Радостное, утреннее и какое-то удивительно волжское чувство - идём сегодня на плоты! Значит, снова можно будет почувствовать у себя под ногами быструю глубокую воду, встрепенуться вместе с медным колокольчиком на донке и вывести к поверхности сворачивающегося в тёмное кольцо сомёнка, услышать рассказы бывалых рыболовов, просмолённых, не признающих легкомысленную одежду даже в суровый зной, зато всегда имеющих в запасе пахнущий водой и рыбой брезент плащ-палатки. Здесь, на плотах, было не принято говорить громко, шуметь, делать лишние движения, ведь если под тобой двенадцать метров, а брёвна кое-где могут и разойтись, то волей-неволей ступаешь по ним осторожно, лучше сказать - уважительно. Выдерживаешь равновесие...

Я, конечно, не мог застать настоящих волжских плотов, коих у Саратовского берега в шестидесятые-семидесятые было ещё в избытке. Глядя на старые фотографии, не просто понимаешь, что значила для «поречан», как писал Константин Федин, плотовая жизнь и, я бы даже сказал, плотовая культура, но и ощущаешь, кажется, сам запах намокшей древесины, аромат соснового сруба, смешанный с запахом речной волны, ветра и дыма. Костры на плотах - обычное дело. Тут и чай кипятится, и огненная уха подходит, и руки погреть можно, потому как ночью на воде жарко и в июне не бывает. Так вот, мне довелось бывать, если можно так выразиться, на осколках плотов, в ту пору, когда становились они на Волге почти уходящей натурой. А вместе с ними уходили, сплавлялись по течению времени куда-то их постоянные обитатели. Попробую вспомнить теперь хотя бы нескольких - особенно колоритных.

Восьмидесятый или восемьдесят первый. Мы с отцом переезжаем мост и выходим на «Мостотряде». Если пройти мимо дебаркадера, домика на воде, поздороваться со шкипером Степанычем, угостить дебаркадерскую собаку Жанну вкусными косточками, перекинуться парой коротких, как оклик чайки, фраз с Серёгой, ведающим лодками, катерами, вёслами и прочей милой всякому рыбацкому сердцу утварью, потом продвинуться ещё немного в сторону рыб-завода и лесотаски, да ещё перебраться с берега по довольно шаткому брёвнышку на основной бревенчатый настил, то окажешься прямо на плотах. Там уже вовсю, с ночи, кипит жизнь.

Вот старый саратовский рыболов по прозвищу Повор. Он рад нам больше других. Тянет руку, смеётся, хвалится огромным лещом, который, впрочем, сорвался у него на рассвете, якобы разогнув кованый крючок. Поваром его прозвали за неизменную форму одежды, такую своеобразную спецовку, состоящую из зелёного цвета брюк, совершенно замасленной ветровки и белого фартука. На вопрос, зачем ему фартук, Повар всегда отвечал одно и то же: чтоб старуха дома не ругалась. Хотя решительно непонятно было, зачем прятать за фартуком и так уже замусоленную. в рыбьей слизи, одежду. Когда-то наш Повар и правда работал в «общепите», как он выражался, и любливал в минуты ожидания поклёвки описывать, как именно приготовит пойманного язя или налимчика. С ним часто происходили всякие забавные вещи: то он забывал дома снасти и мы. всем плотом, ладили ему удочку, то безнадёжно зацеплял самую уловистую донку, то, широко разводя руки, показывал, какая рыбина сорвалась у него только что. «Сом, о чём там говорить, -качал он седой головой сокрушённо, - конечно, сомище... Я бы дома из него такой балык приготовил, всех бы вас тут угостил...». Как-то он решил усовершенствовать своё насиженное место: вбил между бревен заранее принесённые колышки, чтобы удобнее было видеть, как начинает дрожать и сгибаться кончик спиннинга при поклёвке. Но когда нечаянно опёрся рукой о «рогупьку», то она сломалась под его весом, и Повар полетел в воду. Его вытащили, обсушили, приободрили - на плотах всегда принято было своим помогать - и Повар снова повеселел и даже поймал в тот день переливающегося живым серебром жереха. Но за глаза, потихонечку, если кто-то вёл себя неловко (ронял в воду кружку, шумно оступался, в общем - как-то оконфуживался), про него говорили: «Сделал Повара». И долго ещё, помню, среди держащих удочку людей ходила эта фраза, хотя откуда она взялась - мало кто знал.

Ещё одну уникальную в своём роде фигуру звали Карман. Почему? Да потому что на плоты всегда являлся он без всего. Мы-то тащим удочки. спиннинги, подкормку, тяжеленные свинцовые ложки-грузила, а он приходит себе налегке, достаёт из кармана куртки какие-то жалкие мотовильцы, прицепляет к концу лески самодельную неказистую блёсенку, прямо рукой, в отвес, дёргает разок-другой, и глядишь, уже тащит здоровенного окуня, а потом щурёнка или судачишку, а потом говорит: «Да ну её, хватит, завтра опять приду. Мужики, а пакетика хвосты собрать нет, а то я не думал, что поймаю, так пришёл, вприглядку». Все только переглядывались, когда он уходил.

Время уходит. По плотам это заметно особенно. Не нужно за него цепляться, не стоит жить днём вчерашним. Сейчас другая вода и другие люди. Не хуже и не лучше - другие. Но почему-то порой, когда я спешу в редакцию или на лекцию, мне начинает казаться, что подо мной не асфапьт, а синяя глубокая Волга. И я, не осознавая того, иду на полусогнутых ногах, выдерживаю равновесие, как учили давным-давно бывалые обитатели плотов...

Автор Иван Пырков

Серия сообщений "Матушка Волга":
Часть 1 - Аномальные зоны России. Жигулёвские горы.
Часть 2 - Арабы, булгары и русы: встреча на Волге
...
Часть 4 - Хвалынск - Крестовоздвиженская церквь
Часть 5 - Хвалынск - городок на Волге
Часть 6 - "На плотах"