Все равно слава Слепого Ио мне не грозит. И потом, здесь же о дружбе с Сандро и ДДР, ну как я могу не?)

Навсегда – и отношения, рождающиеся в сборной, чистейшая, искреннейшая дружба. Комната номер 205 в Коверчано – спартанская такая обстановка, две кровати, маленькая ванная, балкончик, – это наше тайное убежище, которое раньше мы делили с Нестой, а теперь делим с Де Росси. Два Рима – два мира. Лациале Сандрино,  романиста Даниэле, в Германии их объединяла внутренняя тоска, и побороть ее было нелегко. Но мы пытались – мы втроем, и больше никого.

Неста почти сразу получил травму, еще на групповом этапе, в матче с Чехией. Не передать, сколько было слез и нервов, он едва дышал и ни с кем не разговаривал, кроме нас.  Липпи время от времени отпускал нас гулять по вечерам, мы вытаскивали Несту поужинать, всеми силами пытались его как-то развлечь, а он все твердил и твердил: «Я в команде чужой, я вечно травмируюсь». Как-то нам пришлось возвращаться в Дуйсбург, где жила сборная, из Дюссельдорфа, соседнего города. С нами был еще Бардзальи, а машину вел Неста. И вот посреди дороги мы с Даниэле – сначала я, потом он, – не сговариваясь, ни с того ни с сего, вдруг начинаем голосить:

– Ты не туда едешь, надо свернуть здесь, на Аусфарт!

– Но…

– Что «но»? Давай, Сандрино, поворачивай.

– Точно?

– Конечно, точно. Давай, сворачивай уже, а то опоздаем на базу – оштрафуют.

И он совершил отчаянный маневр, как и было велено: за пять секунд разогнался с нуля до сотни и, крутанув руль, лихо ушел на поворот. Конечно же, скоро мы очутились в жутком месте: темень, кругом поля, как в «Детях кукурузы» (глупее фильма я не видел). Заблудились, короче. Мы с Даниэле хохотали, Неста переживал:

– Ну и хрена ли вы ржете, как нам теперь возвращаться?

– Сандрино…

– Да вашу мать, и так уже во всех газетах пишут, что из меня песок сыплется, а теперь что скажут? Что я первый в истории футболист, пропавший без вести на чемпионате мира?

– Сандрино…

– Эй, в какую мы жопу вообще заехали?!

– Сандрино…

– Хватит уже ржать! Что «Сандрино»?

– Сандрино, «аусфарт» по-немецки – «выезд»…

Он просто не хотел травмировать еще и руку, иначе бы он нас убил – прямо глаза горели. Никогда бы не подумал, что обычный живой человек может так громко и много ругаться, как Неста в тот вечер, – однако своего мы добились, на какое-то время он отвлекся, занял мысли чем-то другим.

До кануна полуфинала с Германией, в Дортмунде, Сандрино держался неплохо. На тренировке он попытался было себя проверить – насколько восстановился: если бы оказалось, что все полностью в порядке, то существовала реальная возможность, что ему позволят выйти на поле. В какой-то момент он сделал мах ногой, совсем легкий, и сразу же – это чудовищное ощущение рвущейся мышцы. Для него это было смерти подобно, но и нам было не легче – ведь мы видели, как он жил этой надеждой, которая теперь разбилась. Перед Липпи и перед командой он крепился, только в комнате уже не выдержал. Наверное, никто и никогда не смог бы выплакать столько слез. Он не хотел, чтобы его видели таким, и я, зная его, могу представить себе, каких нечеловеческих усилий ему стоило удержать в себе все это на публике. Но когда рушится мечта, рушится всерьез и насовсем, тут ничего не поделать. Сжимаешь волю в кулак, а потом расплачиваешься – физически, само собой, но и психологически тоже.

У Даниэле дела обстояли не сильно лучше: все помнят, как он заехал локтем Макбрайду в матче с США, но о чем не знает никто из болельщиков – никто, кроме горстки самих виновников, – так это о том, какие письма он после этого получал: с угрозами, с оскорблениями, с пожеланиям смерти родным. Гадости в адрес своих родителей, золотых людей. Почтальон всегда звонил дважды, каждый день для Даниэле были послания: мы бы предпочли Марию Де Филиппи, ведущую программы «Вам почта», но вместо нее приходил Ганнибал Лектер. С пачками паскудных писем.

Даниэле очень тяжело это переживал, и я помню, как он подолгу, целыми днями не хотел видеть ни единой живой души. Кто с ним хорошо знаком, тот знает, какой он открытый человек, а таким людям гораздо сложнее переносить невзгоды в одиночестве. Иногда он, впрочем, забредал к нам и убитым голосом спрашивал: «Сандро, Андреа, как дела?». Вопрос повисал в воздухе: и так было понятно, что он с ума сходит, что он просто изнывает от желания пообщаться. Четырехматчевая дисквалификация – это и в обычных-то обстоятельствах много, а на чемпионате мира так и вовсе, считай, пожизненный срок: рискуешь никогда не выйти на свободу. Да еще и мы, его товарищи, в самый первый момент его чуть не убили. У всех был только один вопрос: «Даниэле, ну вот что за херню ты спорол?». Мы отдавали себе отчет, что потеряли одного из лучших. Впрочем, практически тут же дружба одержала верх: друзей не обсуждают – друзей утешают и успокаивают. Их любят вне зависимости.

Полностью здесь.