Язык владел им в совершенстве

В годовщину смерти Иосифа Бродского на вопросы корреспондента "Российской газеты" отвечает почетный профессор Килского университета, известный исследователь творчества поэта Валентина Полухина

Юрий Лепский

То, что сделала Валентина Полухина, можно смело и безо всяких натяжек называть выдающимся трудом.

В течение долгого времени она опрашивала поэтов, писателей, деятелей культуры, просто друзей Бродского о его поэзии и о нем самом. Она находила их в разных уголках мира и задавала им свои вопросы. Результатом этой работы стали два тома с общим названием "Иосиф Бродский глазами современников". 60 интервью о великом поэте дают поразительное ощущение близкого знакомства с ним, вручают вам ключи к пониманию его творчества. Будь моя воля и мое право, я бы оценил подвижнический труд Валентины Полухиной Государственной премией. Но пока и то, и другое позволило мне после выхода ее новой книги о Бродском ("Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха") встретиться с автором и задать свои вопросы. Что, впрочем, тоже немало.

- Вы ведь были знакомы с Бродским, и достаточно хорошо. Как это у вас получилось?

- Я, как многие, читала Бродского еще в Москве в самиздате в конце 60-х годов. Попались его ранние стихи, и они не произвели на меня впечатления. Но когда я приехала в Англию в 73-м году, то прочитала его книги стихов, изданные в Америке: "Остановка в пустыне", "Стихотворения и поэмы". Вот тут до меня все дошло. Я поняла, что это за поэт. Вскоре я узнала, что Иосиф ежегодно бывает в Англии. Я предупредила всех, с кем была тогда знакома, что хотела бы с ним встретиться. И вот в ноябре 77-го года мне позвонила Людмила Куперман, жена художника Юрия Купермана, и пригласила меня в гости. Сказала: "Будет Иосиф, приходи". Я пришла, и пришел Иосиф Александрович. Там были еще три приятельницы, и вот для нас, четырех русских женщин, он весь вечер читал стихи. Очень щедро, очень много - и по просьбам, и по собственному желанию. Я была просто сражена и, честно говоря, позволила себе жест непозволительный: я села у его ног на пол. Он тут же поднялся за стулом. Но я настаивала на своем праве сидеть подле его ног и даже сравнила его с Пушкиным. Он сурово посмотрел на меня и строго сказал: "Валентина, имейте в виду, на меня такие вещи не действуют. Если вы действительно так считаете - докажите".

В ту пору я училась в аспирантуре Эдинбургского университета и продолжала свои исследования по экспериментальной фонетике. После свидания и знакомства с Бродским я поняла, что должна сменить тему, что должна заняться его поэзией. И поскольку я скорее лингвист, чем филолог, то предметом моего профессионального интереса стало исследование метафор в поэзии Бродского.

- Существует множество свидетельств того, что впечатление о людях у Иосифа Александровича складывалось сразу, что называется, с первого взгляда. Каким нужно было быть, чтобы произвести на него благоприятное впечатление?

- Знаете, когда я составляла большую книгу его интервью, то обратила внимание на то, что, какими бы умными ни были порой вопросы собеседника, Бродский оставался замкнутым, не расположенным к откровенности. Это означало только одно: человек ему несимпатичен. И наоборот: порой и вопросы наивные, и знание предмета относительное, а он воодушевлен и сам тянет беседу к своему высокому уровню. Значит, интервьюер ему понравился почему-то. Выбор его всегда был чисто эмоциональным, часто визуальным. Ему достаточно было взглянуть на человека, чтобы определить для себя, хорош он или плох. Это, знаете, как у маленьких детей: понравился человек - он ему улыбается и тянется к нему, не понравился - отворачивается от него или плачет. Это потом он мог обосновать свой выбор какими-то логическими соображениями, однако изначального эмоционального критерия выбора это все равно не отменяло.

- А как он отреагировал на вас?

- Ну, со мной все просто. Мне помогло то, что я была в него влюблена по уши и выше того, и не могла этого скрыть. Честно говоря, Иосифу это очень мешало. Он никак не мог справиться с этой моей любовью. Порой он просто не знал, как ему себя вести. Он мог быть холодным или милым и добрым, ему, вероятно, было жаль меня... По-разному было. Но в какой-то момент мне помогли моя польская кровь, да еще и шляхетское происхождение. Я твердо решила, что никогда не позволю себе чувствовать себя унизительно даже перед Иосифом. Я буду заниматься его творчеством, и это для меня самое главное. Мне важно вести себя достойно, важно достойно выполнять мою работу, а все мои чувства я должна запереть на ключ и ключ выбросить. Решить-то было легко, а вот сделать трудно. Думаю, что он всегда чувствовал, что его любят. Такая двойственность наших отношений сохранялась долго, но в конце концов возобладало деловое сотрудничество. И вот тут Иосиф был абсолютно отзывчив, обязателен и деликатен.

- Хочу поделиться с вами одной догадкой. Мне кажется, что западный англоязычный мир изначально был покорен эссеистикой Бродского. Она была написана по-английски, не требовала переводов и была обращена к ментальности западного читателя напрямую. Переводы стихов никогда не бывают адекватны, а его попытки писать стихи на английском в большинстве своем были не очень-то удачными. Можно ли сказать, что Нобелевская премия была присуждена Бродскому по сути и по большей части за эссеистику, нежели за поэтическое творчество?

- Вы во многом правы. И не правы одновременно. Вы правы в том, что западный читатель, интеллектуальная элита были абсолютно ошеломлены и покорены первой же книгой его эссе "Меньше единицы". Восторг был повсеместным, и на самом высоком уровне. Рецензии в самых авторитетных и престижных изданиях, мгновенная слава, куча заказов... Качество его эссеистики отличало еще и то, что Иосиф изначально был проповедником. Он проповедовал западному читателю русскую литературу, русскую поэзию, которую он знал и любил, как никто. Он пытался объяснить Западу, что такое русский поэт, что такое поэт в России, почему в отличие от всего мира у поэта в России особая роль. Это придавало его эссеистике новизну, мощь, интеллектуальную насыщенность. Вы правы и в том, что переводы даже самого гениального поэта, даже лучшие не могут быть адекватны. Иосифу с переводчиками везло. Проблема была в другом. Английская поэзия старше русской на 250 лет. И к тому времени, когда Бродский подошел к миру английской поэзии, она уже исчерпала все свои ресурсы: строфические, метафорические, ресурсы рифм, скомпрометированных к тому же массовой культурой 50-х и 60-х годов. А он обожал рифмы, он знал все рифмы русской поэзии, он запрещал себе рифмовать глаголы и прилагательные, его рифмы часто становились метафорами и несли смысловую нагрузку. Так что адекватного представления о поэзии Бродского у англоязычного читателя не могло быть не из-за трудностей перевода, а по весьма объективным причинам.

Вы не правы в том, что эссеистика и поэзия Бродского - это разные вещи. Его эссеистика - это поэзия другими средствами. Смею утверждать, что его знаменитое эссе "Набережная Неисцелимых" - прекрасный образец поэтического творчества, выполненный по принципу анафоры (поэтического повтора. - Ю.Л.). Эти его короткие главки части подобны строфам. К сожалению, в русском переводе принцип анафоры не всегда можно проследить, но поверьте, это так.

- Чем бы вы объяснили такой бурный роман Бродского с английским языком, его упорное стремление писать стихи на английском? Хотел ли он покорить поэтическую вершину и как англоязычный поэт? Ему недостаточно было славы русского поэта?

- Я не думаю, что Иосиф жаждал славы англоязычного поэта. Он был достаточно умен, чтобы понимать, что это невозможно. Хотя я помню, как на фестивале поэзии в Кембридже собрались лучшие переводчики Мандельштама и говорили, что невозможно перевести на английский "За дремучую доблесть грядущих веков". Кто-то из зала крикнул: "Тут находится Бродский, давайте послушаем, что он скажет". Вышел Иосиф, и первое, что он сказал, было: "Nothing is impossible" - нет ничего невозможного. У меня сердце ушло в пятки, потому что мгновенно одной фразой он дал им всем пощечину, нажил огромное количество врагов. Потом он стал им объяснять, что в этой строчке запрятаны и Пушкин, и Державин, и что-то еще... Никто из переводчиков об этом даже не догадывался. А он им прочитал целую лекцию о русской поэзии. В нем было это - нет ничего невозможного. Но что касается письма стихов на английском... Понимаете, он слишком поздно пришел в английский язык. Он так и не смог избавиться от русского акцента как в устной, так и в письменной речи. Однажды Дерек Уолкотт сказал по поводу одной из его английских рифм: это может быть английской рифмой, если прочитать слова с русским акцентом; по-английски это не рифма. Помимо этого, ему не хватало английской идиоматики.

Как мне представляется, причина, по которой он стремился писать по-английски, проста. Он ведь был дружен с выдающимися поэтами: Шеймасом Хини, Дереком Уолкоттом, Марком Стрэндом, Чеславом Милошем... Скорее всего, его смущало то обстоятельство, что они знали его вчерашние стихи, поскольку переводы запаздывали, отставали от оригиналов по времени. А он читал их сегодняшние сочинения по-английски. Он хотел, чтобы они тоже знали его сегодняшнего. Другой причины я не вижу.

- Вы опросили о Бродском более 60 человек, хорошо знавших его. Были ли среди этих свидетельств неожиданные для вас, представлявшие Иосифа Александровича новым, не знакомым вам?

- Нет, пожалуй, нет. Все-таки я достаточно хорошо его знала. Другое дело, что я столкнулась с неожиданным явлением. Я хотела обсудить, было ли что-нибудь специфически еврейское в его поэзии. Или, например, меня интересовал вопрос христианских мотивов его творчества. Я с удивлением обнаружила, что для обсуждения этих тем ни у меня, ни у моих собеседников в буквальном смысле нет слов. В годы советской власти эти темы были табуированы, и язык остался без инструментария. Обсуждать эти темы мне было весьма трудно.

- Почувствовали ли вы разницу в суждениях о Бродском до и после его смерти?

- Да, почувствовала. При жизни Иосифа они его больше кусали, царапали. После смерти стало больше пиетета, меньше мелочных придирок. Если же говорить о главном, то я не встретила еще ни одного русского поэта, который не страдал бы комплексом Бродского.

-Что вы называете "комплексом Бродского"?

- Это ясное осознание того, что вы - современник великого поэта второй половины ХХ века. Вы ходили с ним по одним улицам, вы легко могли его встретить, он еще вчера был здесь, умнейший человек и гениальный поэт. Ему досталось столько славы, сколько не имели ни Ахматова, ни Мандельштам, ни Цветаева. И в России, и в Америке, и в Европе - везде. Он застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо отринуть его, либо впитать в себя и избавиться от него с благодарностью. Последнее могут единицы. Чаще можно встретить первых или вторых. Это и есть комплекс Бродского.

- Вы уверены, что не преувеличиваете значение Бродского?

- Как известно, Александр Сергеевич Пушкин перенес французскую поэзию на русскую почву. Это понятно: французский в то время был родным языком русской аристократии. Но ни Пушкин, ни поэты, шедшие за ним, ничего не взяли из богатейшей английской поэзии, кроме, пожалуй, романтического образа поэта у Байрона. Все это сделал Иосиф Бродский два столетия спустя. Это колоссальный вклад в русскую поэзию, в русскую литературу, в русскую культуру, в русский язык, наконец. Русский язык нуждался в этом вкладе, в этой новой крови и получил ее благодаря Бродскому. Если бы он не сделал, кроме этого, ничего больше, только за один этот вклад ему следовало бы поставить памятник. Я убеждена, что его влюбленность в английский язык, в английскую культуру, в английскую поэзию была продиктована внутренними потребностями русского языка, которому он служил так верно и так преданно, как никто.

- Он же полагал язык данным нам свыше, для него язык был божеством...

- Да, верно, он сам об этом много писал и говорил. Но, помимо этого, он полагал, что поэзия есть высшая форма существования языка. И в этом смысле я не знаю другого поэта, который находился бы в таких отношениях с языком... Мне порой кажется, что Бродский - это осознанный выбор русского языка.

-Как это?

- Ну если следовать Иосифу, то язык - нечто данное нам свыше, некая субстанция и больше, и глубже, и протяженнее во времени, нежели человек или даже человечество. Вот, допустим, что это огромное живое существо - русский язык - созревает до такого момента, когда ему требуется поэт, который помог бы в совершенной форме зафиксировать современное состояние языка, открыл бы ему дорогу к дальнейшему движению. И этот язык выбирает маленького еврейского мальчика в антисемитской стране, зная, что он пройдет через страдания; вдыхает в него поэзию, зная, что истинный поэт в этой стране либо гибнет, либо подвергается изгнанию. Он дает ему выжить, стать знаменитым и исполнить порученную ему миссию.

-Красивая концепция.

-Спасибо.

-Если позволите, я продолжу вопросы о выборе. Почему он выбрал в конце концов Марию Соццани?

- Потому что тут он нашел свой настоящий идеал. Красавица, аристократка, знает английский, французский, итальянский, русский, полурусская-полуитальянка, музыкант. И из рода Пушкина! Когда он привез ее в первый раз на фестиваль поэзии в Лондон, я была потрясена ее красотой. На ней не было ни миллиграмма косметики: гримировать такую совершенную красоту - только портить.

-Говорят, она похожа на Зару Леандер - голливудскую звезду, которую Бродский увидел еще в ранней юности в послевоенном американском фильме и влюбился...

-Верно. И Зара Леандер, и Мария Соццани, и Марина Басманова, и Фэйс Вигзель - это один архетип женщины. Вы, мужчины, так устроены: в сущности вы всегда любите одну женщину, за сколькими бы вы ни ухлестывали...

-Последний вопрос. Расскажите, как он умер.

-Накануне вечером у них с Марией были гости. Разошлись поздно. Иосиф Александрович поднялся в свой кабинет наверх. Сказал, что поработает немного, разберет какие-то бумаги. Он частенько делал так вечерами. И, когда засиживался допоздна, оставался спать в своем кабинете. Поэтому в тот вечер Мария не удивилась, что он не спустился вниз, не пришел в свою постель... Утром раздался телефонный звонок, она поднялась наверх, чтобы его разбудить, и не смогла открыть дверь. Он лежал на полу, кажется, даже в очках. То есть он, видимо, сидел, потом поднялся, чтобы спуститься вниз, и упал. Разрыв сердца. Страдал ли он при этом? Надеюсь, что он умер очень быстро...

Опубликовано в РГ (Федеральный выпуск) N4837 от 29 января 2009 г.