С 200-летием Наталья Николаевна
Сегодня исполнилось 200 лет со дня рождения Натальи Николаевны Пушкиной. Газета "Санкт-Петербугские Ведомости" опубликовала сегодня написанную Николаем Скатовым статью посвященную жене великого поэта.
Зимой 1828 года Александр Пушкин впервые увидел Наталью Гончарову.
Он был первым, кто проник в суть и будущее ее красоты: ведь она была совсем юной: только-только исполнилось шестнадцать лет: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее едва начинали замечать в свете. Я полюбил ее, голова у меня закружилась...». Он был ослеплен.
«Александр Сергеевич, – рассказывает, конечно, со слов Натальи Николаевны ее дочь от второго брака Арапова, – не мог оторвать от нее глаз, испытав на себе натиск чувства, окрещенного французами coup de fourde (любовь с первого взгляда, букв. «удар грома»).
Но и она была ослеплена. Может быть, и более его. Еще бы: только-только выехавшая в свет шестнадцатилетняя девочка и – Пушкин!
«Слава его, – передает материнские впечатления от этой первой встречи дочь, – уже тогда гремела на всю Россию. Он всегда являлся желанным гостем, толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до болезненности, при первом знакомстве их его знаменитость, властность, присущие гению, не то что сконфузили, а как-то придавили ее. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность, столь редкая спутница торжествующей красоты, только возвысила ее в глазах влюбленного поэта».
Что же выделило Наталью Николаевну в ряду всех, без исключения, любовей, влюбленностей и увлечений поэта? Какова была идея этой женщины, этого удивительного, по выражению хорошо знавшей ее с детства М. Еропкиной, самородка. Ум? Образованность? Красота?
Итак, ум?
Конечно, вряд ли следует говорить о выдающемся рационалистическом уме в узком смысле. И Пушкин после женитьбы часто ищет общения с женщинами действительно острого, вышколенного, гибкого интеллекта: Д. Фикельмон, А. Смирнова-Россет и др. Не забудем, впрочем, сколь скептичен был Пушкин в отношении к «академикам в чепце».
Отзывы современников и современниц очень разные: от признания неподдельного ума до упреков в недалекости, простоватости и простодушии. Последовавшие характеристики несовременниц, особенно великих, таких как Анна Ахматова, Марина Цветаева, еще чище – «пустое место». Это в лучшем случае. Как же! Если верить одному из рассказов, однажды ночью жена не стала слушать внезапно пришедшие в голову мужа стихи, а попросилась спать. Конечно, уж они-то – и Анна Андреевна и Марина Ивановна – не то что Наталья Николаевна, с ним бы о поэзии поговорили. И говорили, и прекрасно, правда, уже не с ним, но о нем. Здесь, видимо, можно предположить и особого типа ревность. Успокаивались несовременницы опять-таки на объяснении: дура. Но красавица. Либо: красавица, но дура.
Впрочем, вспомним еще одну дуру. Литературную героиню позднейшей книги, но как раз об этой эпохе – Наташу Ростову, перед которой склонился такой умник, как Андрей Болконский, и о которой умник Пьер Безухов сказал: «Она не удостаивает быть умной». Подобно Наташе Ростовой, Наташа Гончарова не удостаивала быть умной, вернее, умничавшей... «...А у ней пречуткое сердце», – пишет Пушкин Нащокину.
Явно в уверенности именно такого ума, сердца, такта, понимания и проницания ее «пречуткости» умница и сердцевед Пушкин написал жене самое большое количество своих русских писем. Вообще любопытно отметить, что почти все его письма невесте написаны по-французски. Почти все жене – по-русски. Верный знак полной естественности и простоты установившихся отношений. «Жена – свой брат», – скажет он в одном из писем. Да и пишутся письма жене в отличие от обычной практики пушкинских писем без черновиков: сразу – как излилось и про все, про что думалось: быт, дети, литература, политика – сразу.
Теперь – образованность?
Да, Пушкин явно будет находить своеобразные интеллектуальные отдушины в беседах с женщинами, отмеченными особой литературной осведомленностью, эстетической заинтересованностью (та же А. Смирнова-Россет, несколько раньше – З. Волконская), а уже что касается нашего поэта, то и восторженным поклонением: в парке римской виллы Волконской был установлен ему памятник.
Но и Наталья Николаевна была образованна в меру, вполне пристойную по заведенным и диктуемым временем, положением и средой стандартам. Даже более того. И даже литературно – более того. Хотя и без притязаний на собственное литературное творчество, подобно той же Анетте Олениной, но с большим, как и во всей гончаровской семье, так сказать, читательским пониманием того, что такое Пушкин-писатель.
Справедливость требует сказать, что мать Натальи Николаевны – Наталья Ивановна – тратила на обучение детей большие по своим возможностям деньги. Были и гувернеры и гувернантки. Были и очень тогда дорогие учителя. Не говоря уже о французском, юная невеста неплохо знала немецкий и английский, видимо, лучше жениха, и через много лет сама удивлялась, как хорошо при необходимости вспомнила свой забытый английский.
Наконец, красота?
Да, вероятно, красива, судя по многим отзывам многих современников. В то же время даже красивой казалась не всем: не говоря уже о, видимо, довольно пустоватом молодом В. Туманском, такому, например, вроде бы знатоку красоты, как Карл Брюллов. На ее портрет не смог уговорить художника сам Пушкин.
Отметим здесь, однако, существенное для уяснения обстоятельство: почти все и чаще всего говорят больше, чем о красоте, – о произведенном ею впечатлении. Но, может быть, куда проще свалить все на неподвластность и необъяснимость чувства любви к Красавице – и дело с концом. «Было в ней, – писала Марина Цветаева, – одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И – сразила».
Между тем любовь поэта как раз здесь обретает глубочайший исторический, общественный и нравственный смысл. А простое, точное и исчерпывающее объяснение дал он сам. Дал навсегда и для всех. Ведь именно Пушкин увидел в Гончаровой главное – помимо ума, вне образованности даже сверх красоты – нечто органичное и натуральное, врожденное, как гений: уж в чем в чем, а в гениальности он толк знал. Что же?
Женственность. Идеальную, светлую, чистую женственность. Которая, естественно, должна найти и находит продолжение и самое точное выражение в материнстве и сливается с ним.
Мировая, во всяком случае европейская, культура нашла и воплотила этот образ – Мадонны. Русская традиция его почти не знала. Богоматерь в русской – даже не в живописи, а в иконописи – явление иного рода. Пушкину образ Мадонны как некий идеал женственности был почти всегда близок. И он, может быть, единственный, кто внес этот образ в русскую культуру, да еще в столь присущей этой культуре литературной форме.
А в жизни он сразу прозрел это начало в шестнадцатилетней девочке. Прозрел и будущую прекрасную мать своих детей, что она подтвердит при жизни поэта и, может быть, еще больше после его гибели. Так что и здесь он не ошибся.
Глубокая религиозность отличала Наталью Николаевну. И не только после гибели мужа: всю оставшуюся жизнь каждую пятницу (день его кончины) и накануне – пост, одиночество, молитва... Постоянная истовая молитва всегда была с ней и раньше. Выговаривая жене за поездку в Калугу, Пушкин пишет ей 3 августа 1834 г.: «Побранив тебя, беру нежно тебя за уши и целую – благодарю тебя за то, что ты Богу молишься на коленях посреди комнаты. Я мало Богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих, как для меня, так и для нас».
Так что дело, видимо, не обошлось и без чистого влияния любимой жены.
Не потому ли она – единственная, в письмах к которой подчас проступает то, что друг Плетнев назвал у позднего Пушкина «высокорелигиознейшим настроением»: «Христос с вами дети мои Машку, Сашку рыжего и тебя целую и крещу! Господь с вами прощайте все мои, Христос воскрес, Христос с вами Обнимаю тебя крепко – детей благословляю – тебя также. Всякий день ты молишься, стоя в углу?».
Наталья Николаевна действительно стала одной из самых замечательных русских женщин-матерей. Вся ее последующая жизнь посвящена детям. «Это мое призвание, – писала она позднее, – и чем больше я окружена детьми, тем более довольна». А детьми она была окружена плотно. Четверо пушкинских детей, ею растившихся и обучавшихся в условиях довольно, а иногда и очень жестких материальных стеснений. Любой вариант нового замужества определялся отношением к детям Пушкина. Только безукоризненность такого отношения и решила через семь лет вопрос о втором браке – с Петром Петровичем Ланским, от которого было еще трое детей. Кроме того, опека над пушкинским племянником Львом Павлищевым, учившимся в Училище правоведения. «Забыла тебе сказать, – сообщает она мужу, – что Лев Павлищев приехал вчера из своей школы провести с нами два дня». А кроме того, опека над сыном Павла Воиновича Нащокина: «На днях приходила ко мне мадам Нащокина, у которой сын тоже учится в Училище правоведения, и умоляла меня посылать иногда в праздники за ее сыном Я рассчитываю взять его в воскресенье». Нащокины живут в Москве – как не взять. Да и назван сын любимого пушкинского друга, конечно, Александром, а дочь – Натальей.
«Положительно мое призванье, – пишет Наталья Николаевна, – быть директоршей детского приюта. Бог посылает мне детей со всех сторон».
Еще до замужества и, соответственно, до материнства Пушкин обратил к невесте стихи «Мадонна»:
...Исполнились мои желания.
Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Поэзия открыла возможность создать очень емкий образ, может быть, больший и во всяком случае иной, чем Мадонна «с холста». Так, одной стороной (и одним словом – «пречистая») пушкинская Мадонна обращает нас к русской богородичной традиции. Другой – к его, Пушкина, суженой, которая в стихах буквально, конечно, не Мадонна. Чувство меры и ощущение иерархии у нашего поэта, как всегда, безукоризненные: это его Мадонна («моя Мадонна»).
Поэт находил, что выставленная в антикварной лавке на Невском проспекте старинная копия «Мадонны» Рафаэля имеет поразительное сходство с его невестой. «Прекрасные дамы, – пишет он ей в июле 1830 года, – просят меня показать Ваш портрет и не могут простить мне, что его у меня нет. Я утешаюсь тем, что часами простаиваю перед белокурой мадонной, похожей на Вас как две капли воды». Но этой «одной картиной» украсить «свою обитель» было не по карману: «Я бы купил ее, если бы она не стоила 40 000 рублей».
По сути, его голос стал и общим гласом. «Это образ такой, – записывает позднее о пушкинской жене Дарья Федоровна Фикельмон, – перед которым можно оставаться часами, как перед совершенным произведением Создателя». Кажется, Наталья Пушкина – единственная среди светских матрон, кого называли Мадонной: та же внучка Кутузова Дарья Фикельмон, а Софья Карамзина, уточняя, – Рафаэлевой Мадонной... Такой художник, как Карл Брюллов, которому это начало абсолютно чуждо, не должен был его ощутить и от «натуры», где оно было заложено, отказался.
И, конечно же, именно в таком внешнем облике находил выражение внутренний образ Натальи Николаевны – ее глубокая религиозность и потребность молитвы: «тогда я снова обретаю спокойствие, которое часто принимают за холодность и в ней меня упрекали». «На вид, – вспоминал В. А. Соллогуб, – всегда она была сдержанна до холодности и вообще мало говорила». «Что поделаешь, – продолжает и как бы отвечает на подобные упреки Наталья Николаевна. – У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства – мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».
Истинно: много званых, да мало избранных. Пушкин стал таким избранным.
Наталья Гончарова с молодости могла быть и упорной, и волевой. В частности, и в том, что касается семьи. Серьезно и будучи глубоко религиозной, так сказать, религиозно смотреть на брачные узы. Много позднее она писала: «Можно быть счастливой и не будучи замужем, конечно. Но что бы ни говорили – это значило бы пройти мимо своего призвания Замужество, прежде всего, не так легко делается и потом – нельзя смотреть на него как на забаву и связывать его с мыслью о свободе Это серьезная обязанность и надо делать свой выбор в высшей степени рассудительно. Союз двух сердец – это величайшее счастье на земле».
...Пушкин знал, что его жена безвинна, но знал и то, что она будет терпеть: безвинно. Обычно мы, судя о чем бы то ни было, способны верить Пушкину больше, чем кому бы то ни было, и лишь в том, что касается жены Пушкина, верим кому попало, но только не самому поэту. «Любовь Пушкина к жене, – писал П. В. Анненков, – была как бы довершением или, точнее, жизненным осуществлением того взгляда на красоту, который проходит через всю его поэзию».
В конце 1820-х годов Пушкин напечатал стихотворение, написанное им еще ранее:
Художник-варвар кистью сонной
Картину гения чернит
И свой рисунок беззаконный
На ней бессмысленно чертит.
Но краски чуждые, с летами,
Спадают ветхой чешуей;
Созданье гения пред нами
Выходит с прежней красотой...
Мы долго варварски чернили картину гения, а в последнее время беззаконные и бессмысленные рисунки иной раз приобретают и прямо непотребный характер.
И все же ледяная глыба предрассудков и предвзятостей, в которой так долго была заморожена Наталья Николаевна Пушкина, начала таять, и постепенно с прежней красотой выходит перед нами создание гения – прекрасный образ русской женщины-матери. Русской мадонны
