Черная ярость и жестокая месть - в этом искусстве у Салли маловато опыта. В жизни миниатюрных блондинок, как правило, не возникает повода к сокрушительному возмездию. Во всяком случае, в жизни этой хорошенькой девушки. Верно, однажды Салли дернула за волосы младшую сестру. Достаточно сильно, чтобы вырвать с корнем три длинных волоска. Так она наказала Джейни за то, что та отправилась гулять с Барби под дождем, сдуру одев куклу лишь в пляжный костюм и оставив дома кукольный зонтик. Салли никогда не забывала прихватить зонтичек, выводя Барби на прогулку. Салли очень рано уяснила, что осторожность никогда не вредит. Джейни явилась домой расхристанная; мокрые локоны Барби и загубленный пляжный костюмчик вывели маленькую Салли из себя - в восемь лет она уже понимала, что Барби надевает бикини не только для того, чтобы вымокнуть. И в расстройстве Салли выдрала горсть кудряшек у шестилетней сестры. Что не укрылось от глаз мамочки (заваривавшей чай), которая пожаловалась папочке (когда тот вернулся с работы); а тот столь сурово (и столь доходчиво) побеседовал с Салли, что она немедленно выразила желание подарить еще непросохшую Барби сестренке - в качестве компенсации. Папочка удержал дочку от необязательной жертвы, здраво рассудив, что нежное сердечко Салли отныне и навсегда запомнит разницу между намеренной пакостью и чистосердечной оплошностью. И Салли запомнила. Мамочка с папочкой никогда не ошибаются.
Салли выросла великодушной и честной, всегда готовой прощать друзьям мелкие промахи. Пустяковые знаки невнимания, когда Салли забывали поздравить с днем рождения, или легкую бестактность вроде высказанных вслух опасений, как бы Джонатан не растолстел от сказочной стряпни своей невесты - полуфабрикатов из универсама. Пока грубость оставалась непреднамеренной, Салли с готовностью прощала все что угодно. Ее щедрость и доброта были столь велики, что граничили с глупостью, но не противоречили ее жизненному опыту. Ну кому, скажите, в уютном мирке хорошенькой блондиночки придет в голову намеренно причинить боль?
Помимо замены замков, Салли предстояла еще одна, более болезненная операция - отсечь двадцать шесть лет миниатюрной светловолосой добропорядочности. Двадцать шесть лет добродушного игнорирования нечаянных обид, которые другую привели бы в ярость. Двадцать лет покровительственного отношения друзей и невинных замечаний насчет ее девичьего интеллекта, и годы дополнительной нагрузки в виде снисходительности Джонатана. Другая бы давно взбесилась. Впрочем, Рим не в одни день строился, так и хорошенькой блондинке, чтобы перекраситься, нужно уронить немало медных брызг на банный коврик.
Салли начала с самого доступного - с замков. Затем настал черед одежды - классический жест, расхожий атрибут дневных телесериалов, Салли их видела-перевидела. Что может быть менее оригинальным, чем вышвыривание прикидов бойфренда? Однако удовольствие Салли получила: элегантные костюмы Джонатана попадали в черные пластиковые мешки, а черные пластиковые мешки - в вонючие мусорные баки; красивые пузырьки с одеколонами Джонатана были разбиты и тоже последовали в мусорный бак - надо же как-то перебить запах грязи. Салли не решилась зайти так же далеко, как та шикарная дама из "Ричарда и Джуди"<Популярное утреннее шоу, которое ведут Ричард Мэдли и Джуди Финниган.>, что в сердцах порезала костюмы мужа на мелкие кусочки. Правда, Салли знала, что Джонатан все равно не наденет брюки, весь день провалявшиеся на помойке, поэтому к чему натирать мозоль на пальце и тупить ножницы? После одежды логично было заняться машиной. Салли схватила суперклей, тесак, замахнулась над дверной ручкой и застыла. И передумала. Злость - поразительно хороший учитель, и новая поумневшая Салли сообразила, что не стоит уродовать машину, которую Джонатан благоразумно приобрел на ее имя, чтобы она могла претендовать на налоговые льготы, а он на еще большие налоговые льготы. Умница Джонатан!
Салли гордилась собой. Она отомстила. И не извинилась. Пока.
Два часа спустя она стояла на пороге квартиры Сюзи, уставшая, заплаканная и дрожащая. Умная новая Салли слишком долго пробыла под холодным дождичком и теперь больше походила на ту Салли, что "все равно любит своего парня, хотя он обошелся с ней по-свински". Сюзи дала ей валиума, вина и упаковку носовых платков размеров с обувную коробку. После чего накормила подругу уткой по-пекински, рисом с яйцом и гигантской плиткой "Галакси" с лесным орехом. Затем, прежде пять раз не пустив его на порог, привела к ней Джонатана. Воспользовавшись случаем, Салли плеснула в Джонатана половиной четвертого бокала вина. И хотя бросок получился не очень ловким, Джонатану пришлось признать, что Салли, почти не целясь, попала точно в цель - теплая едкая шипучая смесь из вина и слез залила ему пах. Пах, все еще нывший после вчерашнего свидания с Кушлой.
- Прости.
- Я не думал, что так случится.
- Ты слишком хороша для меня.
- Я и сам не знал, что так получится.
- Дело не в тебе, дело во мне.
- Да, я скотина.
- Я не мог удержаться.
- Я не способен дать тебе того, что ты хочешь.
- Я не хотел причинить тебе боль.
- Это сильнее меня.
- Ты не виновата, ты не сделала мне ничего плохого.
И наконец предсказуемый финал:
- Я люблю тебя, хочу тебя, нуждаюсь в тебе... но я встретил другую.
Джонатан мог бы поклясться, что никогда не говорил ничего подобного, - ему просто некому было такое сказать - но, как ни странно, слова сыпались с его языка, точно переспелые персики с дерева, раскачиваемого ураганом. Наверное, такие фразы принадлежат коллективному подсознательному каждого мерзавца. Или стервы. Старые затертые слова, которые произносят те, кто творит неизбежное, люто ненавидя себя за это. Мир вокруг Салли полетел вверх тормашками. Если она думала, что раскаявшийся Джонатан примчится просить прощения и умолять ее вернуться домой, то она искала живое сердце не в той человеческой упаковке. Эта была уже просрочена.
Джонатан, как ни печально, не воспользовался шансом:
- Понимаешь, Салли, я люблю тебя. Честное слово, люблю. Любил тебя все эти годы. Как бы я хотел сохранить вас обеих! - Заслышав условное наклонение, Салли открыла рот, но Джонатан зачастил, не желая, чтобы она перебивала его импровизацию. - Но Кушла... понимаешь, она... Салли, милая, прости, но она совсем другая. Такого со мной никогда прежде не бывало. Я не ожидал... И не знаю, как... Это необъяснимо.. Прости, мне правда очень жаль.
Новая любовь устами Джонатана изрыгала клише и штампы.
- Не хочу тебя даже слушать! И не хочу ничего знать о ней! - поторопилась соврать Салли.
Радуясь, что его сняли с инквизиторской дыбы, Джонатан ухватился за предложение заткнуться:
- Ладно. Хорошо. Как скажешь.
Молчание длилось три секунды. Разбитое сердце Салли бильярдным шаром металось в ее мозгу, сокрушая все на своем пути. Хочу знать, не хочу знать. Хочу слушать, не хочу слушать. Хочу узнать все до мельчайших подробностей об этом гнусном прелюбодеянии... Меня тошнит, как подумаю, что они просто задевали друг друга рукавами в толпе, не говоря уж о том, что он прикасался к ней. Прикасался, целовал, домогался, имел ее!
Реальность победила.
- Где вы познакомились?
Двумя часами позже все было кончено. Джонатан и Салли вышли из-за плотно закрытых дверей гостиной и поведали разбухшей от чая Сюзи и одуревшему от пива Джиму о своих дальнейших планах. Джонатан и Салли проявили благоразумие. Джонаттан был благоразумен, потому что таким образом мог немедленно вернуться к мягким грудям Кушлы. Салли была благоразумна, потому что, когда трехчасовая эйфория миновала, она сообразила, что останется одна, и теперь уповала на возвращение Джонатана - если, конечно, она будет хорошо себя вести. Очень, очень хорошо себя вести. Салли позвонит своим родителям, Джонатан переговорит с Джимом, и пусть взрослые разбираются с последствиями добрачного развода. Салли вернется в квартирку. Джонатан поселится у Джима. Разумеется, Джим понимал, что на самом деле Джонатан поселится у Кушлы. И Сюзи понимала, что Джонатан наверняка поселится у Кушлы. Сам Джонатан именно это и имел в виду. Но Салли с радостью проглотила ложь, лишь бы только не думать о том, как Джонатан спит с другой. По крайней мере, не сегодня вечером.
На том и порешили. В общих чертах.
Правда, когда Джим доставил Салли в темную холодную квартирку, то с приглашением на чашку чая он получил и приглашение наверх, в спальню - перепихнуться на скорую руку. В машине по дороге домой Салли подумала, что если она собирается всю жизнь оставаться очень, очень хорошей, то, наверное, стоит поторопиться и разделаться со всем плохим в себе прямо сейчас. Разумеется, вслух Салли ничего подобного не произнесла, неблагозвучное "перепихнуться" застряло бы в ее распухшем от слез горле, замерло бы на потрескавшихся губах. Просьба Салли прозвучала в более традиционных выражениях. Не бордельный клич, но мольба невесты:
- Мне так нужно побыть с кем-то, хоть немного.
Увы, Джим, по-прежнему дожидавшийся Девушки Мечты, на более чем перепих, был и не способен. Тем не менее секс продолжался достаточно долго, чтобы усыпить Салли; валиум, подсыпанный доброй Сюзи в чай, тоже помог.
Вторая небольшая проблема возникла, когда Джонатан разыскал дом Кушлы. На задворках Лондона. По адресу, который Кушла выдумала от первой до последней буквы. Джонатан стоял у дома, где никогда не бывал, но о котором столько мечтал. Через полуоткрытую дверь его приветствовала симпатичная турчанка, четверо детей визжали у ее ног, пятый прижимался к полуобнаженной груди.
Маленький мальчик в синем лупил маленькую девочку в розовом.
- Нет, не знай я никакая Кушла.
Девочка постарше в школьной форме ударила мальчика в синем.
- Нет, такая здесь нет. Мы жить здесь шесть лет.
Самый старший мальчик треснул троих младших, а маленькая девочка в розовом пнула мать.
- Нет, нет, ошибка нет. Может, вы ошибайся?
Грудной младенец повернул голову, Джонатан заглянул в его чистое невинное личико. И когда голубые младенческие глазки превратились в темно-карие глаза Кушлы, а младенческое гулькание - в похотливый смешок, в темной бездне, бывшей до сих пор сознанием Джонатана, сверкнул крошечный слабенький огонек. Джонатан вдруг задумался, а не совершил ли он и в самом деле ошибку. И когда ребенок рыгнул, и рвота дугой упала на единственный уцелевший костюм, Джонатаном овладело легкое беспокойство.

...

Из полутемного уголка она попадает в дамскую комнату, розовую, кокетливую, наполненную девичьим щебетом и мягким светом, льстящим коже. В туалете Салли тошнит. Она выблевывает Джонатана, все с отменным аппетитом поглощенные куски - рассказы о его детстве; любящую мамочку, замкнутого отца; школьную дружбу с Джимом; университетские семестры с пивом и телками; пустые, серые дни в ожидании встречи с Салли. Она вываливает все это в начищенный до блеска белый фарфоровый унитаз, корчится пока от Джонатана не остается ни капли, только худенькая пустая Салли. И когда она выходит из кабинки - покрасневшее лицо, опухшие глаза, бурлящий желудок - красавица тут как тут. Та самая. Ухоженная, стильная, элегантная. Салли колеблется секунду и - невероятная смелость! - делает шаг вперед. Ноги ведут себя абсолютно независимо. Торс, члены, шея и голова Салли разъединились и разболтались. Вроде бы части тела стыкуются там, где положено, но она их больше не чувствует. Салли стоит у зеркала, умывает забрызганное желчью лицо, покуда красотка подкрашивает губы помадой - густого бордового цвета с легчайшим жемчужным оттенком. Салли разваливается на части, ей чудится, будто голова ее вот-вот слетит с хрупкой шеи, тогда как женщина рядом с ней совершенна.
Красавица на целую голову выше прелестной малютки Салли, она участливо оборачивается, смотрит сверху вниз на бледное дрожащее существо и ласково спрашивает:
- Вам плохо? Могу я чем-нибудь помочь?
Салли молча качает головой, она боится, как бы голова не брякнулась в раковину и ее не засосало в сливное отверстие; она страшится тех слов, что готовы сорваться с губ.
Но от женщины не так просто отделаться.
- Принести вам воды? - не унимается она. - Или, может быть, заказать чашку чая? У вас такой вид, словно вы пережили потрясение.
Рот Салли сам собой открывается и тоненькое "нет" прорывается сквозь склеившиеся зубы, стиснутые губы.
Отлично понимая, что делает, - она умееет повернуть нож в ране с той же ловкостью, с какой вскрывает устриц, - красавица высказывает еще одну участливую идею:
- Давайте я попрошу моего парня отвезти вас домой. Он видеть не может расстроенных женщин, такой он жалостливый... Я позову его, ладно?
И тут Салли удивляет себя, ошарашивает. Силком выдернув себя из шаткого зазеркалья, она выпрямляется во весь свой крошечный рост, поворачивает хорошенькое, искаженное болью личико и плюет в красавицу. В лицо плевок, правда, не попадает; жалкий сгусток окрашенной желчью слюны падает на роскошные рыжие волосы. Но тем не менее это настоящий плевок. Салли отрывается от сверкающих раковины и зеркала и уходит прочь. Хлопает дверь, тишину и розовую плоть дамской комнаты более ничто не потревожит. Кушла смотрит на свое отражение; одной рукой она стирает тоненькую струйку слюны, а другой посылает себе поздравительный поцелуй. Сегодня она отлично поработала.
Разобравшись с Кушлой, Салли на удивление твердым шагом направляется в бар, и пока новое зрение умножает ее силы, три чистых виски, добавленных к счету Джонатана, укрепляют ее решимость. Скромность бельгийской шоколадки с мягкой начинкой трансформировалась в пьяную одержимость, и Салли рванула домой менять замки.

...

То, что увидела Салли, смыло любовную катаракту с ее младенчески голубых глаз, мутная рябь сменилась ослепительным отчаянием. Соленый душ, хлынувший на налившиеся кровью зрачки, едва не затопил и без того нестойкий разум Салли. Едва, но не совсем. Ползучая волна боли постепенно схлынула, удержав лихорадочную мысль у кромки гибельного прибоя самобичевания - щепотка благоразумия уцелела. Салли накрыла свое сердце непробиваемым панцирем. И с облегчением выдохнула.
Она наблюдала за Джонатаном и Кушлой с безопасного, освещаемого лишь свечами расстояния в новом баре, куда неведомо по какому наитию забрела, удивительно тихом баре на углу Ковент-Гардена. Они с женихом любили гулять здесь, по длинной галерее - темному подземелью, проложенному под улицей, - держась за руки и шепотом на ушко соблазняя друг друга прелестями мебельных гарнитуров, распродажными скидками и быстрым сексом в укромных уголках. Салли наткнулась на этот бар, отправившись в очередной поход за покупками к свадьбе. Ноги устали, руки ныли под тяжестью пакетов, битком набитых ее будущим; и тут Салли увидела написанное мелом объявление, предлагавшее вино, кофе и сандвичи - все то, что составляло часть обожаемого ритуала под названием "поездка в центр". Сиживая в одиночестве в барах, Салли чувствовала себя взрослой, а в компании с Джонатаном, смеявшимся над ее притязаниями, - ребенком. Она обожала такие заведения, но при Джонатане о них не поминала. В конце концов, у каждого должны быть свои маленькие секреты, даже у женихов и невест.
Салли оставила бармену притязавший на взрослость заказ, нашла свободный столик, разложила у ног горы пакетов и взялась за журнал. Она торопливо пролистала серьезные статьи о нищете третьего мира и трех оргазмах за ночь и добралась до гороскопов. Салли глотала слюну в предвкушении сыра "бри", нежного бекона с прослойками жира, легкого белого вина и воды, когда услыхала его смех. Смех Джонатана. Долетевший из темноты и коснувшийся Салли нежным поцелуем. Хорошенькая головка Салли машинально повернулась, радостная улыбка уже отплясывала зазывную джигу на ее лице.
Они сидели через шесть столиков от нее. Ладонь женщины лежала на его бедре, женщина отбивала ритм пальцами, покачивая в такт головой, игривые пальчики почти касались того органа, который Салли стыдливо именовала "интимной принадлежностью". Салли вдруг отчетливо осознала, что принадлежность эта - весьма заурядное хозяйство Джонатана. Разговаривая, Джонатан то и дело касался своей спутницы, не в силах удержать руки в покое. В сумрачном свете бара Салли сразу разглядела, что женщина отличается необычайной красотой, стройностью и обаянием, в то время как Джонатан не обладает ни тем, ни другим, ни третьим.
Отблеск свечи и удачно расположенная женская рука мигом исправили зрение Салли. Ее Джонатана - парня с искристыми глазами, большими сильными руками, заботливо поддерживающими Салли на жизненном пути, который они себе запланировали, - этого Джонатана рядом с красивой женщиной не было. Этот Джонатан куда-то пропал, растворился в пригородной дымке. Рядом с красавицей сидел парень с крестьянскими лапами, слишком шершавыми, чтобы гладить нежную кожу этой женщины; ногти его были слишком грубы, чтобы скользить по ее плоти, не оставляя царапин вокруг выпирающих косточек. Новый Джонатан был обычным похотливым козлом. Новый Джонатан лебезил, пускал слюни, захлебывался смехом и потом, украдкой вытирая капли грязным жирным пальцем. Салли оторопела.
Джонатан смотрел на свою прекрасную спутницу, как тот греческий крестьянин на статую Венеры, которую он выкорчевал грязным плугом из сухой земли (в прошлом году, в отпуске Салли с Джонатаном видели это поле, столь удачно распаханное жарким полуднем сто лет назад). Джонатан смотрел на свою спутницу с глубоким трепетом, и страхом, и слегка глуповатым изумлением. С расстояния в шесть низеньких столиков Салли догадалась, что это взгляд любви. Она и прежде часто ловила этот взгляд - в зеркале. И теперь Салли чувствовала себя совсем как Алиса, провалившаяся в зазеркалье, где любовь - сплошная глупость, а ее сердце - кусок толстой кровавой плоти, бьющийся под слишком маленькими грудями. Артерии и вены, аорта и клапаны. Штуковина из плазмы и мышечных тканей, вся сентиментальность отжата. Салли встала и направилась - к ее удивлению, ноги исправно двигались - в туалет. Ей требовалось стряхнуть со спины осколки разбитого зеркала.

...

Салли обсуждает ситуацию с матерью. Положа руку на сердце, ее матери Джонатан никогда особенно не нравился; она надеялась, что старшая дочь достигнет в жизни большего: покорение легкой вершины под названием Миссис Джонатан - не великий подвиг. Но банкетный зал и угощение уже заказаны, портниха трудится над подвенечным платьем и венком, в типографии печатаются приглашения, и потому мать Салли не намерена подпитывать сомнения дочери - сейчас не время.
- Глупости, милая. Разумеется, Джонатан тебя любит.
Салли отбрасывает со лба светлый завиток. Она обзавелась этой новой и неприятной привычкой, когда перестала грызть ногти. Обкусанные ногти не годятся для большой свадебной фотографии с обручальным кольцом.
- Знаю, что любит, мама. Только мне кажется... не знаю, что мне кажется. Просто он ведет себя так, будто и не любит вовсе.
Мать Салли вздыхает. Ей хочется сказать дочке, что Джонатан никогда не вел себя, как настоящий влюбленный. Никогда не вел себя, как мужчина, который знает, что такое любовь. Она окунает ладони в муку с разрыхлителем и продолжает раскатывать слоеное тесто. Отец Салли обожает яблочные пироги. Яблоки, выращенные в собственном саду, тесто домашнего приготовления, час с лишком стряпни и ровно пять минут на уничтожение пирога до последней крошки.
- Послушай, Сэл, компромиссы неизбежны. На них и держится брак. Думаешь, у нас с отцом все и всегда было гладко?
По мнению Салли, брак ее родителей идеален и неколебим, но она качает головой, хитрит в надежде, что материнская мудрость рассеет саднящую тревогу.
Мать Салли переворачивает тесто, снова присыпает его мукой, трет мучнистые ладони друг о друга; от этого шершавого звука по спине Салли бегут мурашки - быстрее, чем пальцы с необкусанными ногтями барабанят по столу. Мать раскатывает тесто в противоположном направлении, заглаживая по ходу дела все шероховатости.
- Знаешь, наш брак с папой идеальным не назовешь. Поначалу, когда мы жили с его родителями, это был просто ад. - Она кладет на тесто форму для пирога, аккуратно обрезает лишнее и скатывает обрезки в комок - они пойдут на украшение пирога. Салли рассеянно щиплет комочек теста, и мать хлопает взрослую женщину по пальцам. Откровения продолжаются:
- Его мать была настоящей ведьмой, относилась ко мне ужасно...
- Бабулечка Айрин?!
Салли шокирована. Бабулечка Айрин умерла, когда Салли было одиннадцать. Айрин была крошечной старушкой, лишь на дюйм выше одиннадцатилетней Салли. За спинами родителей она тайком скармливала Салли мятные леденцы. Она любила Салли больше, чем ее младшую сестру Джейни. Бабулечка горой стояла за старшую внучку.
- Да, наша чудесная бабушка Айрин. Меня она терпеть не могла. Постоянно твердила твоему отцу, даже после того, как мы поженились, что без меня ему будет лучше. А что она говорила до свадьбы! Потом мы переехали, и я забеременела тобой. Мне казалось, что теперь все изменится, но я ошибалась. Она продолжала доставать меня, несколько кварталов между нашими домами были ей не помехой.
Мать Салли защипывает края пирога плохо гнущимися артритными пальцами, протыкает пирог вилкой, лепит из помятого комочка теста двухмерное яблоко и три симметричных листочка. Украшает ими серединку пирога и осторожно ставит форму в духовку. Салли озадачена и голодна, она выпивает три кружки чая одну за другой, заедая бутербродами.
- Но я помню ее совсем другой. Очень доброй. Когда мы с Джейни были маленькими, мы любили ходить к ней в гости. Почему она переменилась?
Мать Салли ставит чайник. Рассказать дочери о завещании дедушки Мака? О последнем завете человека, совсем молодым умиравшим от рака печени? Своей последней волей он наделял целой тысячью фунтов неназванную любовницу, женщину, с которой перестал встречаться двенадцатью с лишним годами ранее. Нотариус позаботился о передаче наследства. Бабулечка Айрин так никогда и не узнала, кто была любовницей ее мужа. Утверждала, что и не хочет знать. Только трое были посвящены в тайну. Мать Салли подозревает, что ее муж давно забыл об этой истории с завещанием. Она кладет по ложке растворимого кофе в кружки - не парадные, но и не затрапезные - и оставляет правду невысказанной.
- Дедушка Мак умер, и мы стали ей необходимы. Особенно я, папа никогда не умел с ней ладить. Никогда не знал, как с ней разговаривать. Я была нужна, чтобы ухаживать за ней, и я ухаживала.
- Но почему? Если она так жутко к тебе относилась?
- Я выполняла свой долг, Салли. А как же иначе? Раз сделала выбор, отступать уже не годится, даже если временами бывает трудно. Так уж устроен мир. А трудно бывает часто, дорогая, всем, независимо от обстоятельств. И хорошо, когда есть на кого опереться, потому что в конечном счете мы все одиноки. Бабушка Айрин тоже была одинока. Поэтому не стоит разбрасываться людьми.
Салли отхлебнула кофе и улыбнулась матери. Порядочная работящая женщина, ее мать. Женщина, способная дать разумный совет, ни на секунду не отрываясь от тушения бараньей ноги в розмарине и выпечки яблочного пирога из домашнего теста. Они поболтали ни о чем, пока Салли не допила кофе и не отправилась домой к Джонатану - с пластиковой коробочкой домашних бисквитов, уложенной в пластиковый пакет. Салли и впредь будет любить Джонатана и ладить с ним, несмотря на его переменчивые настроения, и создаст с ним семью. Она пойдет с ним по жизни, покуда у нее хватит сил. И она позаботится, чтобы все было хорошо.

***

Мать Салли украдкой выкурила сигарету, роняя пепел на горку тонких яблочных кожурок (она очень старалась срезать кожуру как можно тоньше). Быть может, размышляла мать Салли, следовало рассказать дочери правду. О том, что бабулечка Айрин была права на все сто, не доверяя ей. Ибо она знала, что у матери Салли был роман, когда она выходила замуж за отца Салли. Правда, Айрин не знала, с кем. У матери Салли хватало ума соблюдать осторожность. Но бабулечка Айрин понимала, что происходит. Она переполошила мать Салли за день до свадьбы - заявилась к ней в комнату в родительском доме и умоляла не выходить замуж за ее мальчика, не заманивать его в безлюбый брак. Бабулечка Айрин упрашивала мать Салли поступить честно, признаться в измене и отпустить отца Салли на все четыре стороны.
Но бабулечка Айрин не знала, что человек, с которым мать Салли крутила роман, был уже женат. Мать Салли не могла сказать правду, иначе осталась бы одна. Этот человек никогда бы не бросил жену, он так и сказал; он любил свою жену, а отец Салли тоже любил мать Салли. Поэтому она решила покончить со всем этим, выйти замуж за отца Салли, порвать с любовником и стать счастливой. Она будет счастливой, потому что она так решила, и пусть это не настоящая любовь, ничего страшного. Кто знает, что такое настоящая любовь? Она прогнала бабулечку Айрин и продолжила гладить нижнюю юбку. Она обзаведется спутником жизни, и этого ей хватит, она позаботится, чтобы хватило. Возможно, с отцом Салли они начинали жить не во взаимной любви, но постепенно до нее дожили. А разве у других бывает иначе?
Со временем она научилась любить своего мужа, пусть и не сразу. В конце концов, он стал ей очень дорог. И, конечно, наследство в тысячу фунтов пришлось весьма кстати.

...

Угрызения совести превращают Джонатана в более чем трудного партнера. Он обращается с Салли по-свински. Салли списывает это на предсвадебную нервозность. Джонатан то холоден и груб, то избыточно ласков и нежен. Салли винит во всем загруженность на работе. Он приносит ей новые духи и дорогие лосьоны для тела в больших бутылях, а через десять минут закатывает скандал из-за пустяка и хлопает дверью. Салли винит себя. Отчего Джонатан бесится еще сильнее.
- Черт, Салли, ты ни в чем не виновата. Просто у меня поганое настроение. Можешь ты это понять? Ты тут ни при чем! - Подавшись вперед, кричит ей в лицо Джонатан.
Салли нелегко расстаться с убеждением, что если не причина, то по крайней мере следствие имеет к ней какое-то отношение. Молчание - более разумная тактика, но Салли не искушена в стратегии военных игр.
- Доверься мне. Я чувствую, что-то не так. Расскажи, Джон, поделись.
Терпеливая, добрая Салли кладет руку на сжатый кулак Джонатана. Рассказать ей все. Не опуская непристойных подробностей, страстных поцелуев, изощренного секса. Салли - его невеста, но и друг тоже. Ему действительно хочется обсудить с ней свои трудности, ведь он ей полностью доверяет. Да и с кем еще ему поговорить по душам? Возможно, Джонатан не всегда уважает мнение Салли, но он не раз пользовался им, чтобы подкрепить свое собственное. Поддержка ему необходима.
Джонатан представляет ее покорное согласие: "Да, дорогой, понимаю, перебеситься - это очень важно. Милый, конечно, тебе надо гульнуть напоследок. Не стесняйся, трахайся, вот тебе мое благословение".
Джонатан рад бы услышать такое. Но это невозможно. Салли никогда не даст благословения и слово "трахаться" не из ее лексикона. И Джонатан в бешенстве сбрасывает ее руку со своей и, отвергая попытки к примирению, хлопает дверью. Кушла сказала, что не сможет встретиться с ним сегодня, поэтому он в одиночестве бредет в паб и втолковывает третьей пинте пива то, что не смог растолковать будущей жене. Четвертую пинту он пьет вместе с Джимом - мужское братство, футбол, музыка и на закуску правда. Джонатан с завидным красноречием описывает тело Кушлы, вожделение, которым он переполнен. Куда труднее объяснить, зачем ему все это надо.
- В общем... видишь ли... просто..
- Ты торчишь от нее?
- Да, конечно, но не только. Все намного сложнее. Она - та, что мне нужна, старик. Та самая.
- Что ты имеешь в виду?
- Единственная, понимаешь? У меня роман с женщиной моей мечты. Я нашел ее. Слишком поздно, но нашел.
Джим нервничает: двойной баланс пар под угрозой. Кроме того, Джонатан невольно напомнил ему о его собственной тоске по несбыточному идеалу. Джим пытается вернуть друга в наезженную колею:
- Но ведь ты не бросишь Салли ради нее?
In vino veritas, в реальном реальность. Кружка осушена, и Джонатан смотрит поверх заляпанного пивом стола на своего старого друга, школьного друга, лучшего друга. Больше прежнего он тщится быть честным. Его плечи сами собой приподнимаются, и этот жест красноречивее слов:
- Не знаю. Я люблю Сэл, правда, люблю. И не хочу ее обижать, и знаю, что это убьет ее, но дело в том, черт побери, что Кушла - само совершенство, она - мой идеал. Все просто и все так дико запутано. Ума не приложу, что делать. Но Салли мне мало, и, если честно, всегда будет мало.
Джиму нечего ответить, и он отправляется за следующей порцией пива. Беседа в медленном пьяном свинге сворачивает от насущного, съезжая на работу и погоду. Необходимость хранить тайну не обсуждается, обещание полного и абсолютного молчания само собой разумеется. Мужчины, даже напившись, умеют хранить секреты, но оба понимают: стоит шепнуть словечко на ушко Сюзи, как словечко это немедленно передадут Салли - в жанре эпического сказания, и тогда все будет кончено. Джонатан не хочет, чтобы все кончалось. Он хочет всего разом.

...

Сегодня Джонатан исследует другой Лондон. Открывает для себя новый город. До сих пор Джонатану был известен лишь тот Лондон, который с ним делит Салли. Город забегаловок "Пицца-хат", вечерних походов в кино и редкого, отчаянно дерзкого карри в полночь. Пятнадцать остановок на метро до Лестер-сквер - и вот они, лондонские пригороды. Так называемый "внешний" Лондон, куда семья Джонатана мигрировала, когда ему исполнилось пятнадцать. Где он и Салли болтались подростками по вечерам, предвкушая приключения; где его родители живут и поныне - всего в нескольких кварталах от квартирки Джонатана и Салли и чуть дальше от центра. Вот уже с десяток суббот Джонатан и Салли отовариваются исключительно в местном супермаркете, охотно покупая выдохшиеся огурцы (в строгом соответствии с нормами ЕС) и идеально закругленный, бездушный голландский перец. Живя в этом Лондоне, на работу они ездят "в центр", прихватывая завтраки из дома, которые готовят друг для друга. Они жуют эти завтраки, сидя в пабе с коллегами за полпинтой пива - острые сандвичи с курицей для закаленного Джонатана и салат с тунцом для Салли, обладающей более нежной конституцией и слишком легко полнеющими бедрами. После помолвки они каждый месяц совершают вылазку "в город" - поглазеть на витрины и сравнить цены, не с целью что-нибудь купить, но чтобы порадовать Салли: насколько дешевле обойдется пуховое одеяло в цветочек, если заказать его по каталогу. Эти поездки дают обоим повод жаловаться на людские толпы, загазованность и шум. На спасительном метро они спешат обратно к дальним рубежам мегаполиса, изголодавшись по ароматной замороженной пицце из супермаркета. Разумеется, сначала они ее разогреют в микроволновке - вместе с нарезанным картофелем из пакета. И проглотят, запивая бельгийским пивом, купленным из-за красивой бутылки - вкус не играет роли.
Суббота за субботой они паркуют машину на аккуратно разлинованной стоянке; нагруженные пакетами и коробками, вприпрыжку несутся мимо их личного куста бирючины, вверх по ступенькам и выгружают покупки в своей чудесной синтетической квартирке, что прячется за только что отстроенным фасадом из красного кирпича. Вечерами они устраиваются перед телевизором, проверяют лотерейные билеты и смотрят взятый на прокат фильм. Боевик для Джонатана, романтическую комедию для Салли или же кровавый триллер, чтобы всколыхнуть молчаливые бездны, таящиеся в обоих. Вечера до-супружеского счастья. Они блаженствуют. У них все хорошо.
Пока.
Салли сидит на диване - голова на плече Джонатана, в руке стакан с теплой шипучкой. И пока пицца разогревается до бутулического месива, пока растекается пластиковая моцарелла, Салли в который раз строит планы на будущее. Она знает, что когда-нибудь они переедут в просторное жилье, в большой собственный дом с маленьким садом, который Джонатан выложит каменными плитами - все лучше, чем подстригать газон. Джонатан не похож на ее отца, он открыт переменам. Возможно, они даже заведут пруд. И обязательно купят мангал для барбекю, и длинными летними вечерами станут угощать старых добрых друзей импортным пивом и легким австралийским белым вином. Будущее выглядит розовым, светлым и таким теплым, что Салли может согреть свои вечно мерзнущие ноги, укутав их в одеяло, сотканное из планов. Салли знает, что в их доме будет детская. Это знание глубоко въелось в ее матку, которую она застенчиво называет лоном. Да благословен будет ее плод. Она намерена выкрасить детскую в приятный лимонный цвет с белыми, как яичная скорлупа, полосками - в цвета материнства. Джонатан предлагал взять оттенок настоящего желтка - яичный желток в белоснежной скорлупе. Но Салли отказалась: многовато яиц для ее и без того переполненных яичников. Ее матка, случалось, уже жаловалась на незапланированное вторжение, так что они остановились на более безопасном сочетании лимонного и белого. Салли - девушка лимонных меренг. Она знает, что когда-нибудь детская наполнится сладкими запахами чудесного малыша, младенца из каталога, выбранного с тщанием и умом. И обойдется он им много дешевле, чем если бы они выбирали его на Ковент-гарден или Оксфорд-стрит. Милый, спокойный, быстро засыпающий, идеальный ребенок. От дочки Салли никогда не будет пахнуть какашками, и малышка не станет орать с полуночи до рассвета; а сын Джонатана не будет срыгивать прокисшим молоком, оставляя пятна на лимонно-желтой кофте бабушки.
Такова бледная реальность Лондона, известного Джонатану и Салли, - большого города, где всем хватит места для образцово-показательной жизни в идеально чистых домах с легко отмывающимися поверхностями и низкими потолками, с кухней для Салли и сарайчиком в саду для Джонатана, двойными рамами и складной мебелью. Складным всем.
Однако теперь Джонатан прочесывает иной Лондон. Этот Лондон - божественная арена для всякой червоточины. Огромный дряхлеющий город был когда-то сложен из цветущих деревень, сонных ожиревших городков и скреплен разноцветными линиями подземки, крашеными в розовый колер такси и смрадной, упрятанной под землю канализацией. В этом городе тьма закоулков, слишком уютных, чтобы быть безопасными, тьма узких аллей и укромных зеленых садов за тяжелыми решетками. Здесь полно высокомерных отелей и грязных задрипанных баров. И обескураживающе много людей - вроде тех, что сидят за столиком в углу. Джонатан с изумлением пялится на них: они неизменно одеты в черное, если только модные журналы не объявляют коричневое или серое новым черным, но и тогда их отлично сшитые костюмы отличаются лишь смутным намеком на иной цвет подкладки. Люди, вполне реальные во флуоресцентном сиянии плюшевых офисов, видятся мерцающей паутиной, когда зрачок резко меняет фокус, попадая с залитых солнцем улиц в покой вечных сумерек. Джонатан встречается с Кушлой в Сохо, в темных тихих ресторанах, укрывшихся в аллеях и тупиках, где интимность сама собой разумеется, а жирные устрицы водятся в нежном младенческом изобилии - моллюски истекают теплым маслом, но не пройдет и нескольких секунд, как сладкое масло превратится в прогорклый жир. Эти рестораны не ведают солнечного света, избегают просторных перекрестков, забиваются в темные углы, ночные клубы, подвальные переходы. Этот Лондон - город миниюбок; плоти, обнаженной среди зимы; бойкой торговли сексом без возврата товара и денег; город вышедших на охоту тел, их длинные ноги смыкаются у вожделенной гавани - мужской или женской. Какого именно рода та или иная гавань, Джонатан, не имеющий соответствующей подготовки, определить не в силах. Сплетения и мутации многоликого города, через который он прежде только проезжал, отворачиваясь от всего, что могло вызвать головокружение. Или эрекцию. Улицы с мягкими постелями за почасовую оплату - чтобы наспех перепихнуться, ускоряя темп с каждой секундой. Джонатан не знал об этом городе и теперь счастлив в него попасть.
И, разумеется, он заплатит куда больше, чем за один час.
В обеденный перерыв Джонатан поспешно уходит из офиса - спустя десять минут после стремительного исчезновения Кушлы; надо соблюдать осторожность, иначе о них начнут трепать языками. С него достаточно трепещущего розового язычка Кушлы. Он запихивает документы в первые попавшиеся папки; в пустом зеркальном лифте дышит в потную ладонь, желая убедиться, что изо рта пахнет мятой. Джонатан спешит к месту встречи. Обгоняя автобусы и нахальных велокурьеров, он летит к всемогущей Кушле. Она ждет его в комнатке в Сохо - двумя этажами выше тротуара, запруженного мужчинами в рекламных щитах и женщинами с лотками; наглухо запертые окна заглушают стоны.
Но сама Кушла вовсе не заперта наглухо. Она приглашает Джонатана войти, приветствие ее горячо: долгий поцелуй у входа в дом и еще один - на лестнице. Джонатан плавится. Сжав губы, стиснув зубы, уперев в нёбо язык, он борется с галстуком. Кушла прерывается на секунду, чтобы прошелестеть ему на ухо: не надо утруждать себя, она примет его одетым. Ловким движением она расстегивает пуговицы на его ширинке и, чуть помедлив, - рассчитан каждый жест - легко опускается на пол. Пятисекундная напряженная пауза. Кушла - человек искусства. Стоя на коленях, она смотрит на Джонатана. Он нависает над ней, крепко расставив ноги на шаткой ступеньке, вытянув руку вперед в попытке ухватить то, что он считал несуществующим. Другая рука лежит на ее голове, на рыжих кудрях, готовая в любой момент вцепиться в них. Вот он стоит, мужчина, закормленный мифами, и видит себя звездой телефильма. На полнометражное кино Джонатану не достает воображения. Кушла знает, какое впечатление она производит, и безжалостно медлит еще две долгих секунды, наслаждаясь своей царственной властью. Выглядит она фантастически - широко раскрытые темные глаза блестят, длинная белая шея перетекает в тяжелые груди, покрасневшие соски едва прикрыты классическим черным шелком. Кушла восхищается собой и смиренно улыбается Джонатану; и мужчину прямо-таки распирает от гордости и сознания собственной силы. Следуя рисунку роли, Кушла хлопает ресницами, а Джонатан и в самом деле начинает верить, что сумел поставить ее на колени.
Кушла молитвенно берет в рот и просто берет его. Заглатывает целиком, не давясь. А Джонатан все еще думает, что контролирует ситуацию.
Хуже того, он думает, что сможет остановиться, когда захочет.

...

Джонатан не мог поверить своему счастью. Кушла согласилась пообедать с ним не только в первый же свой рабочий день, но и во второй, и в третий. Путешествуя по ресторанам, они пробовали на вкус Европу - от современной Англии через старушку Францию к вырожденческой Италии. Во время третьего ланча за фрейдистскими спагетти с морскими черенками и головками спаржи и кремовым персиковым тортом на десерт (торт они съели сообща, зачерпывая по ложечке, теплый янтарный сок стекал по ее пальцам) Кушла предложила на следующий день отправиться после работы в бар. Просто посидеть, выпить. "Пропустим по стаканчику и разбежимся", - сказала она. И что в этом плохого? Все ходят в бар, разве нет?
Но только не Джонатан и Салли. Они копят на дом.
Вторая половина рабочего дня выдалась у Джонатана очень насыщенной: он старательно избегал простодушного взгляда Кушлы, отказывался подходить к телефону и уговаривал совесть заткнуться. Джонатан не желал внимать ее предупреждениям и даже шепотом, наедине с собой, не хотел признать правды. А насторожиться было из-за чего: он ни словом не заикнулся Салли о новой секретарше. Равно как и не упомянул о трех обедах и предстоящем походе в бар. Дальше больше: не моргнув глазом, он солгал, когда Салли предложила заехать за ним вечером, - они еще не все закупили к свадьбе и не составили меню. Но Джонатан увернулся от вечерней прогулки по магазинам, сославшись на усталость, занятость и работу над новым отчетом. Салли его поймет, правда? И Салли поняла. Это ведь ее работа - понимать. Она собиралась посвятить всю жизнь тому, чтобы понимать Джонатана, любить Джонатана, поддерживать Джонатана - что бы ни уготовила ему судьба, ведь в конце концов его судьба станет их общей. Будучи постфеминисткой девяностых, то есть женщиной, идеологически незашоренной, Салли не сомневалась, что каждую ее жертву Джонатан когда-нибудь с готовностью компенсирует равной жертвой. И сейчас она так хорошо все поняла, что договорилась отправиться за покупками с Сюзи вместо Джонатана. Девушки составят небольшой списочек, сконцентрируются на трех-четырех наиболее важных предметах и прекрасно обойдутся без жениха. Ему не придется морочить свою занятую головушку всякими глупостями вроде рисунка на фарфоре. Глупостями вроде тарелки, с которой он каждый вечер станет ужинать всю оставшуюся жизнь.
Джонатан ругал себя за то, что обманул Салли, он ненавидел себя за ложь, клял за невольную измену. А потом, когда Салли дочиста отмылась от традиционного утреннего секса, Джонатан облачился в чистые носки, боксерские трусы из красного шелка, лучший костюм и провел день, считая минуты до шести часов. Кушла ушла с работы за полчаса до Джонатана, как и было уговорено. Он сбрызнул себя туалетной водой для мужчины нового поколения и вышел на улицу. Его вел запах ее плоти.
Переступая порог тесного бара, выбранного Кушлой, на удивление тихого и темного, Джонатан уже знал, что поставил свою подпись под их неписаным контрактом. Оглядев небольшое сумрачное помещение, он увидел в углу Кушлу: блики свечного пламени плясали в ее волосах. Она сидела, откинувшись на вышитые подушки, и лениво водила пальцем по капельками испарины, выступившей на бутылке воды. Стоило Джонатану войти в бар, как Кушла тут же ощутила на себе его цепкий взгляд колонизатора. Не отводя глаз от блестящей бутылки, она небрежно откинула волосы, легонько вздохнула, втянула живот, выпятила идеальную грудь и медленно поднесла поблескивающий влагой палец к губам. Пока Джонатан преодолевал расстояние в пять шагов, она приоткрыла губы и кончиком пальца коснулась уголка влажного темного рта. Она знала, что Джонатан уже рядом, уже подходит к ее креслу, но подняла голову лишь, когда он уперся в ее локоть. Она взглянула на него со смущенной полуулыбкой, точно ребенок, застигнутый врасплох, но заведомо знающий, что ругать его не станут - язык не повернется. Кушла провела пальцем по нижней губе - вправо, влево:
- Ох, ты меня застукал.
Джонатан нахмурился, слово "застукал" вызвало в нем новый прилив виноватости.
- Прости, что?
- Не могла ждать. Начала без тебя, - она облизала палец. - Надеюсь, ты не возражаешь.
Джонатан не возражал. Ни против столь очевидного заигрывания; ни против того, что Кушла флиртовала с напором скорее не секретарши, но ангелочка Чарли<Намек на пародийные комиксы "Ангелы Чарли" про девушек-суперагентов (здесь и далее примечания редактора)>; ни против такого расклада, когда все козыри оказались на руках у Кушлы, точеных ухоженных руках. Джонатан был слишком несведущ, чтобы возразить. Не понимал, что вправе возразить. Он по-прежнему воображал, будто знает, что делает. Последняя ходка налево. Чтобы с корнем вырвать сорняки греха. И доказать себе, что Девушки Мечты в действительности не существует. Еще один, последний разок, прежде чем я отдам себя Салли навеки - и в горе и в радости. Аминь. Джонатан не возражал, ибо до сих пор не осознал, что Девушка Мечты стала реальностью. И не догадывался, что реальность эта ограничится рамками потного, беспокойного кошмара.
Они выпили по бокалу белого, потом по бокалу красного и остановились на бутылке дорогого и особо рекомендованного официантом красного. После чего Джонатан выложил Кушле все о своем детстве в Суиндоне; о футбольной команде, за которую играл по воскресеньям в парке; о матери, которая умудряется каждое воскресенье пересушить жаркое, и об отце, что раз в две недели стрижет газон - зимой и летом, в солнце и дождь. Кушла ничего не рассказывала, она лишь создавала впечатление, будто они ведут беседу. И в каком-то смысле так оно и было. Он говорил, она слушала. Он не закрывал рта, она же кивала, хмурилась, похлопывала его по руке, поглаживала по колену, приобнимала за плечи. Он говорил по-английски, она отвечала на языке тела. И хотя слова произносил только один из них, диалог между ними определенно состоялся. За разговором Джонатан умял две порции чипсов с сыром и луком, горячую картошку с чесноком и острой сальсой, жирный кусок морковно-апельсинового торта с творожным кремом. Вкуса Джонатан не чувствовал. Он говорил и говорил, а когда умолкал, набивал рот едой, до отказа заполнял его пищей, вином и опять вином. Открыли другую бутылку. Принесли еще еды. А он по-прежнему не закрывал рта - чтобы отправить в него очередной кусок или извергнуть очередную порцию слов. Он жевал и говорил, говорил и жевал. В уголках рта собиралась слюна и картофельно-чесночные крошки; Джонатан неуклюже вытирал губы и пачкал фирменный галстук жирным кремом. Он шевелил губами, наполнял рот, набивал, облизывал - делал все что угодно, лишь бы удержаться от того, чего он более всего желал, о чем молила каждая молекула его плоти. Все, что угодно, лишь бы не взять ее за руку - за ту руку, которой она отбрасывала свои рыжие волосы, поправляла на бедрах тонкую шелковую юбку, задумчиво проводила по незапятнанным едой губам. Он жаждал схватить эту нежную руку и запихнуть себе в рот, сожрать ее, затем плечо, шею, грудь. Джонатану до боли хотелось заглотить целиком это дышащее, волнующее тело. Кушлу словно выложили перед ним лакомым блюдом, а вкусить не позволяют - мешают правила, придуманные им самим, и "нельзя", отчеканенное обществом.
Помеха не самая серьезная.
То ли он напился и вино развязало ему язык, то ли его вынудил к действию затягивающий взгляд темных глаз Кушлы, но Джонатан наконец взял ее за руку, неловко перецеловал пальчики один за другим и предложил уйти. Вместе.
- Пойдем к тебе, Джонатан?
Он покачал головой, которая и без того шла кругом:
- Нет! То есть... понимаешь, у меня...
- Занято, - шепотом закончила свободная Кушла и улыбнулась.
Салли тоже заканчивала за него предложения, но при этом она не клала ладонь на его левое бедро.
Джонатан поперхнулся последним кусочком морковного торта - не оставлять же добро! Язык его заплетался тем сильнее, чем отчаяннее он цеплялся за трезвость:
- Да-а. А что-а, ес-сли мы п-пойдем...
- Ко мне, Джонатан? Ты хочешь пойти ко мне домой?
Слово "домой" в устах Кушлы прозвучало как "бордель". Да, Джонатан хочет домой.
Туда он и отправился. Следом за Кушлой. Радостно виляя хвостом.

...

Когда на следующее утро в незатейливо сером и тускло-черном кабинете Джонатана появилась Кушла, он не поверил своим глазам. Это была Она, Девушка Его Мечты. Он мечтал о Ней с шестнадцати лет, с тех пор, как начал понимать, что такое женщины; с той поры, когда воображение впервые нарисовало ему картину светлого будущего. С годами картинка потускнела, краски поблекли, реальность перезагрузила и перепрограммировала ее десятки раз, заменив в конце концов правдивым изображением Салли. Той Салли, которая никогда не вырастет под метр семьдесят, у которой никогда не будет сорок шестого размера и умопомрачительной груди. Салли, которая не умеет говорить негромко и веско, но зато слишком часто хихикает, и потому ее не назовешь "крутой". Салли, у которой нет карих глаз, рыжих волос, гладкой кожи медового цвета и длинных стройных ног. Салли, которая никак не тянет на Идеал и годится лишь в реальные подружки. Салли, которая его любит. И которую любит он.
Однако вот Она, в его собственном офисе - вылитая Девушка Его Мечты! Ее он описывал во всех подробностях Джиму, Мику, Биллу - всем без исключения приятелям, когда за пьяным ночным разговором они мечтали о будущем и воображали своих будущих жен. Правда, Джонатан всегда понимал, что Идеальной Женщины в реальности не существует, просто не может существовать. Джима, вознамерившегося дождаться Идеала, он считал идиотом, придурком, кретином и, не стесняясь, говорил ему об этом. И Джим соглашался, мол, да, он дурак, но что поделаешь. Сюзи не была Девушкой Его Мечты, и, хотя Джим ее любит, он лучше подождет. На всякий случай. А раз уж мечта не торопится осуществиться, сойдет и Сюзи - покуда терпит его. Но лишь в качестве подружки, ни в коем случае не жены. Джим женится только на мечте, либо не женится вообще. Джонатан, обругав Джима за инфантильность, взял свою судьбу в собственные руки, а реальность - в качестве учебника жизни. Путь до обручального кольца оказался недолгим - короче, чем в один шаг. И понимая, что Идеал никогда не станет реальностью, - такого ведь не бывает! - Джонатан сделал предложение Салли. И он любил ее, и с нетерпением предвкушал медовый месяц и будущую жизнь в их общем доме, где они заведут детишек и заживут на славу. Джонатан был счастлив. Был.
И надо же такому случиться - Девушка Его Мечты из сослагательного наклонения перебралась в изъявительное. Обрела плоть, кровь, имя - Кушла. Вот она стоит перед ним и спрашивает, чем может помочь. Она здесь для того, чтобы помогать ему. Это ее работа - быть всегда рядом. Новая секретарша станет его постоянной девушкой с понедельника по пятницу. Станет его новой девушкой.

...

Сейчас сентябрь. Сентябрь, больше похожий на позднее лето. Пока солнце лениво катится к осеннему равноденствию, Лондон цепляется за август жаркими ясными неделями и редкими знойными днями с духотой и ливнями. Теплый ветер гоняет полчища картонных стаканов из "Макдоналдса"; освободившись от драгоценного груза, картонки в безумной пляске кружатся на тротуарах, путаются под ногами прохожих. Салли и Джонатан, устроившись в маленьком кафе на Хай-стрит, не обращают внимания на погоду. И на мусор. И на уличное движение. Они держатся за руки. Миниатюрная хорошенькая блондиночка Салли с обожанием заглядывает в большие, темно-синие, как Тихий океан, глаза Джонатана. Они строят планы. Строят уже полгода. Составляют списки, прикидывают, обходят магазины, выбирают, заказывают - и так шесть месяцев кряду. Великий день приближается, и все субботы с воскресеньями поделены и расфасованы на часы, проведенные в магазинах, или в спортзалах, или где-нибудь еще, но непременно вместе.
Салли держит большие ладони Джонатана в своих, иногда умолкает на полуслове, чтобы уже в который раз подивиться огромности его рук, поцеловать отполированные ногти. Она так рада, что у ее парня большие руки, ведь именно такие и должны быть у настоящего парня. Настоящий мужчина, даже самый большой и сильный, никогда не забывает хорошенько отмыть ладони и отскрести ногти, прежде чем прикоснуться к своей девушке; спрыснуть себя приличным одеколоном, прежде чем поцеловать ее. В прежние времена Джонатан пользовался только жидкостью после бритья, но в эпоху Салли он значительно расширил свои познания в мужской косметике и ныне запросто кевин-кляйнит самое лучшее. Джонатан не отрывает глаз от Салли. Он любит ее и потому без слов понимает, почему на свадьбе тетушку Сибил необходимо посадить подальше от дядюшки Фреда, и отчего Салли так хочется, чтобы его матери понравился ее отец. Джонатан любит Салли и, наклонившись над чашками с остатками кофейной гущи, целует ее нахмуренный лоб, касается губами крошечного шрама под левым глазом. Обнаженными нервами влюбленного Джонатан чувствует волнение Салли, вспоминает, что она ужасно стесняется своего шрама, который у нее с тринадцати лет. Навеки преданный и любящий Джонатан собирается в ближайшие полвека зацеловать ее стеснительность до смерти. Разгладить шрам поцелуями.
Они не слышат, как подходит официантка. Уже в третий раз эта особа нависает над ними, выпытывая, что подать. Пара едва замечает, как официантка швыряет на стол тарелки с остывшей едой. Они едят, толком не чувствуя вкуса блюд. Салли рассеянно надкусывает ржаной хлебец, вспоминая вкус кожи Джонатана после душа - вкус мыла и поцелуев, отмерших клеток и волос. Джонатан прихлебывает холодный кофе и припоминает, как он изумился, обнаружив, что на вкус Салли каждый день разная. Они не видят, как официантка мнет двадцатифунтовую бумажку, оставленную на блюдце со счетом (всего-то 18.96), и скалится им вслед. Менее 20 фунтов - совсем недорого, если учесть, что они заказали по бокалу вина, воду, три блюда и два натуральных кофе. Дешево даже, будь это счет за двоих. Но Джонатан и Салли настолько слились в одно целое, стали столь нераздельны, что заказывают один обед и при этом не голодают. Они с радостью делят и обед, и завтрак, и дышат одним воздухом. Воздухом, в котором рождаются поцелуи. Джонатан и Салли определенно любят друг друга. Любят всей душой.
И вот-вот разлюбят.
Салли познакомилась с Джонатаном в доме своей подружки. Джим, любовник Сюзи, знал одного парня, который мог понравиться Салли. Высокого парня, темноволосого, симпатичного, хорошего парня. Джонатан познакомился с Салли в доме своего друга Джима. Его любовница Сюзи пригласила девушку, которая могла бы понравиться Джонатану. Милую девушку, воспитанную, симпатичную, хорошую девушку. Салли и Джонатан встретились и не успели даже заикнуться о совместной ипотеке, семейном пособии, снижении муниципального налога и одобрении общества, как с головой погрузились в предсвадебные хлопоты. Сюзи дуется и чувствует себя обойденной. Джим до сих пор не сделал ей предложения, а ведь они знакомы уже полтора года. Почти год живут вместе, но Сюзи все еще не может похвастаться заветным колечком. Она не станет носить кольцо, которое сама себе купит, потому пальцы у нее остаются голыми. Желая помочь Сюзи, Салли предлагает ей перспективную роль главной подружки невесты. Но Сюзи в сомнениях: вряд ли простенькое платьице подружки невесты из пурпурного шелка дожмет Джима. Однажды после "маргариты" - то ли первой, то ли восьмой - Сюзи высказывается в том духе, что Джим - похоже, не семейный человек. Салли хмурит в гармошку свой маленький чистенький лобик и обещает поговорить с Джонатаном, чтобы тот поговорил с Джимом. В пылу любви она утверждает, что ее жених может все. Так неужто ему не под силу разобраться с таким пустяком? Как было бы чудесно, если бы Салли и Джонатан на своей свадьбе объявили о предстоящем бракосочетании Сюзи и Джима! А вдруг Джим сделает предложение, когда будет произносить речь шафера? Как было бы романтично! Джонатан с нежностью поглядывает сверху вниз на свою невесту. За магазинной пиццей и бутылкой теплого "шардонне", следя одним глазом за "Неспящими в Сиэтле", он ошарашивает Салли откровением: по его мнению, Джим - не семейный человек. Хороший парень, но абсолютно не семейный. В глубине души Салли знает, что это правда. И хотя в комнате тепло, она придвигается поближе к Джонатану в трогательной и непоколебимой уверенности: уж она-то, Салли Уитерс, не промахнулась. Нашла то, что искала. Настоящий бриллиант искуснейшей огранки (хоть сейчас надевай на палец!), редчайшего представителя мужской породы - семейного парня. Салли и Джонатан Алмаз смотрят кино. И вид у них даже более самодовольный, чем у Билли Кристела.

Я живу в башне из слоновой кости. Темной слоновой кости. Выдранной из морды истекавшего кровью слона. Бивень отмыли, отскоблили, отшлифовали и превратили в произведение искусства, но запекшаяся кровь по-прежнему просвечивает сквозь молочную гладь. Я живу в Ноттинг Хилле. Дом мой - замок. Старинное словцо придает стройности многоголосью многоквартирного блока, сложенного из холодного бетона, - типичного образца архитектуры тридцатилетней давности. В этом монолите зияют священные пещерки страсти - шестьдесят домашних очагов втиснуты в постройку семидесятых. Моему очагу, безусловно, равных нет. Я убрала его в райские голубые и зеленые цвета; легкие облака, что заглядывают в мои балконные двери, искренне убеждены, будто видят небо, целующее море. Стены снисходят к гладкому деревянному полу; плинтуса кокетничают со сверкающим паркетом, выточенным из лакированной древесины. Огромный лес был загублен, дабы украсить пол, по которому я ступаю. И я ценю эту жертву.
Порой, в минуты одиночества, я подношу свою точеную ступню к пухлым губам, изогнутым наподобие лука, закрываю огромные прекрасные глаза и целую себя. Поцелуи жемчужным семенем ложатся на матовую щиколотку. Бледно-розовым язычком я провожу вдоль подъема ступни, наслаждаясь вкусом сладкой кожи и соленого пота, покусываю мягкие, как у младенца, круглые косточки, смыкаю губы над пальчиками изумительной формы. Порою я сама дивлюсь моей красоте и, чтобы вкусить ее в полной мере, пробую себя на язык. Я очень хороша на вкус. Моя плоть - манна небесная, и яблоко райское, и сверх того.
Ноттинг Хилл вовсе не дыра, хотя, возможно, лет через сорок я изменю свое мнение. Я выбрала Ноттинг Хилл из-за его обитателей. Их здесь изобилие. А потому выбор широк, ассортимент бесконечен. Обыватели, туристы, уличные торговцы и уличные девы, производители и потребители. Последних великое и пестрое множество: ленивые хипповатые покупатели субботнего полудня, заспанные пожиратели позднего воскресного завтрака, строгие хозяева и хозяюшки, лощеные господа и дамы. Шеи выворачиваются, когда я иду по улице. Я ступаю в ореоле собственного сияния, я - страсть, освещающая мое бытие; и людей влечет мой огонь, они летят на него, чтобы согреться. Лодыжки подворачиваются на ровных тротуарах, когда я прохожу мимо в кажущемся безразличии. Но внезапно я замечаю их - избранников, отрешенно сцепивших руки в жарком ореоле любви и похоти.
С высоты моего горнего гнезда я углядела пару. Облака услужливо рассеиваются, проясняя видимость, и мой острый взор впивается в любовников. Я пристально слежу за ними, за каждым неуклюжим телодвижением - от смачного мясистого поцелуя при встрече и до постели. Я проникаю в их планы, в их маленькие хитрости: мой дом плюс твой дом равно нашему дому; мое имя помножим на твое имя, получим наше имя - что может быть проще! Свадьба, фата, кружевные шелка, надрывное дыхание. И на всем белом свете изо дня в день одно и то же - старая-престарая, набившая оскомину история. Я люблю, я хочу, я добьюсь. Я - половинка, с тобой - целое. Я - ничто, с тобой - все. Без тебя меня нет. С тобой я есть.
Терпеть не могу эти гнусные пары. Ненавижу их самодовольство, нежности, их любовные прозвища-игрища, чары; ненавижу их девиз "мы - одно целое". Презираю их угодливость, уступчивость, добровольный отказ от греха, удовольствий и наслаждения; презираю их беспросветную ложь и чахлую правду. Меня тошнит, когда я слышу: "он понимает меня, как никто" или "я не мог бы ей солгать". Меня трясет от их вульгарности: "одному хорошо, а вдвоем лучше".
Мне лучше одной. Всегда.
Но дело в том, что мне недостаточно быть свободной. Презирая пары, я желаю им вкусить от моей свободы, незапятнанной предательством. Я урожденная освободительница. Вот я и выпускаю парочки на волю. Спасаю от самих себя. Открываю золотые клетки, разбиваю цепи, сжигаю наручники из тисненой бумаги, зубами прокусываю обручальные кольца там, где сквозь позолоту пробивается дешевая медь.
Я самая соблазнительная женщина на свете, благосклонно и милостиво я дарую свое внимание всем. По капле роняю медовые соблазны на любого, кто случается на моем пути, кто случайно спутается со мной. Но лишь по капле. Потому что берегу себя. Обязана беречь себя, свои чары, обязана хранить их свежими и терпкими, чистыми и незамутненными. Ведь не стану же я только тем и заниматься всю жизнь, что сводить с ума. Я порезвлюсь под щедрым ливнем любви, но притворяться, будто мне больше делать нечего не намерена. Как бы не так! Я обременена знанием, меня гнетет ответственность. Каждый, кто прикасается ко мне, отнимает частичку моей любви, но даже мой колодец страсти не бездонен, а источник щедрости не неиссякаем. Дары мои дорогого стоят. Я не осыпаю ими каждого встречного без разбора. Уж в назойливости меня не упрекнуть. Но выбираю исключительно пары. Потому что ненавижу их. Пары, что спариваются, лижутся, сюсюкают: "люблю тебя, люби меня, родим ребеночка, заживем своим домом" - такого типа пары.
В два часа пополудни из окна, выходящего на северо-северо-запад, я замечаю их. Он и она. Держатся за руки, электрические разряды проскакивают меж их ладонями. Как раз то, что надо. Им конец. А я молодец.

"«Воссоздать реальность заново» - так, кажется, я где-то когда-то написал; фраза, самоуверенная до безрассудства, ибо кто, как не реальность, созидает нас и воссоздает по мере надобности заново на медленном своем гончарном круге."