Цитата сообщения Старая_вера Русь глазами недоброжелателя. (конец 16в.)

ДЖИЛЬС ФЛЕТЧЕР
Сочинение Джильса Флетчера «Of the Russe Common Wealth» («О Русском Государстве») появилось в Лондоне в 1591 году.
Автор его приехал в Россию в ноябре 1588 года в качестве посланника английской королевы Елисаветы к царю Феодору Иоанновичу. Флетчеру поручено было вести переговоры с Московским правительством по поводу предоставленной английской торговой компании в Москве монополии на беспошлинную торговлю с Россией. Миссия его не увенчалась успехом, и летом 1589 года он уже покинул Россию, немало раздраженный против Московского правительства.
Следы этого раздражения сказались и на книге его, так что Московская английская компания, опасаясь, как бы это сочинение, попав в Москву, не оскорбило русское правительство и не вызвало неудовольствия его против всех англичан, торговавших с Россией, просила министра Сесиля запретить книгу, что и было исполнено.
Флетчер, по возвращении из России, занимал должность городского секретаря в Лондоне, затем — рекетмейстера королевы и казначея церкви св. Павла, и умер в 1610 году. Следует, кроме того, упомянуть, что, обнародовав свою книгу о России, он надеялся получить звание историографа королевы Елисаветы, но это ему не удалось.

О ГОСУДАРСТВЕ РУССКОМ OF THE RUSSE COMMON WEALTH
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ О церковном управлении и духовных лицах

Церковное управление совершенно сходно с греческим, так как здешняя Церковь составляет часть Церкви Греческой и никогда не признавала над собой владычества Латинской Церкви, которое присвоил себе папа. Для соблюдения большего порядка в описании их бесконечных обрядов, нежели какой соблюдают сами туземцы при отправлении их, я предложу вкратце: во-первых, какие у них духовные чины или должности, вместе с их духовной расправой и порядком отправления должностей; во-вторых, какие у них догматы веры; в-третьих, как совершается у них литургия или церковная служба, равно как и самые таинства; в-четвертых, какие, сверх того, существуют у них странные церемонии и суеверные обряды.

Должностей или чинов духовных как по числу, так и по названию и по степеням у них столько же, сколько и в западных церквах. Во-первых, патриарх, потом митрополиты, архиепископы, владыки, или епископы, протопопы, или протоиереи, попы, или священники, дьяконы, монахи, монахини и пустынножители.

Патриарх, или главный правитель в делах веры, до прошедшего года был Константинопольский, которого называли патриархом Сионским, оттого что, будучи изгнан из Константинополя (места своего пребывания) турками, он перешел на остров Сион, иногда называемый Хиос, где и основал свой патриарший престол. Русские цари и духовенство отправляли ему каждый год дары и признавали себя в духовной от него зависимости и в подчинении тамошней Церкви.

Этот обычай (сколько известно) они соблюдают с тех пор, как начали исповедовать христианскую веру; но как давно они ее приняли, я не мог узнать наверное, потому что у них нет ни истории, ни памятников старины (о коих я бы слышал) относительно происшествий, [117] бывших в государстве по делам церковным или общественным. Рассказывают только, что лет за триста какой-то император Константинопольский женился на дочери великого князя этой страны, который сначала не соглашался отдать ее за греческого императора, оттого что последний исповедовал христианскую веру. Рассказ этот совершенно согласуется с повествованием Лаоника Халкакондиласа в четвертой книге его турецкой истории, где он упоминает о таком браке греческого императора Иоанна с дочерью короля Сарматского, и подтверждается также их собственным сказанием, что в это время они еще не исповедовали христианскую веру 130, а приняли ее, и вместе с тем совершенно изменились, заимствовав Евангельское учение, уже в то время искаженное разными суевериями, от Греческой церкви, которая сама находилась тогда в упадке и была преисполнена множеством суеверных обрядов и грубых заблуждений как относительно догматов веры, так и церковного управления, что видно из 8-й и 9-й книги Истории Никифора Григория.

Но что касается до времени, когда они приняли христианскую веру, то мне кажется, что русские в этом отношении ошибаются, судя по тому, что я нашел в Польской Истории, именно в главе третьей второй книги, где упоминается, что около 990 года Владимир, князь русский, женился на Анне 131, сестре Василия и Константина, императоров Константинопольских; вслед за тем русские приняли и веру и название христиан. Хотя это свидетельство относится к древнейшему времени, нежели собственное сказание русских, но конечный вывод в обоих случаях один и тот же, именно, что касается до истины и чистоты учения, сообщившего русским первые начатки религии, тем более, что церковь Греческая и тогда была уже преисполнена многими заблуждениями и суеверием.

В бытность мою здесь в 1588 году, в Москву приехал патриарх Константинопольский или Сионский, по имени Иероним 132 (Так в подлиннике, вместо Иеремии, как действительно назывался патриарх Константинопольский.), изгнанный, как говорят некоторые, турками, [118] а по словам других, лишенный своего сана греческим духовенством. Царь, совершенно преданный суеверной набожности, принял его с большими почестями. Его спутники рассказывали, что до приезда своего в Москву он был в Италии у папы. Цель его приезда 133 была вступить с царем в переговоры о следующих пунктах: во-первых, о союзе между ним и королем Испанским, как государем, наиболее могущим содействовать ему в борьбе с турками, для чего самого происходили также сношения между русскими и персиянами. Равным образом грузинцы отправляли послов к русскому царю для заключения союза, дабы напасть на турок со всех сторон их владений, пользуясь простотой теперешнего повелителя Турции. Договор этот поддерживал и посланник 134 императора немецкого 135, прибывший в то же время ходатайствовать о нападении на польские области, пограничные с Россией, и о займе денег у русского царя, для продолжения войны за брата императора, Максимилиана, против сына короля Шведского, теперешнего короля Польского 136.

Но переговоры о союзе между русскими и испанцами (которые шли довольно успешно в то время, когда я прибыл в Москву, так что был уже назначен и посол в Испанию) разрушились по случаю побед, одержанных в прошедшем году Ее Величеством, королевой Английской, над королем Испанским. Это было причиной дурного приема, сделанного русским царем и его Думой тогдашнему английскому послу, так как они обманулись в своих политических расчетах относительно предполагаемого союза с Испанией.

Второе намерение его (для которого первый предмет служил только вступлением) состояло в том, чтобы, в отмщение туркам и греческому духовенству, свергнувшему его с престола, переговорить с царем о подчинении Русской церкви власти папы Римского, и по его недавнему прибытию из Рима можно думать, что он был прислан с такою целью самим папой, который и прежде несколько раз, хотя тщетно, домогался этого, а именно, при последнем царе, Иване Васильевиче, через легата своего, Антония 137, но, вероятно, считал самым [119] надежным средством достигнуть своих намерений через переговоры и посредничество самого их патриарха. Когда же и это не удалось, то патриарх прибегнул к переговорам третьего рода, замыслив отказаться от патриаршества и перенести патриарший престол из Константинополя или Сиона в Москву. Предложение его было так хорошо принято и одобрено царем (как предмет истинно религиозный и мудрый), что не хотели и слышать ни о каких других переговорах (особенно с иностранными послами) до тех" пор, пока не было кончено это дело.

Причины, по коим патриарх убедил перенести престол свой в город Москву, были следующие: во-первых, что престол патриарший находился под властью турок, врагов веры, почему и следовало его перевести в какое-нибудь другое государство, исповедующее веру христианскую; во-вторых, потому, что Русская церковь оставалась в это время единственной законной дщерью церкви Греческой, следуя одному с ней учению и одинаковым обрядам, между тем как прочие единоверцы подчинились туркам и отступились от истинной религии. Хитрый грек, чтобы выгоднее продать свой плохой товар, старался прельстить царя честью, какая будет ему и его народу от перенесения патриаршего престола в главный город и столицу его царства. Что касается до права перенесения престола и назначения себе преемника, то он нисколько не сомневался, что это право вполне принадлежит ему.

Таким образом, царь, вместе со своей Думой и важнейшими лицами из духовенства, составив собор в Москве, положили митрополита Московского переименовать в патриархи всей Греческой церкви с той же властью и юрисдикцией, какая принадлежала прежде патриарху Константинопольскому или Сионскому. Для большего порядка и торжества, это приведено было в исполнение так: 25 января 1588 года 138. Греческий патриарх, в сопровождении русского духовенства, прибыл в собор Пречистыя Богородицы, находящийся внутри Кремля (пройдя сперва процессией по всему городу и благословляя народ двумя перстами), где он произнес речь, [120] отдал письменный акт о своем отречении и положил свой патриарший жезл, который тут же принял митрополит Московский. Сверх того, при посвящении этого нового патриарха происходили многие другие церемониальные обряды.

День этот праздновали все жители города; им велено было оставить свои работы и присутствовать при торжестве. В тот же день царь и царица прислали великому патриарху богатые дары, как-то: серебряную посуду, золотую парчу, меха и проч., которые несены были по московским улицам с большой пышностью, а при отъезде он получил еще множество других даров от царя, дворянства и духовенства. Таким образом, патриарший престол Константинопольский или Сионский (существовавший со времени Никейского собора) перенесен в Москву, или, по крайней мере, они уверены, что имеют патриарха с теми же самыми правами и с той же властью, какими пользовался первый 139. Хитрый грек, употребив в свою пользу их суеверие, отправился теперь с богатой добычей в Польшу, не думая о том, продолжится ли у них патриаршество или нет.

Обстоятельство это очень легко может вести к разделению церквей Греческой и Русской, если русские удержат за собой патриаршество, за которое так дорого заплатили, а греки, как можно думать, изберут себе другого патриарха, не рассуждая о том, был ли этот патриарх изгнан турками или лишен сана своим же духовенством. В таком случае, быть может, и папе удастся подчинить Русскую церковь престолу Римскому (для чего самого он мог даже выдумать такую уловку и посеять раздор между церквами), если только не будет тому препятствием то, что русские цари хорошо знают из примеров других христианских государей, какой вред может произойти и для них и для государства от такого подчинения их Римскому папе. С этой целью покойный царь Иван Васильевич много старался разведать о власти папы над христианскими государями и отправлял нарочно в Рим, чтобы узнать об устройстве и образе действий тамошнего двора. [121]

В одно время с патриархом Иеронимом был изгнан турками Ларисский архиепископ, Димитрий, который теперь в Англии и выставляет причиной изгнания их обоих турками то, что будто бы они не приняли нового календаря папы с новым счислением года. До какой степени это невероятно, можно судить по следующим обстоятельствам. Во-первых, между папой и турецким государем вовсе нет таких тесных или дружественных сношений, чтобы последний решился изгнать подданного за ослушание папского постановления, особенно в таком деле, как изменение порядка времени в его собственном государстве. Во-вторых, турки мало заботятся о расчислении времени и об определении настоящего и точного числа лет от воплощения Христа, которого они признают не иначе, как замечено было выше. В-третьих, упомянутый патриарх теперь в Неаполе, в Италии, куда, вероятно, он никак бы не отправился, чтобы не быть почти в руках папы и так от него близко, если б он точно был изгнан за сопротивление его постановлению.

Ведомство патриаршего престола, переведенного теперь в Москву, заключается во власти над всеми церквами не только в России и других царских владениях, но всюду над всеми церквами христианского мира, бывшими прежде под властью патриарха Константинопольского или Сионского: по крайней мере, русский патриарх воображает, что имеет те же самые права. Ему подчинена также в виде собственной его епархии область Московская, кроме других ведомств. Двор или местопребывание его в Москве.

До постановления этого нового патриарха у них был всего один митрополит, который назывался митрополитом Московским. Теперь же, для большей пышности церковной и вследствие вновь учрежденного патриаршества, поставлены два митрополита, один в Новгороде Великом, другой в Ростове 140. Должность их заключается в том, чтобы принимать от патриарха все его приказания по церковным делам и передавать их для исполнения архиепископам, сверх того, что каждый из них управляет собственной епархией. Архиепископов четыре: Смоленский, Казанский, Псковский и Вологодский 141. Обязанность [122] их одинакова с обязанностью митрополитов, с той разницей, что им принадлежит особая судебная часть, как викарным митрополитов и как стоящим выше епископов. За ними следуют Владыки, или епископы, коих шестеро: Крутицкий, Рязанский, Тверской, Новоторжский, Коломенский, Владимиро-Суздальский 142. Каждый из них заведывает обширной епархией, потому что и все прочие области государства разделены между ними.

Дела, подлежащие духовной власти митрополитов, архиепископов и епископов, почти те же самые, какими заведует духовенство в других странах христианских. Кроме власти над духовными лицами и управления делами чисто духовными, к их ведомству относятся все дела по завещаниям, также бракам и разводам, жалобы на некоторые обиды и проч. Для этого у них есть свои чиновники или правители (называемые боярами Владычными) из лиц светского звания, имеющих степень князей или дворян. Они управляют их делами и держат за них суд. Кроме разных притеснений, делаемых ими простому народу, они также тягостны для попов, как князья и дьяки для бедных простолюдинов в подчиненных им областях. Сам по себе архиепископ или епископ не имеет власти решать поступающие к нему дела и не иначе может сделать приговор, как с согласия своего чиновника-дворянина. Причина та, что эти бояре, или дворяне, определяются на свои места не епископами, а самим царем или его Думой, и никому, кроме него, не должны давать отчета в своих действиях. Если епископ при вступлении в должность получит право избрать сам себе чиновника, то это почитается особенным и высоким к нему благоволением.

Впрочем, сказать правду, духовенство, как в отношении своих поместий и доходов, так и в отношении своей власти и юрисдикции, находится совершенно в руках и управлении царя и его Думы, и в том и в другом случае пользуется только тем значением, какое они захотят ему предоставить. У епископов есть также свои помощники, составляющие соборы (как они их называют), в которых заседают попы, принадлежащие к их епархии и живущие в городах, где они сами имеют пребывание, [123] в числе двадцати четырех членов при каждом. С ними рассуждают они об особенных и нужных делах по своей должности.

Доходы и суммы, назначенные для поддержания достоинства их, довольно значительны. Ежегодный доход патриарха с поместий (кроме других статей) простирается до 3000 рублей или марок, а митрополитов и архиепископов до 2500 рублей. Из епископов одни получают 1000 рублей, другие 800, иные 500 и проч. Были и такие, которым приходилось даже (как сказывали мне) десять или двенадцать тысяч рублей в год, как, например, митрополит Новгородский.

Одежда их (когда они бывают в полном облачении и в торжественных случаях): митра на голове, наподобие папской, осыпанная жемчугом и драгоценными камнями, риза, обыкновенно, из золотой парчи, изукрашенная жемчугом, и жезл в руке, отделанный густо вызолоченным серебром, с крестом на верхнем конце, или загнутый наподобие пастушеского посоха. Обыкновенная же одежда их, когда они выезжают или выходят со двора: клобук на голове черного цвета, который спускается сзади, а спереди накрывает подобно капюшону. Верхняя одежда их (называемая рясою) есть мантия из черной шелковой материи со многими нашитыми на ней полосами белого атласа, каждая шириной около двух пальцев, и пастырский жезл, который всегда носят впереди их. Сами они идут вслед за ним, благословляя народ двумя перстами с удивительной грацией.

Избрание или назначение епископов и прочих духовных лиц зависит совершенно от царя. Их всегда определяют на места из монастырей, так что нет ни одного епископа, архиепископа или митрополита, который бы не был прежде монахом, и по этой причине все они холостые и должны оставаться в безбрачном состоянии, давая обет целомудрия при самом своем пострижении. Как скоро царь изберет кого-либо по своему желанию, то его посвящают в соборной церкви той епархии, к которой он принадлежит, со многими обрядами, весьма сходными с теми, как посвящают и в папской церкви. Есть у них также диаконы и архидиаконы. [124]

Что касается до объяснения в проповедях Слова Божия, поучения или увещаний, то это у них не в обычае и выше их знаний, потому что все духовенство не имеет совершенно никаких сведений ни в других предметах, ни в Слове Божием. Обыкновенно, только два раза в год, именно первого сентября (которое считается у них первым днем года) и в день св. Иоанна Крестителя 143, каждый митрополит, архиепископ и епископ в своей соборной церкви говорят народу обычную речь такого или почти такого содержания: если кто имеет злобу на своего ближнего, то должен ее оставить; если кто замышляет заговор или бунт против своего государя, тот да остережется; если кто не соблюдал постов и обетов и не исполнял прочих своих обязанностей по уставу церковному, тот да исправится, и проч. Но такова и сама форма, потому что вся речь содержит в себе именно столько же слов, и отнюдь не более, сколько мною исчислено. Несмотря на это, она произносится весьма торжественно, над аналоем, нарочно для того поставленным, как будто бы проповедник собирался читать пространное рассуждение о существе Божием. В Москве всегда сам царь присутствует при этом торжественном поучении.

Будучи сами невеждами во всем, они стараются всеми средствами воспрепятствовать распространению просвещения, как бы опасаясь, чтобы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие. По этой причине они уверили царей, что всякий успех в образовании может произвести переворот в государстве и, следовательно, должен быть опасным для их власти. В этом случае они правы, потому что человеку разумному и мыслящему, еще более возвышенному познаниями и свободным воспитанием, в высшей степени трудно переносить принудительный образ правления. Несколько лет тому назад, еще при покойном царе, привезли из Польши в Москву типографский станок и буквы, и здесь была основана типография с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию. Но вскоре дом ночью подожгли 144, и станок с буквами совершенно сгорел, о чем, как полагают, постаралось духовенство. [125]

Священники (которых зовут попами) определяются епископами почти без всякого предварительного испытания их в познаниях и поставляются без особенных обрядов, кроме того, что на маковке выстригаются у них волосы (а не бреются, потому что этого они не терпят) шириной в ладонь или более, и это место помазует елеем епископ, который, при поставлении священника, надевает на него сперва стихарь, потом возлагает ему на грудь крест из белой шелковой или из другой материи, который он должен носить не более восьми дней, и таким образом дает ему власть служить и петь в церкви, равно как совершать таинства.

Священники суть люди совершенно необразованные, что, впрочем, вовсе неудивительно, потому что сами поставляющие их епископы (как было сказано выше), точно таковы же и не извлекают никакой особенной пользы из каких бы то ни было сведений или из самого Священного Писания, кроме того, что читают его и поют. Общая их обязанность состоит в том, чтобы отправлять литургию, совершать таинства по принятым у них обрядам, хранить и украшать образа, наконец, соблюдать все другие обряды, принятые их Церковью. Число духовенства очень значительно, потому что здешние города разделяются на несколько небольших приходов, хотя без всякого соблюдения равенства между ними относительно числа домов и соразмерности собирающегося в них народа, как бывает везде, где не заботятся о распространении познания и учения о Боге, чего, впрочем, и невозможно достигнуть там, где, вследствие неровного распределения обывателей и приходов, происходит неравенство и недостаток в жалованье для безбедного отправления должности.

Священнику дозволяется вступать в брак только однажды, и если первая жена его умрет, то он не может жениться на другой, иначе должен лишиться своего сана, а вместе с тем и прихода. Они основываются в этом случае на одном месте в послании св. Павла к Тимофею (1, 3, 2), но они не так его поняли, полагая, что Апостол говорит здесь о разных женах в преемственном порядке tov что сказано им в отношении к одному и тому же [126] времени. Если, однако, священник, по смерти первой жены своей, захочет непременно жениться на другой, то его не называют более попом, а разпопом, или бывшим священником (В подлиннике «Priest quondam».).

По этой причине попы очень дорожат своими женами, которые пользуются большим уважением и считаются самыми почетными изо всех приходских женщин.

Что касается до жалованья, получаемого священником, то у них нет обычая давать ему десятину хлеба или чего другого, но он должен зависеть от усердия своих прихожан и собирать, как умеет, на прожиток доходы от молебнов, исповедей, браков, похорон, панихид и так называемых молитв за живых и усопших, потому что, кроме общей службы в церквах, каждому частному лицу священник обыкновенно читает еще особенную молитву по какому бы то ни было поводу или делу, собирается ли он куда ехать, идти, плыть водою или пахать землю, словом, при всяком его предприятии. Молитвы эти не приспособлены к обстоятельствам замышляемого дела, но избираются случайно из обыкновенных молитв церковных, однако их считают святее и действительнее, когда они произносятся священником, нежели когда читаются кем-либо самим. Сверх того, у них есть обычай праздновать один раз в год день Святого, во имя которого сооружена церковь. В это время все соседи и обыватели ближайших приходов собираются в церковь, где бывает праздник, чтобы отслужить молебен ее Святому за себя и своих родственников, и тут священник получает плату за свои труды.

Такие приношения доставляют им по нескольку десятков фунтов в год, более или менее, смотря по степени верования и уважения к Святому церкви. В такой день (празднуемый ежегодно) священник всегда нанимает в подмогу себе несколько других соседних священников, будучи обязан приносить Святому более молитв, нежели сколько сам может успеть. Кроме того, они ходят по домам своих прихожан со святой водой и курениями, обыкновенно, один раз каждые четыре месяца, и таким [127] образом, окропив и окурив хозяина, жену его и всех домашних, с их пожитками, получают за то большую или меньшую плату, смотря по достатку хозяина. Все это вместе доставит священнику на его содержание около 30 или 40 рублей в год, из коих десятую часть он платит епископу своей епархии.

Попа, или священника, можно узнать по длинным волосам, закинутым за уши, по его рясе с широким воротом и посоху в руке. Прочая одежда его та же, что и простого народа. Когда он совершает обедню или служит в церкви, то надевает стихарь, а иногда и ризу, в более торжественные дни. Кроме обыкновенных попов, или священников, у них есть еще так называемые черные попы, которые могут занимать священнические места, хотя пострижены в монахи в каком-либо монастыре. По-видимому, они здесь то же самое, что и священники-монахи в папской Церкви. Под священником в каждой церкви есть еще дьяк, который исполняет только обязанность приходского клерка. Что касается до протопопов, или протоиереев, и их архидиаконов (которые готовятся быть посвященными в протопопы), то они служат только в соборных церквах.

Монашествующих у них бесчисленное множество, гораздо более, нежели в других государствах, подвластных папе. Каждый город и значительная часть всей страны ими наполнены, ибо они умели сделать (так точно, как добились того же католические монахи посредством суеверия и лицемерия), что все лучшие и приятнейшие места в государстве заняты обителями или монастырями, сооруженными во имя того или другого святого. Число монахов тем более значительно, что они размножаются не только от суеверия жителей, но и потому, что монашеская жизнь наиболее отстранена от притеснений и поборов, падающих на простой народ, что и заставляет многих надевать монашескую рясу, как лучшую броню против таких нападений. Кроме лиц, поступающих в это звание по доброй воле, есть и такие, которых принуждают постригаться в монахи вследствие какой-либо опалы. К последним большей частью принадлежат члены знатного дворянства. [128]

Некоторые идут в монастыри, как в места неприкосновенные, и постригаются здесь в монахи, чтобы избегнуть наказания, которое заслужили по законам государства, ибо успевший поступить в монастырь и надеть рясу прежде, нежели его схватят, пользуется навсегда защитой против всякого закона, все равно, какое бы ни совершил преступление, исключая измены. Но такое условие допускается с тем, что никто не может поступить в монастырь (кроме лиц, которых принимают по царскому повелению) иначе, как отдав ему свои поместья или принеся с собой капитал, который обязан внести в общую монастырскую казну. Одни вносят 1000 рублей, другие более; но с капиталом менее трех-или четырехсот рублей никого не принимают.

Пострижение в монахи совершается следующим образом. Прежде всего игумен снимает с постригаемого светское или обыкновенное его платье, потом надевает на него белую фланелевую рубаху и сверх нее длинную мантию, висящую до земли, и опоясывает ее широким кожаным поясом. Самая верхняя одежда его сделана из гарусной или шелковой материи и весьма похожа цветом и покроем на одежду заведывающих чисткой печных труб. Затем выстригают ему волосы на маковке, шириной в ладонь или более, до самой кожи, и в то самое время, когда игумен стрижет волосы, произносит следующие или подобные слова: «Как эти волосы отнимаются от главы твоей, так точно принимаем мы теперь и совершенно отделяем тебя от мира и всех сует мирских», — и проч. Окончив это, помазует он маковку головы его елеем, надевает на него рясу и таким образом принимает в число братии. Постриженники дают обет вечного целомудрия и воздержания от мяса.

Кроме того, что монахи владеют поместьями (весьма значительными), они самые оборотливые купцы во всем государстве и торгуют всякого рода товарами. Некоторые из монастырей имеют доходу от поместий по тысяче или по две тысячи рублей в год. Один монастырь, называемый Троицким 145, получает от поместий и повинностей в его пользу до ста тысяч рублей или марок годового дохода. Он построен вроде крепости, обнесен вокруг [129] стеной, на которой поставлены огнестрельные орудия, и в этой ограде занимает большое пространство земли со множеством зданий. Здесь одних монахов (не считая должностных лиц и служителей) до 700 человек. Нынешняя царица, не имея детей от царя, своего супруга, давала много обетов Святому Сергию, покровителю этого монастыря, чтобы он благословил ее чадородием. Каждый год ходит она туда пешком, на богомолье, из Москвы, что составляет около 80 английских миль, в сопровождении пяти или шести тысяч женщин, одетых в синие платья, и с четырьмя тысячами солдат, составляющих ее телохранителей. Но Святой Сергий до сих пор не услышал молитвы ее.

О степени просвещения монахов можно судить по епископам, которые суть самые избранные лица изо всех монастырей. Я говорил с одним из них в Вологде и (желая испытать его знания) дал ему Священное Писание на русском языке, открыв первую главу Евангелия св. Матфея. Он принялся читать весьма хорошо. Тут спросил я его прежде всего, какую часть Священного Писания он прочел теперь? Он отвечал, что не может сказать наверное. — Сколько было Евангелистов в Новом Завете? — Он отвечал, что не знает. — Сколько было Апостолов? — По его мнению, 12. — Каким образом надеется он быть спасенным? — На этот вопрос отвечал он мне, сообразно учению Русской церкви, что не знает еще, будет ли спасен, или нет, но если Бог пожалует или помилует и спасет его, то он будет этому очень рад; если же нет, то нечего делать. — Я спросил его, для чего он постригся в монахи? Он отвечал: для того, чтобы покойно есть хлеб свой. Вот просвещение русских монахов, о котором хотя и нельзя судить по одному человеку, но по невежеству его можно отчасти заключить и о невежестве прочих.

Также много у них и женских монастырей, из которых иные принимают только вдов и дочерей дворян, когда царь намеревается оставить их в безбрачном состоянии для пресечения рода, который он желает погасить. О жизни монахов и монахинь нечего рассказывать тем, коим известно лицемерие и испорченность нравов [130] этого сословия. Сами русские (хотя, впрочем, преданные всякому суеверию) так дурно отзываются о них, что всякий скромный человек поневоле должен замолчать.

Кроме монахов, у них есть особенные блаженные (которых они называют святыми людьми), очень похожие на Гимнософистов 146, и по своей жизни и поступкам, хотя не имеют ничего общего с ними относительно познаний и образования. Они ходят совершенно нагие, даже зимой в самые сильные морозы, кроме того, что посредине тела перевязаны лохмотьями, с длинными волосами, распущенными и висящими по плечам, а многие еще с веригами на шее или посредине тела. Их считают пророками и весьма святыми мужами, почему и дозволяют им говорить свободно все, что хотят, без всякого ограничения, хотя бы даже о самом Боге. Если такой человек явно упрекает кого-нибудь в чем бы то ни было, то ему ничего не возражают, а только говорят, что заслужили это по грехам; если же кто из них, проходя мимо лавки, возьмет что-нибудь из товаров, для отдачи, куда ему вздумается, то купец, у которого он таким образом что-либо взял, почтет себя весьма любимым Богом и угодным святому мужу.

Но такого рода людей немного, потому что ходить голым в России, особенно зимой, очень нелегко и весьма холодно. В настоящее время, кроме других, есть один в Москве, который ходит голый по улицам и восстановляет всех против правительства, особенно же против Годуновых, которых почитают притеснителями всего государства. Был еще такой же другой, умерший несколько лет тому назад (по имени Василий) 147, который решился упрекать покойного царя в его жестокости и во всех угнетениях, каким он подвергал народ. Тело его перенесли недавно в великолепную церковь, близ царского дворца, в Москве, и причли его к лику Святых. Он творил здесь много чудес, за что ему делали обильные приношения не только простолюдины, но и знатное дворянство, и даже сам царь и царица, посещающие этот храм с большим благоговением.

Был еще один такой же, пользовавшийся большим уважением, в Пскове (по имени Никола Псковский), [131] который сделал много добра в то время, когда отец нынешнего царя пришел грабить город, вообразив, что замышляют против него бунт. Царь, побывав прежде у блаженного на дому, послал ему подарок, а святый муж, чтобы отблагодарить царя, отправил к нему кусок сырого мяса, между тем как в то время был у них пост. Увидев это, царь велел сказать ему, что он удивляется, как святый муж предлагает ему есть мясо в пост, когда Святая Церковь запрещает это. «Да разве Ивашка думает (сказал Никола), что съесть постом кусок мяса какого-нибудь животного грешно, а нет греха есть столько людского мяса, сколько он уже съел?» Угрожая царю, что с ним случится какое-нибудь ужасное происшествие, если он не перестанет умерщвлять людей и не оставит город, он таким образом спас в это время жизнь множеству народа.

Вот почему блаженных народ очень любит, ибо они, подобно пасквилям, указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет. Но иногда случается, что за такую дерзкую свободу, которую они позволяют себе, прикидываясь юродивыми, от них тайно отделываются, как это и было с одним или двумя в прошедшее царствование за то, что они уже слишком смело поносили правление царя. [132]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

О церковной службе и совершении таинств

Утренняя служба называется у них заутреней. Совершают ее следующим образом. Священник входит в церковь в сопровождении своего дьячка (В подл. «Deacon», но из других мест видно, что Флетчер разумеет часто под этим именем дьяка или дьячка.).

Дошедши до половины церкви, начинает он громким голосом: Благослови, Владыко, т.е. Благослови нас, Отец Небесный, подразумевая под этим Христа; потом прибавляет: Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, един Бог во святой Троице, и повторяет трижды: Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй. После того он идет в алтарь, или во Святая Святых (как они его называют), куда входит через Царские двери, или небесные врата, через которые никто не может входить, кроме одного священника. Здесь, стоя пред алтарем, или престолом (поставленным к задней стене), он читает молитву Господню и опять говорит: Господи помилуй, всего двадцать раз. Потом прославляет Святую Троицу, Отца, Сына и Святого Духа, во веки веков, на что дьячки и народ отвечают: Аминь. Затем священник читает псалмы на тот день и, возгласив: Приидите, поклонимся и припадем ко Христу, и проч., как сам, так равно дьячки и весь народ обращаются к образам, висящим на стене, и, крестясь, делают три земных поклона. После того читает он еще десять заповедей и Верую, по служебнику. По окончании этого дьячок, стоящий вне Царских дверей, читает сказание по книге рукописной (потому что печатных книг у них нет) о жизни какого-либо Святого, чудесах его и проч. Книга эта разделена на несколько частей, сообразно каждому дню года, и читается у них нараспев, подобно тому, как у папистов поется Евангелие. После всей этой церемонии, продолжающейся час, полтора или два, он читает еще несколько молитв, относящихся к тому, что было сказано в житии Святого, [133] и тем служба оканчивается. В продолжение всего этого времени перед образами горит множество восковых свечей (некоторые толщиной в человеческую руку), поставленных прихожанами по обещанию, или из покаяния.

Около 9 часов утра совершается у них другая служба, называемая обедней, весьма похожая на службу папскую, известную под этим же именем. В торжественный или праздничный день к службе прибавляют еще слова: Благословен Господь Бог Израилев, и проч., также: Тебе Бога хвалим, и проч., и поют это более торжественным и странным образом.

Послеобеденная служба называется вечернею, которую священник начинает, как и заутреню, словами: Благослови, Владыко, и чтением определенных на то псалмов. После того он поет стих: Благослови, душе моя, Господа, и проч., а по окончании его священник, дьячки и народ поют все в один голос: Господи помилуй, тридцать раз сряду, между тем как мальчики, находящиеся в церкви, отвечают на это все вдруг, бормоча так скоро, как только успевают шевелить губами: аминь, аминь, аминь, аминь, или аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя, и проч., также тридцать раз сряду, производя чрезвычайно странные звуки. Потом священник читает, а в праздники поет первый псалом: Блажен муж, и проч.; по окончании же его прибавляет: аллилуйя, десять раз сряду. Затем священник читает какую-нибудь часть Евангелия, оканчивая его также словом аллилуйя, которое повторяется три раза. Наконец, прочитав молитву в честь Святого, которого память празднуется в этот день, он оканчивает свою вечернюю службу.

Во все это время священник стоит у престола в алтаре, или во Святая Святых, не выходя оттуда ни разу в продолжение всей службы, а дьячок или дьячки (которых много в соборных церквах) стоят вне алтаря, неподалеку от Царских дверей, или небесных врат, ибо в самый алтарь не должны входить во всю службу, хотя в другое время обязаны мести в нем пол, содержать его в опрятности и ставить свечи перед образами. Народ в продолжение всей службы стоит в самой середине церкви, [134] а некоторые на паперти, потому что мест для сидения у них в церквах нет.

Таинство крещения совершается у них следующим образом. Младенца приносят в церковь (что делается в первые восемь дней после его рождения). Если он благородного происхождения, то его привозят с особенною пышностью в богатых санях или в повозке, с сиденьем и подушками, обитыми золотой парчой, и вообще так парадно, как только кому возможно. Священник уже заранее дожидается младенца, стоя на церковной паперти, где подле него ставится и купель с водой. Он начинает с объяснения провожатым, что они привезли младенца неверующего для того, чтобы обратить его в христиане, и проч.; потом дает наставление восприемникам (которых бывает по два или по три) по известной форме, написанной у него в книге, поучая их, в чем заключается их обязанность относительно воспитания младенца после его крещения, именно, что должно внушать ему познание о Боге и Христе Спасителе, но так как Бог есть существо высочайшее, и мы не можем надеяться достигнуть до него без посредников (так точно, как в том случае, когда мы обращаемся с какою-нибудь просьбой к царю или какому-нибудь государю), то они должны научить его, какие святые суть лучшие и важнейшие предстатели за нас пред Богом, и проч. После этого повелевает он дьяволу, именем Господа Бога и с особым заклинанием, выйти из воды и, прочитав некоторые молитвы, погружает младенца три раза в воду, вместе с головой и ушами, ибо они считают необходимым, чтобы не оставалось ни одной части тела, не бывшей в воде.

Слова, произносимые священником при погружении младенца в воду и составляющие вместе с тем формулу крещения, суть те же самые, какие предписаны в Евангелии и употребляются у нас, т.е.: Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Что касается до того, что будто они изменяют эту формулу и говорят: Святым Духом (как я об них слышал), следуя обычаю некоторых еретиков Греческой церкви, то я удостоверился, что это несправедливо, как из свидетельства тех, которые часто бывали у [135] них на крестинах, так и на основании самого их служебника, где очень отчетливо излагается весь порядок крещения.

Как скоро младенец окрещен, священник помазывает ему елеем, смешанным с солью, лоб и обе стороны лица, потом рот, проводя пальцем по губам его (как делали прежде католические священники) и произнося в то же время некоторые, относящиеся к тому, молитвы: Да соделает его Господь добрым христианином, и проч., что все совершается на паперти. Тогда уже младенец (как христианин, могущий входить в сам храм) вносится в церковь, причем священник идет впереди, и здесь подносят его к главному образу, положив на подушку и держа ее у подножия Святого, чтобы он (как заступник) предстательствовал за него перед Богом. Если младенец болен или слаб (особенно зимой), то употребляют тепловатую воду. После крещения у младенца обыкновенно состригают с головы несколько волос и, завернув их в кусок воска, кладут в сокровенном месте церкви, как памятник совершенного таинства.

Таков у них обряд крещения, который, по их мнению, есть лучший и совершеннейший, как и все другие догматы их веры, переданные им (как они говорят) лучшею из церквей, разумея под этим церковь Греческую. Вот почему стараются они всеми силами обращать в свою церковь как неверных, так и христиан других исповеданий, подвергая их вторичному крещению по русскому обычаю.

Взявши в плен какого-нибудь татарина, они обыкновенно обещают ему жизнь с условием, чтобы он крестился. Несмотря на то, им очень немногих удается убедить на такой выкуп жизни, по причине врожденной ненависти татар к русским и потому, что они считают их лукавыми и несправедливыми. На другой год после того, как крымские татары сожгли Москву, был взят в плен какой-то дивей-мурза, один из начальников, бывших в этом походе, с 300 других татар, и всем им обещали сохранить жизнь, если они согласятся окреститься по русскому обряду; но все они отказались, осыпая упреками тех, которые старались их к тому склонить. [136] Тогда уже повели их всех к Москве-реке (протекающей через город) и окрестили самым жестоким образом: ударяя по голове, бросали их в воду, для чего была нарочно сделана во льду прорубь.

Напротив, из пленных ливонцев многие соглашаются креститься в другой раз по русскому обычаю, чтобы пользоваться большей свободой и сверх того приобрести себе что-нибудь на прожиток, получая, обыкновенно, при этом награду от царя.

Из англичан, с тех пор, как они начали приезжать сюда, не было ни одного, который бы до того забыл Бога, свою веру и отечество, чтобы решился перекреститься в русскую веру, по страху ли, предпочтению, или по каким-либо другим причинам, кроме одного Ричарда Рельфа, который, занимаясь прежде безбожной торговлей, как содержатель кабака (вопреки тамошним постановлениям), и будучи лишен права торговать, между тем как царские чиновники отняли у него все имущество, сам перешел в прошедшем году в русскую веру; перекрестившись, живет он теперь также идолопоклонником, как прежде был человеком развратным и мотом.

Принимающие таким образом русское крещение отправляются сперва в какой-либо монастырь, для того, чтобы ознакомиться здесь с учением и обрядами Церкви. При этом соблюдаются следующие обыкновения. Прежде всего на иноверца надевают новое, чистое платье русского покроя и возлагают ему на голову венец или (летом) гирлянду из цветов; потом помазуют голову его елеем, в руки дают восковую свечу и читают над ним молитвы по четыре раза в день в продолжение целой недели. Во все это время он должен воздержаться от мясной и молочной пищи. По прошествии семи дней он обмывается в бане, а на восьмой день приводится в церковь, где монахи наставляют его, как должно оказывать почтение образам, поклоняться перед ними, ударять головой в землю, креститься и другим подобным обрядам, составляющим самую значительную часть русской религии.

Причащаются они всего однажды в год, Великим постом, незадолго до Святой недели. Никак не более [137] трех человек допускаются к причастию в одно и то же время. Что касается до самого причащения, то при этом исполняются следующие обряды. Сперва исповедываются они во всех грехах своих перед священником (которого называют отцом духовным), потом приходят в церковь и призываются к причастному столу, который, в виде алтаря, стоит в некотором отдалении от верхнего конца церкви, как в Голландии. Здесь прежде всего спрашивает их священник, с чистым ли сердцем предстали они, т.е. не оставили ли за собой какого греха, в котором не покаялись. Если они отвечают: нет, то допускаются к столу. Тут священник прочитывает некоторые обычные молитвы, между тем как причастники стоят со сложенными руками, как кающиеся или скорбящие. Окончив молитвы, священник берет ложку и наполняет ее красным вином, потом кладет в нее небольшой кусок хлеба и, смешав их вместе, подносит ложку к каждому из причастников, которые все стоят в порядке, произнося при этом без всякой расстановки следующие обычные слова этого таинства: Приимите, ядите, и проч.; Пиите от нея, и проч. После этого он опять подает им порознь хлеб и вино, разбавленное тепловатой водой, чтоб яснее представить кровь (как они думают) и вместе воду, которая текла из ребра Христова. Пока обряд этот совершается, причастники разнимают руки, а потом, сложив их снова, три раза обходят за священником вокруг причастного стола и затем возвращаются на свои места.

Наконец, прочитав несколько других молитв, он отпускает причастников, советуя им быть веселыми и бодрыми в продолжение семи следующих дней, по прошествии которых приказывает им зато поститься столько же времени после. Это исполняют они с такой ревностью, что не едят ничего, кроме хлеба с солью, немного капусты и кой-каких трав или кореньев, а пьют только воду, квас или мед.

Так совершаются у них таинства. Из этого легко можно видеть, в чем они отступают от постановлений Христовых и какие обряды прибавили сами от себя или же заимствовали у греков. [138]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

О догматах Русской церкви и ее заблуждениях

Главные заблуждения их в отношении к вере, по мнению моему, следующие.

Во-первых, что касается до Слова Божия, то они не читают всенародно некоторых книг Священного Писания, каковы, например, книги Моисея, особенно последние четыре: Исход, Левит, Числа и Второзакония, признавая их недостоверными и утратившими свое значение со времени пришествия Христова, так как ими не установляется никакого различия между законом нравственным и обрядовым. Книг пророческих они не отвергают, но не читают их публично в церквах по той же самой причине, что в них содержатся только преобразования о Христе и они относятся (как они говорят) только к евреям. Один Псалтырь у них в большем уважении: его поют и читают каждый день в церквах. Новый Завет они признают и читают весь, исключая Апокалипсиса, которого не читают (хотя и не отвергают его), потому что не могут понять и не имеют такой возможности, как Западная церковь, удостовериться в исполнении заключающихся здесь пророчеств, особенно что касается до вероотступничества, антихристовой церкви. Однако и у них были свои антихристы Греческой церкви, и даже само падение их, и наказание за то владычеством турок они могут найти в числе проречений этой же книги.

Во-вторых (что собственно составляет источник всех их прочих заблуждений как относительно учения их о вере, так и в отношении к обрядам), полагают они, вместе с папистами, что предания их церкви имеют одинаковое значение со Священным Писанием. С этой точки они отдают предпочтение своей церкви перед всеми прочими, утверждая, что у них сохраняются самые истинные и справедливые предания, сообщенные Апостолами Греческой церкви, а от нее полученные ими. [139]

В-третьих, что церковь (разумея под этим Греческую и в особенности патриарха и его синод, как главу всего прочего духовенства) имеет верховную власть толковать Священное Писание и что все обязаны почитать эти толкования непогрешительными и истинными.

В-четвертых, говоря о Божественных свойствах и трех лицах Единосущного Божества, они утверждают, что Святой Дух исходит только от Отца, а не от Сына.

В-пятых, о делах Христа у них существует множество заблуждений, почти тех же самых, как и в папской Церкви, именно, что он есть единый Искупитель, но не единый заступник перед Богом. Главное их доказательство (когда с ними о том заговорить), приводимое ими в защиту этого заблуждения, заключается в неуместном и странном сравнении Бога с земным владыкой или государем, которого должно о чем-либо просить через посредство ближайших к нему особ. В этом случае они отдают еще преимущество одним перед другими, как-то: Благословенной Деве Марии, которую называют Пречистою, или Пренепорочною, и св. Николаю, именуемому у них скорым помощником. Они говорят, что Бог назначил ему для служения 300 главных Ангелов. Это довело их до ужасного идолопоклонства, притом самого грубого и невежественного, состоящего в том, что они с таким же благоговением чтят свои образа, как бы самого Бога, принося им молитвы благодарения, жертвы, или поклоняясь им до самой земли и ударяя об нее головой.

Так как все эти почести они оказывают только образу Святого, а не самому его изображению, то говорят, что поклоняются не идолу, а Святому в его образе и оттого нисколько не оскорбляют Бога, забывая заповедь Господню, которая запрещает творить кумир и всякое подобие для того, чтобы ему поклоняться или вообще для какого бы то ни было употребления. Стены их церквей увешаны образами, писанными на гладких досках и богато украшенными жемчугом и драгоценными камнями, хотя некоторые из них сделаны выпуклыми, так что отстают от доски, по большей мере, на дюйм. Такие образа называют они чудотворными, и когда хотят [140] поставить их в церковь, то никак не скажут, что образ куплен, но всегда говорят, что он выменян на деньги.

В-шестых. Относительно средств оправдания, они согласны с папистами, что не только верой, но и делами должно служить Христу и что это opus operation, или дело из любви к делу, должно быть непременно угодно Богу. Поэтому все заключается у них в молитвах, постах, обетах и приношениях святым, подаянии милостыни, крестных знамениях и тому подобных обрядах. Как царь, так и дворянство и простой народ всегда носят с собой четки не только в церкви, но и в других общественных местах, особенно в каких-нибудь заседаниях или торжественных собраниях, как, например, в судах, при общественных совещаниях, переговорах с посланниками и т.п.

В-седьмых. Вместе с папистами они думают, что ни один человек не может быть уверен в своем спасении до последнего решения в день судный.

В-восьмых. Исповедываются они наедине священнику и думают, что вследствие этого им отпускаются те грехи, в которых они именно сознаются и в особенности священнику.

В девятых. Они признают три таинства: крещение, причащение и елеосвящение или соборование. Впрочем, последнее они не полагают столь же необходимым для спасения, как таинство крещения, но считают за великое наказание и гнев Божий, если кто умрет без соборования.

Десятое. Крещение они почитают необходимым и думают, что всякий, над кем не совершено это таинство, будет неминуемо осужден.

Одиннадцатое. Они перекрещивают всех христиан (не принадлежащих к Греческой церкви), как скоро они переходят в русскую веру, потому что почитают их отделенными от истинной церкви, которая, по их мнению, есть только церковь Греческая.

Двенадцатое. В яствах и питье они наблюдают различие, считая употребление одного безгрешнее, чем употребление другого. На этом основании запрещается у них [141] во время постов есть мясо и даже молочную пищу — суеверный обычай папистов, — что русские соблюдают так строго и с такою слепою ревностью, что скорее согласятся умереть, нежели съесть кусок мяса, яйцо или тому подобное, даже в жестокой болезни, если бы это было нужно для сохранения здоровья.

Тринадцатое. Не позволяется у них вступать в брак всем духовным лицам, исключая священников, которые, впрочем, также не могут жениться более одного раза, как было сказано выше. Даже светским лицам неохотно разрешают вступать в брак больше двух раз. Этим предлогом пользуются теперь против единственного брата царя, шестилетнего ребенка, о котором не молятся в церквах (между тем, как это всегда соблюдается в отношении к лицам царской крови) на том основании, что он от шестого брака и, следовательно, незаконнорожденный. Такое приказание отдано священникам самим царем, по проискам Годунова, который уверил его, что отстранение любви народной от ближайшего наследника есть весьма хорошая политическая мера.

Есть еще у них множество других ложных мнений в отношении к вере, но это главные заблуждения, внушенные им частью преданиями (которые им сообщены церковью Греческой), а в особенности незнанием Священного Писания. Последнее хотя есть у них на польском языке (совершенно сходном с их языком, за исключением некоторых слов), но очень немногие читают его с таким благочестием, какого требует это занятие; для простого же народа (если бы он захотел читать) нет нужного числа книг Ветхого и Нового Завета, хотя простых служебников у них чрезвычайно много.

Все эти недостатки происходят от лиц духовных, которые, будучи сами невежественны и неблагочестивы, изо всех сил стараются удерживать народ в таком же невежестве и слепоте для своих выгод и доходов, а отчасти и от тамошнего образа правления, так как цари (на которых особенно лежит такая обязанность) не желают заменить его какими-нибудь нововведениями, а, напротив, стараются удержать ту религию, которая наиболее к нему подходит. Несмотря на то, нет сомнения, [142] что если бы они хотя сколько-нибудь хранили Слово Божие (хотя без обыкновенных способов к достижению истинного смысла и разумения его), то и Бог имел бы между ними своих избранных, что отчасти подтверждается также словами одного русского из жителей Москвы, который сказал по секрету одному из моих служителей, рассуждавшему об их образах и суеверии, что Бог просветил Англию и может с ними сделать то же самое, если только Ему будет угодно.

Что касается до преследований по делам веры, то я ничего не слыхал об этом, кроме того, что несколько лет тому назад двое, муж и жена, содержались целых 28 лет в тюрьме, до тех пор, пока они превратились в совершенных уродов по волосам, ногтям, цвету лица и проч., и наконец были сожжены в Москве, в маленьком доме, который нарочно для того подожгли. Вина их осталась тайной, но вероятно, что они были наказаны за какую-нибудь религиозную истину, хотя священники и монахи уверили народ, что эти люди были злые и проклятые еретики. [143]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

О брачных обрядах

Брачные обряды у них отличны от обрядов в других странах. Жениху (хотя он никогда не видал прежде своей невесты) не позволяют видеть ее во все время, пока продолжается сватовство, в котором действующим лицом не он сам, а мать его, или какая другая пожилая его родственница, или знакомая. Как скоро изъявлено согласие (как родителями, так и самими вступающими в брак, ибо если брак заключен без ведома и согласия родителей, то он считается незаконным), отцы с обеих сторон, или заступающие их место, с другими близкими родственниками, сходятся и говорят о приданом, которое бывает весьма значительно, смотря по состоянию родителей, так что нередко какой-нибудь торговец (как они называют их) дает за своею дочерью 1000 рублей или более.

От мужчины никогда не требуется и вовсе у них не в обычае, чтобы он делал какой-нибудь дар в виде вознаграждения за приданое; но если у него будет уже дитя, то жена, от которой оно родилось, получает на прожиток третью часть по смерти мужа; а когда у него двое или более от нее детей, то получает она еще более, по благоусмотрению мужа. Но если муж умрет, не оставив детей от жены, то ее отсылают домой в ее семейство, без всякого вознаграждения, кроме того, что ей возвращается ее приданое, в том случае, когда после мужа останется настолько имения.

Условившись о приданом, договаривающиеся лица пишут взаимное обязательство как о выдаче приданого, так и о совершении брака в назначенный день. Если невеста не была еще прежде замужем, то отец ее и родственники обязаны, кроме того, удостоверить в ее непорочности, вследствие чего возникают большие ссоры и тяжбы, когда муж возымеет сомнение насчет поведения и честности жены своей. По окончании переговоров, [144] вступающие в брак начинают посылать друг другу подарки, сначала невеста, потом жених, но все не видятся между собой до самого совершения брака. Накануне свадебного дня невесту отвозят в колымаге или (зимой) в санях в дом жениха, с приданым и кроватью, на которой будут спать молодые, потому что кровать всегда доставляется со стороны невесты и обыкновенно бывает очень роскошно отделана и стоит больших денег. Здесь невеста ночует со своей матерью и другими женщинами, но жених не встречает и даже ни разу не видит ее.

В день, назначенный для совершения брака, на невесту надевают покрывало из тонкого вязанья или полотна, которое накидывается ей на голову и опускается до пояса. После того невеста и жених в сопровождении своих родственников отправляются в церковь, все верхами, хотя бы церковь находилась подле самого дома и сами они были простого звания. Слова, произносимые во время совершения брака, и другие, соблюдаемые при этом обряды весьма сходны с нашими, не исключая и того, что невесте также подают кольцо. Как скоро она его наденет и провозглашены будут слова брачного союза, руку ее соединяют с рукой жениха, который все это время стоит по одну сторону аналоя (В подл. «алтаря»), или стола, а невеста по другую.

Когда таким образом священник свяжет брачный узел, невеста подходит к жениху (стоящему у самого конца аналоя) и падает ему в ноги, прикасаясь головой к его обуви, в знак ее покорности и послушания, а жених накрывает ее полой кафтана, или верхней одежды, в знак обязанности своей защищать и любить ее. После того жених и невеста становятся рядом у самого конца аналоя, и здесь к ним подходит сперва отец и другие родные невесты, кланяясь низко жениху, потом родные жениха, кланяясь невесте, в знак будущего между ними свойства и любви. Вместе с тем отец жениха подносит ломоть хлеба священнику, который тут же отдает его отцу и другим родственникам невесты, заклиная его [145] перед Богом и образами, чтобы он выдал приданое в целости и сполна в назначенный день и чтобы все родственники хранили друг к другу неизменную любовь. Тут они разламывают хлеб на куски и едят его в изъявление истинного и чистосердечного согласия на исполнение этой обязанности и в знак того, что будут с тех пор как бы крохами одного хлеба или участниками одного стола.

По окончании этих обрядов жених берет невесту за руку и вместе с ней и родными, которые за ними следуют, идет на паперть, где встречают их с кубками и чашами, наполненными медом и русским вином. Сперва жених берет полную чарку, или небольшую чашку, и выпивает ее за здоровье невесты, а за ним сама невеста, приподняв покрывало и поднося чарку к губам как можно ниже (чтобы видел ее жених), отвечает ему тем же. По возвращении из церкви жених идет не к себе домой, а в дом к своему отцу; так точно и невеста отправляется к своим, и здесь оба угощают порознь своих родственников. При входе в дом жениха и невесты на них бросают из окон зерновой хлеб в знак будущего изобилия и плодородности.

Вечером невесту привозят в дом отца женихова, где она и проводит ночь, все еще не снимая покрывала с головы. Во всю эту ночь она не должна произносить ни одного слова (ибо так приказывается ей по особому преданию матерью ее и другими пожилыми женщинами из ее родственниц), дабы жених не мог ни слышать, ни видеть ее до другого дня после брака. Также в продолжение трех следующих дней не услышишь от нее ничего, кроме нескольких определенных слов за столом, которые она должна сказать жениху с особенной важностью и почтительностью. Если она держит себя иначе, то это считается для нее весьма предосудительным и остается пятном на всю ее жизнь, да и самим женихом вовсе не будет одобрено.

По прошествии трех дней супруги отправляются в свой собственный дом и дают общий пир своим родным с обеих сторон. В день свадьбы и во все время празднеств [146] жениха величают молодым князем, а невесту молодою княгинею.

В обращении со своими женами мужья обнаруживают варварские свойства, обходясь с ними скорее как со своими прислужницами, нежели равными. Исключением пользуются только жены дворян, которых, по крайней мере, по-видимому, мужья более уважают, чем в низшем классе людей. Есть у них также грубый обычай, противный доброму порядку вещей и самому Слову Божию, именно тот, что муж, разлюбивший жену, или по какой-либо другой причине, может идти в монастырь и постричься в монахи под видом благочестия и, таким образом, оставить свою жену, чтобы она заботилась сама о себе, как умеет. [147]

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

О других обрядах русской церкви

Других церковных обрядов у них также очень много, особенно употребляют они во зло изображение креста, которое выставляют на больших дорогах, на церковных главах, на воротах домов. Сами себя они также беспрестанно осеняют крестным знамением, возлагая для того руку на лоб и потом на обе стороны груди с чрезвычайной набожностью, как можно думать, судя по их телодвижениям. Еще не было бы так прискорбно, если бы они вместе с тем не уверяли, что в этом именно заключается религиозная преданность и поклонение, которые следует оказывать единому Богу, и не употребляли свое немое знамение и осенение вместо благодарения и всех других обязанностей их в отношении к Богу.

Вставши утром, они становятся против какого-нибудь храма, на главе которого поставлен крест, и, поклоняясь ему, вместе с тем осеняют себе крестным знамением лоб и обе стороны груди. Так они благодарят Бога за ночное успокоение, не произнося никаких слов, кроме как иногда: Господи помилуй. Садясь за стол и вставая из-за него, благодарят они также Бога крестным осенением лба и груди, и только весьма немногие прибавляют иногда одно или два слова из какой-нибудь обыкновенной молитвы, нисколько не относящиеся к настоящему их делу. Давая присягу при решении какого-нибудь спорного дела по законам, они клянутся крестом и целуют подножие его, как бы считая его самим Богом, имя которого только и должно быть употребляемо при этом судебном доказательстве. Входя куда-нибудь в дом, где всегда на стене висит образ, они перед ним крестятся и делают поклон. Приступая к какому-либо делу, ничтожному или важному, вооружаются они прежде всего знамением креста, и это также вся молитва их Богу за успех в деле.

Таким образом, они служат Богу крестным знамением только вследствие невежественного и пустого обычая, [148] нисколько не понимая, что значит крест Христов и сила этого креста. И, несмотря на то, всех других христиан они считают никак не лучше турок в сравнении с собой, потому (как они говорят) что они не поклоняются кресту, когда видят где-либо его изображение, и не крестятся, как русские.

Святая вода у них в таком же употреблении и уважении, как у папистов, но превосходят они их еще тем, что не только в сосудах святят воду, но во всех их реках однажды в год. Такой обряд совершается в Москве с большим торжеством и пышностью, в присутствии самого царя со всем дворянством, начинаясь ходом в виде процессии через все улицы к Москве-реке, в следующем порядке. Впереди идут два дьякона с хоругвями, из коих на одной изображение Пречистой Девы, а на другой св. Михаила, поражающего змия; за ними следуют другие дьяконы и московские священники, по два в ряд, одетые в ризы, с образами на груди, которые несут на помочах или поясах, надетых у них на шею. За священниками идут епископы в полном облачении, потом монахи и игумены и, наконец, патриарх в богатом одеянии, с шаром на вершине митры в знак его верховной власти над этой Церковью. Позади их всех идет царь со всем своим дворянством. Ход этот тянется на пространстве целой мили или более. Пришедши к реке, делают большую прорубь во льду на назначенном месте, шириной в полторы перши 148, и ограждают его, чтобы народ не слишком стеснился. Тогда патриарх начинает читать некоторые молитвы, заклиная дьявола выйти из воды, а потом, бросив в нее соли и окурив ее ладаном, освящает таким образом воду во всей реке. Поутру перед тем все москвичи чертят мелом кресты на всякой двери и на каждом окне для того, чтобы дьявол, изгнанный заклинаниями из воды, не влетел в их дома.

Когда церемония окончится, то сначала царские телохранители, а потом и все городские обыватели идут со своими ведрами и ушатами зачерпнуть освященной воды для питья и всякого употребления. Вы также увидите тут женщин, которые погружают детей своих с головой и ушами в воду, и множество мужчин и женщин, [149] которые бросаются в прорубь кто нагой, кто в платье, тогда как, по-видимому, можно отморозить палец, опустив его в воду. После людей, ведут к реке лошадей и дают им пить освященную воду, чтобы и их освятить. День, в который совершается это освящение рек, называется Крещением. То же самое повторяется епископами во всем государстве.

У них есть также обычай давать своим опасно больным пить святую воду, в предположении, что этим можно исцелить их или, по крайней мере, освятить. Многие погибают от такого необдуманного суеверия, как это случилось с единственным сыном боярина Бориса в бытность мою в Москве, которого он погубил (по словам врачей), заставив его напиться холодной святой воды и принеся его голого в церковь Святого Василия в сильный зимний мороз, тогда как он был отчаянно болен.

У них есть образ Христа, который они называют нерукотворным (что значит сделанный без помощи рук), веря рассказам своих попов и преданию. Образ этот они носят в крестные ходы на длинном шесте, в особенном киоте, и поклоняются ему, как великой тайне.

Всякий раз, как варится пиво, у них есть обычай приносить часть сусла священнику в церковь и по освящении вливать его в пиво, отчего оно получает такую силу, что кто его напьется, редко остается трезвым. Так же освящается у них первый сноп во время жатвы.

Сверх того, совершается здесь еще один торжественный обряд в Вербное воскресенье и на основании весьма древнего предания: в этот праздник патриарх проезжает через Москву верхом на лошади, которую сам царь ведет под уздцы, а народ взывает: Осанна! — и бросает свое верхнее платье под ноги лошади. Патриарх платит в этот день царю за хорошую службу положенную дань, 200 рублей. За неделю до Рождества совершается еще обряд, подобный этому: каждый епископ в своей соборной церкви показывает трех отроков, горящих в пещи, куда ангел слетает с церковной крыши, к величайшему удивлению зрителей, при множестве пылающих огней, производимых посредством пороха так называемыми халдейцами, которые в продолжение всех двенадцати [150] дней должны бегать по городу, переодетые в шутовское платье и делая разные смешные штуки, чтобы оживить обряд, совершаемый епископом. В Москве царь и царица всегда бывают при этом торжестве, хотя всякий год повторяется одно и то же без всякого прибавление чего-нибудь нового.