я расскажу немного о книге, думаю которую надо прочесть.
всю книгу цитировать я не буду, но самое интересное что может заинтересовать вас напишу.



Безусловно, донесения и воспоминания иностран­цев о России никогда не были рассчитаны на беспри­страстного читателя. Во-первых, то были записки пу­тешественников — и этим многое сказано. Столети­ями жители Западной Европы стремились в новые земли. Ими двигали страсть к путешествиям, желание увидеть неведомые чудеса или добыть неслыханные богатства. Купцы и миссионеры, шпионы и диплома­ты доходили от Британских островов и Альпийских гор до Персии и Китая. По морям и рекам, через бо­лота, пустыни и снега, по дорогам и бездорожью они пробирались верхом или в каретах, на кораблях или на верблюдах. Любой путь был нехожен и опасен. Те путники, кому удавалось вернуться домой, охотно рассказывали о путешествиях, и нужно ли говорить, насколько они преувеличивали пережитые опаснос­ти? Почти все писали и книги. В XV-XVII веках книжные лавки европейских городов были перепол­нены путевыми записками. Немалая доля книг о пу­тешествиях была посвящена Московии, и шли они нарасхват, выходили вторыми и десятыми изданиями.
Запискам очевидцев верили, глазами первопроход­цев смотрели на Русь и те, кто ехал вслед за ними.


Барон желал писать о русских подробно и обсто­ятельно. Он понимал, что ему следовало обращаться не только к собственной памяти и к собственному сундуку с бумагами. Надо было вспомнить, что о рус­ских писали другие. Надо было найти книги других авторов, тех, кто бывал в Московии сам или был хо­рошо о ней осведомлен на основании достоверных рассказов других лиц. Надо было найти записки нем­цев, англичан, итальянцев, голландцев, — тех, кото­рые в Московии долго жили, или тех, что на корот­кое время в нее наезжали: моряков, лекарей, архи­текторов, а, главное, конечно, дипломатов. Никто лучше дипломатов не умел писать записки и книги, да и мало кто другой имел для этого свободное вре­мя. Для дипломатов же писание отчетов было важ­ной частью их работы.

Кого первого призвать на совет? Начать хотелось бы с того западного путешественника, кто первым приехал в Москву. Но имя его терялось в далекой глубине времен, и главное, начать следует не с того путника, кто был первым гостем, а с того, кто пер­вым интересно рассказал о своем путешествии.
Пусть это будет Иосафат Барбаро, подумал Барон.

Московии, и, что особенно важно, о характерах рус­ских, необычайно ярки. Это он первым поведал ев­ропейцам, что мороз в Москве настолько силен, что замерзает река! Для венецианца, проводящего время в землях, омываемых теплыми морями, это было во­истину диковинно. И это был Барбаро, кто написал:
«Великий князь московский Василий обратил москвитян к хорошей жизни, потому что издал за­прещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было».
Записки Барбаро о Венеции, Танаисе, Персии, Индии, Константинополе и Турции были напечатаны еще при его жизни и переизданы позже. Эту книгу до­стать несложно, если, конечно, как следует поискать.

Примерно в одно время с Барбаро, но на несколь­ко лет позднее, при персидском дворе шаха Узун-Гас- сана появился другой знатный венецианец — Амброд­жо Контарини. Его миссия была также крайне сложна.
Он был послан своим государем через Польшу в Пер­сию для того, чтобы способствовать созданию союза Персии, России и Польши против турок. На обрат­ном пути из Персии, в 1476-1477 годах Контарини посетил Москву, где был принят сыном Василия II Темного, Иваном III.


Книга Сигизмунда Герберштейна «Известия о де­лах Московитских», ее самое первое, венское, изда­ние 1549 года тоже, конечно, была у Барона. Он знал, что Герберштейн издавал свою книгу много раз, всег­да немного по-разному, на разных языках — то по- немецки, то по-итальянски, то на латыни, но считал, что первый взгляд самый верный, и решил не пытать­ся сравнивать разные выпуски одного и того же тру­да.


С чего начинался дальний путь? Что надо было делать путнику, собираясь в дорогу, чтобы не по­пасть в многочисленные западни, которые могли ждать впереди? Не полагаясь на собственную память, Барон стал перелистывать бумаги, положенные ему на стол. В первую очередь он взял книгу одного из опытнейших путешественников Европы XVI века, Сигизмунда Герберштейна.

В книге Герберштейна о Московии можно найти подробную роспись пути его посольства с указанием точных дат. В тот раз в дороге он был ровно сто дней: из Аугсбурга выехал 27 декабря 1516 года, в Новгород Великий прибыл 4 апреля 1517-го. В дневнике Гербер- штейн скрупулезно отмечал время ночлегов, и всем бы­ло понятно, что он не преувеличил достоинства своего экипажа, а только отдал ему должное.


В Москву можно было добраться двумя способа­ми: по суше и по воде. Первый путь, целиком сухо­путный, которым чаще всего ездили иностранные путешественники, шел из Западной Европы к рус­ским напрямик — с запада на восток. Этот путь был надежен, привычен для сухопутных наций, не­быстр. В дороге подстерегали привычные опасности: разбойники и грабители, дикие звери, самыми страш­ными из которых были волки, болезни. Путешест­вующим надо было знать не просто направление, в котором им предстояло добираться до Московии. Перед тем, как отправиться в дорогу, следовало хо­тя бы примерно представлять общий, более или ме­нее точный, расчет пути.


Итинерарии — или, если сказать по-русски, до­рожники — Герберштейна были двух видов: один краткий, где указывались только названия городов, деревень, хуторов и даты пребывания в каждом мес­те. Вообще-то в дорожниках с древнеримских времен было принято указывать расстояния между двумя пунктами, но Герберштейн создал бессмертный афо­ризм о русской земле:

«Дороги в тех краях измеряются не верстами или милями, а днями пути».
Другой итинерарий Герберштейна был подроб­ный, классической формы, с подробным описанием особенностей многих отрезков дороги, с обозначе­нием расстояний.
Карта Московии Антония Дженкинсона, 1562 г.


Леса, болота, комары
Летом по Московии лучше было не ездить, осо­бенно в дожди, а весной и осенью дорога станови­лась почти непроезжей. Иосафат Барбаро, венециан­ский купец, выдававший себя за дипломата (или, как нередко приходилось слышать Барону от русских, дипломат, выдававший себя за купца: кто-де их, ве­нецианцев, разберет!), живавший при дворе великого князя московского Василия II Васильевича Темного и в середине XV века не раз путешествовавший из Ве­неции и других стран Европы в Московию и обрат­но, со знанием дела писал:
«Летом там не отваживаются ездить слишком да­леко по причине величайшей грязи и огромнейшего количества слепней, которые прилетают из много­численных и обширнейших тамошних лесов, в боль­шей части необитаемых».


Зимний путь
Итак, когда бы ни отправиться в путь, на дороге все равно будут поджидать западни. Летом в грозу удар молнии мог прервать путешествие надолго, ес­ли не навсегда; весной караван остановят разливы вод, осенью — слякоть и раскисшие дороги; зимой не каждый конь унесет седока от стаи волков, и не все­гда удастся отбиться от них факелами. Олеарий, правда, утверждал, что ему говорили, будто бы вол­ков можно напугать просто — достаточно волочить за санями на длинной веревке дубину. Барон в этом сомневался, однако считал зиму наименьшим злом, а русский мороз благом.
Зимой, когда дорога покрывалась снегом, любые возки ставились на полозья. В Баварии, Швабии, ав­стрийских землях, в Северной Европе, откуда бывали родом многие приезжавшие в Москву иностранцы, снега выпадало достаточно, и сани не были редкостью. И все же большинство путешественников XV-XVII ве­ков приезжали в Московию из стран с мягким и теп­лым климатом. Их до глубины души поражали мороз, лед, снег. Многие видели их впервые. Венецианец Иосафат Барбаро писал в середине XV века: «Мороз там настолько силен, что замерзает река!» Многие ли жители Венеции могли ему поверить?

Амброджо Контарини, который несколько меся­цев пробыл при дворе Ивана III и которому довелось уезжать из Москвы в январе 1477 года, добавлял:
«Страна эта отличается невероятными морозами, так что людям приходится по девять месяцев в году сидеть дома. Правда, зимой приходится запасать продовольствие на лето; и вот ввиду больших снегов люди делают себе сани, которые тащит одна лошадь, перевозя таким образом любые грузы. Летом же там ужасная грязь из-за таяния снегов, и к тому же край­не трудно ездить по громадным лесам, где невозмож­но проложить хорошие дороги».

Что это за «большое расстояние», уточнил дру­гой путешественник, Антоний Дженкинсон, анг­лийский дипломат и купец, побывавший в Москве в 1557-1558 годах:
«В зимнее время русские ездят на санях и в горо­де, и в деревне, так как дорога крепкая и гладкая от снега; все воды и реки замерзают, и одна лошадь, за­пряженная в сани, может провезти человека до че­тырехсот миль в три дня».
Восемьдесят лет спустя об удобствах езды в са­нях писал и Олеарий:
«Несмотря на сильные холода и обилие снега здесь хорошо путешествовать, и можно для езды пользоваться широкими русскими санями из луба или липовой коры. Некоторые из нас устраивали в санях войлочную подстилку, на которой ложились в длинных овчинных шубах, которые там можно очень дешево приобрести, а сверху покрывали сани войлочным или суконным одеялом: при такой обста­новке мы находились в тепле и даже потели и спали в то время, как нас везли крестьяне.
Для езды очень удобны русские, правда, малень­кие, но быстро бегущие лошади, которые привыкли, при одной кормежке, пробегать восемь, десять, ино­гда даже двенадцать миль. Впрочем, дороги в этих местах, как и повсеместно в России, не имеют осо­бых повышений и понижений.
Поэтому можно весьма быстро совершить про­должительную поездку, притом весьма дешево. Кре­стьянин, ездящий по найму, за два-три или, самое большее, четыре рейхсталера везет целых пятьдесят немецких миль, так я однажды за такую плату про­ехал из Ревеля в Ригу — пятьдесят миль».


Признаться, мало кому из иностранцев нравилось ездить по русской земле. Джованни Паоло Компани, иезуит, прибывший в 1581 году к Ивану IV в составе посольства Поссевино, писал:
«Вообще это неприветливая страна, во многих ме­стах она не имеет жителей, и земля там не обработа­на. К тому же вокруг простираются огромные пусты­ни и леса, не тронутые временем, с вздымающимися ввысь деревьями. Для путешествующих она особеннонеприветлива. На таком огромном пространстве зе­мель иногда нельзя найти ничего похожего на посто­ялый двор: где застала ночь, там и приходится ноче­вать, на голом неподготовленном месте. У кого какая пища есть, тот и возит ее с собой. Города встречают­ся редко, и жителей в них немного».

Щедрость и изобилие

На многое жаловались иностранцы в Москве и многим бывали недовольны. Для того, чтобы ожида­ние приема в Кремле казалось менее тягостным, хо­зяева от души кормили гостей. На недостаток про­питания жаловаться было трудно. Все говорили, что еду русские доставляли с избытком. Придирчивый Герберштейн говорил:
— Я всегда бывал сыт.
Даже желчный Мейерберг и тот признавал:
«Во все чуть не двенадцать месяцев нашего пре­бывания в Москве содержание нам было постоянно изобильное. Правда, сначала наши приставы предлага­ли выдавать нам каждый день на содержание извест­ное количество денег, по предварительному соглаше­нию, вместо съестных припасов. Но наши предшествен­ники, послы римских императоров, да и московские в Вене, до сих пор никогда не соглашались на это. И мы не хотели первые подавать предосудительный пример жадности для преемников нашей должности, да притом полагали, наверное, что нам никак не по­зволено изменять старинный обычай, до взаимного
соглашения царя с цесарем об этом предмете».

Обилие еды в Московии всегда удивляло иност­ранцев, несмотря на то, что все знали, что стоит еда у русских дешево. Еще Иосафат Барбаро в 1436 году писал:
«Изобилие хлеба и мяса можно представить себе по тому, как продают мясо: его дают не на вес, а про­сто на глаз, причем не менее четырех фунтов за один маркет. На один дукат получают семьдесят кур, а один гусь стоит три маркета».
Через сто с лишним лет после него то же самое замечал и Марко Фоскарино:
«Москвитяне живут в своих домах скорее богато, чем роскошно, так как им доставляются разные сор­та съестных припасов, какие только можно потребо­вать за низкую цену. Две курицы или утки продают­ся за какую-то мелкую серебряную монету, которая на наши деньги равняется каким-то четырем сольдо. Затем у них в изобилии имеется разных сортов мя­со; зимою мясо заколотых животных не портится в течение целого месяца».

Иосафат Барбаро в 1436 году видел в Москве: «Зимой на лед реки свозят свиней, быков и другую скотину в виде ободранных от шкур туш. Твердые, как камень, их ставят на ноги, и в таком количестве, что если кто-нибудь пожелал бы купить за один день двести туш, он вполне мог бы получить их. Если предварительно не положить их в печь, их невозмож­но разрубить, потому что они тверды, как мрамор».
Сорок лет спустя, зимой 1476-1477 года, Амбро- джо Контарини писал примерно то же: «В конце ок­тября река, протекающая через город, вся замерза­ет; на ней строят лавки для различных товаров, и там происходят все базары, а в городе тогда почти ниче­го не продается. Так делается потому, что это место считается менее холодным, чем всякое другое: оно окружено городом со стороны обоих берегов и защи­щено от ветра. Ежедневно на льду реки находится гро­мадное количество зерна, говядины, свинины, дров, сена и всяких других необходимых товаров. В течение всей зимы эти товары не иссякают. К концу ноября обладатели коров и свиней бьют их и везут на прода­жу в город. Так цельными тушами их время от време­ни добавляют для сбыта на городской рынок, и чистое удовольствие смотреть на это огромное количество ободранных от шкур коров, которых поставили на но­ги на льду реки. Таким образом, русские могут есть мясо более чем три месяца подряд. То же самое де­лают с рыбой, с курами и другим продовольствием».

Обыкновенный образ жизни москвитян, даже и знатных, никогда не нарушает правил умеренности. На длинный и узкий стол, покрытый скатертью из плохого льна, ставятся уксусница, перечница и со­лонка. Каждому из обедающих кладут ложку и хлеб, но только не всегда, а тарелки, салфетки, ножа и вил­ки не кладется никому, кроме знатных. Потом пода­ются кушанья, каждое порознь, одно за другим, и во множестве, если много гостей, блюда одинакового вида, у всех почти знатных и других людей побогаче оловянные, так же как и весь столовый прибор, и по неряшеству прислуги запачканные.
Начало обеда делает водка. Первую подачу куша­нья составляет холодная вареная говядина, приправ­ленная уксусом и сырым луком. Другие потом ку­шанья подаются либо вареные, либо жареные, либо с подливою, но ни в одном нет недостатка в больших приемах чеснока или лука, которые у москвитян самые изысканные, возбуждающие вкус средства. Тут уж на­верное нет ничего поварского, никаких изделий кух­мистерского искусства, которое изгнано из всей Мос­ковии. Со всем тем на эти кушанья они напускаются с такою жадностью, что скорее пожирают, нежели едят. Оглодавши все мясо кругом какой-нибудь кос­ти, они бросают ее оглоданную опять в то же блюдо, из которого взяли ее с мясом; туда же, потрясывая рукой, отряхают и приставшую к пальцам слюну, которая отделилась во рту от глоданья и смешалась с подливой. Напитки у них разные: вино, пиво, кото­рое пьют редко, всякие меда в более частом употреб­лении, и водка, составляющая начало и конец обеда.

Для этих напитков назначены и разные, особен­ные для каждого сосуды: братины, кубки, кружки, чаши, стопы, рюмки, чарки, стаканы, все большею ча­стью оловянные или деревянные, редко серебряные, да и те почерневшие и грязные, потому что забота, чтобы они не истерлись, не позволяет москвитянам их чистить. Когда же захотят задать пир друзьям, тогда выставляют напоказ все, что есть у них; счита­ют, что пир не пышно устроен или не искусно при­готовлен, если вместе с мясами и птицами не подано будет множества блюд с разною рыбой, за которую москвитяне, хоть и из грубой роскоши, платят доро­го. Впрочем, они не с таким тонким вкусом, чтобы бросать эту рыбу или брезгать ею, если она, по обык­новению, и испортилась.

Всегда входит в столовую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всем женском убранстве в сопровож­дении двух или многих прислужниц; она подает знат­нейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же приходит назад для исполнения такой же обязанности к другому собеседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей, потом она всегда становится у передней стены: стоя там с опущенными на пол глазами и сложив по бокам свешенные вниз руки, она отдает терпеливые уста поцелуям собесед­ников, которые подходят к ней по степени своего достоинства и от которых так и разит неприятным запахом всего, что они ели и пили.Впрочем, на пиру у Нащокина не было многого из подобных вещей: жена его не выходила к нам, собеседников было мало, да и то все подчиненные его воинской власти, изъявлявшие свое уважение к нему скромным молчанием. А сам он вовсе не глу­пый подражатель наших обычаев, с дружескою лю­безностью уволил нас от способа пить и закона на­пиваться допьяна».

Многие приезжие (и прежде всего дипломаты, немало пившие по долгу службы) могли судить о напитках как большие знатоки. Венецианец Марко Фоскарино, знавший толк в винах, поскольку на Ап- пеннинском полуострове было вволю и собственно­го, и привозного вина, писал в середине XVI века:
«Не имея местных вин, московиты пьют привоз­ные; поэтому употребляют их только в праздники, на пирах и при богослужении для причастия. Высоко ценится у них мальвазия, которую они пьют вместо лекарства или из хвастовства роскошью. Удивитель­но, что напитки они получают в бочках через снега Скифии, с Крита или из Кадикса. Взбалтываемые столькими морями, они ничего не теряют ни в запа­хе, ни во вкусе, разве что делаются еще лучше. Про­стой народ употребляет особый напиток из меда и хмеля, который, простояв в сосуде долгое время, де­лается еще крепче. У них в употреблении также пи­во и напиток, приготовляемый из пшеницы, полбы или ячменя, как делают его немцы или поляки, и кто неумеренно пьет его, пьянеет как от вина. Они упо­требляют сок вишни, малины или черешни; он про­зрачный, красного цвета и превосходный на вкус; они заботливо сохраняют лед и во время жары обык­новенно кладут в этот напиток».


вот наверно най это цитате я и закончу, кому понравилось качайте тут http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3144867

или гугл вам в помощь!

Серия сообщений "Книги XIX-X века":
Часть 1 - Древняя Россiйская исторiя отъ начала Россiйскаго народа до кончины Великаго князя Ярослава Перваго или до 1054 года
Часть 2 - Сборник старых карт 1460-1514
...
Часть 10 - Русь глазами иностранца. (середина 17в.)
Часть 11 - Русь глазами ДЖИЛЬСа ФЛЕТЧЕРа. (конец 16в.)
Часть 12 - Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев. Записки западных дипломатов XV-XVII веков. Документы и комментарии
Часть 13 - "Историография народа славянского". Мавро Орбини.
Часть 14 - Русские аграрные праздники: (Опыт историко-этнографического исследования)
Часть 15 - Пётр Павлович Ершов «Конек-горбунок» (1834)
Часть 16 - Алекса́ндр Ива́нович Э́ртель -- Все книги.
Часть 17 - БИБЛИОТЕКИ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕЙ РУСИ