Бензопилой звука взрезанный мозг усваивает идею утра серого, как кошки на взмокшем асфальте, как бетон пятиэтажек напротив, как хмарь сонного неба, киселем стекающего в прорезь форточки, как отражения, утверждающие существование, как мятые щеки соседа, с которым делю клаустрафобию лифта, за покурить впрягающего пятеру подбросить до метро, выбросить возле. С потоком добровольных жертв ввожу себя в раззявленную пасть. Меня сожрало метро, выдавило, как крем из тюбика, размазало по языкам линий и отрыгнуло в полсигареты от места работы долбить взглядом пустоту монитора. Начальник отдела, дама с легким уклоном в маразм и климакс, стережет обед, комплексность подразмевает экскорт до сортира, где после опражнения заварки, царапает мне спину и мычит наухо. Долблю взглядом пустоту монитора. Уходя гасите свет, то, что осталось, скармливаю подземке. На ступенях перехода лежит человек, укутанный в темноту пакета. Смерть высосала самое вкусное, а тело выплюнуло, как бесполезную шелуху. Лицо-невидимка, я перешагнул.

Я шел, а за моей спиной как карточный домик складывался мир. Через мгновение он уже стал таким крошечным, что я легко мог бы убрать его в карман, если бы у меня были карманы. Тогда я проснулся и узнал себя. Я мышь, несущая ледяные яйца, из которых родяться миры. Я вью свои гнезда глубоко на дне срединного Океана у подножия Атлантиды. Я топлю перевенутый шум закатов и обмакнув пальцы в воск туго спеленытых измерений пью их бьющйся сок. Он заставляет мня верить в то, что я мое отражение. Я выгрызаю коже глаза, чтобы она смогла увидеть себя двойником зеркала. В нем льют обручальные кольца времени, те, что я замкнул на запястьях, там где кожу целовал траурный целофан. Он заставляет меня думать о том, что я яд. Тогда я становлюсь собственной кровью и сворачиваюсь, высыхая сном. Когда поймешь, что можешь только дышать, ударь меня, и ты проснешься.