- Это точно. Для обогрева своего острова они создали внутри него искусственное море, которое подогревалось теплом магматических слоёв Земли.

- Ну, хитры.

Эту увлекательную беседу прервало появление Михалыча – очень древнего, полностью седого деда, который обустроился через два участка от Ландаунов. Занимался он пчёлками и козами, из поместья выходил редко, но порой к нему приезжали очень экзотические личности – индусы, тибетцы, африканцы. Странным образом, не имея сотового телефона и других благ коммуникации, он всегда знал об их появлении и встречал на границе поселения. Ландаун несколько ревниво относился к Михалычу, который на собраниях поселения не раз высказывал суждения более общие, чем наш вольный философ, и более удобные всем. И даже когда Михалыч молчал, его молчание было весомей многословных речей. В его присутствии известные демагоги не могли связать двух слов, зато молчуны обретали дар речи и выдавали такие идеи, что все диву давались. Впрочем, Михалыч не гнался за славой и властью, был занят своими козами, и, вообще, говорил только, когда его спрашивали. Ландаунам, кстати, он благоволил и, бывало, приносил молоко или мёд, денег не брал, но с удовольствием принимал помощь по хозяйству.

- Балуешься тут с детишками! – проворчал Михалыч. – А в стране что творится!

- А что творится? – удивился Ландаун.

- Телевизор-то включи! – сказал Михалыч, который телевизора на дух не переносил. - Революция в Москве. Толпы народу на площадях.

- Витрины бьют?

- Не-а. Пока мирно стоят, только белые ленточки нацепили. Но лиха беда начало.

Ландаун отправил упиравшуюся Матрёну читать книжку, а сам уселся за компьютер, качая с YouTub записи послевыборных митингов оппозиции. Он слушал возбуждённые, хоть и малосвязные речи ораторов. Видел сияющие глаза школьников, для которых это было всё в первый раз и уж куда круче, чем первый бал Наташи Ростовой. Они же не знали, что 20 лет назад их родители также «хотели перемен» гораздо больше, чем уроков в школе. Но школа жизни их настигла и заставила выучить пропущенный материал, пропустив через мясорубку чеченских и бандитских войн, проведя обезжиривание приватизацией, стерилизацию проституцией и порнографией, консервацию в вечном хаосе рынка. Как и положено философу, Ландаун видел шире, чем позволяли обрезанные края телевизионного кадра. Не в том дело, что, оставаясь невидимым, режиссёр умело руководил солистами и массовкой, предусмотрительно ввёл в аудиторию подсадных уток, а неизбежные огрехи убирал монтажом. Сама частотная характеристика видеокамеры не давала ей видеть, как в СВЧ-диапазоне излучения людей сливались и образовывали некую обобщённую и упрощённую душу толпы. Кто-то из составляющих толпы любил женщин, а кто-то мужчин, арифметически-усреднённая толпа не любила никого – ни стариков, ни детей, ни кошек, ни собак. Иные из собравшихся идеализировали Запад, а другие смотрели на Восток. Толпа была здесь и сейчас, она не имела исторической памяти, географических и политических пристрастий, а жила своей, очень простой, абсурдно простой жизнью. Она должна была расти, это было всё, что она умела. Она не умела рассуждать, строить, творить, нежить, она умела только раздуваться, как воздушный шарик, пока не встретит остриё. И это остриё готовилось для неё, речи ораторов становились всё более дерзкими, застоявшиеся ноги требовали движения, белые ленточки были отличной мишенью, которая легко окрашивается в красный цвет.

- Что это у них за женские прокладки на груди? – вывел Ландауна из задумчивости голос жены. – Это митинг феминисток?

«Революция женских прокладок!» - хмыкнул про себя Ландаун и ответил Гюльчетай:

- Это не прокладки. Это белый флаг. Они сдаются в плен блоку феминисток и гомосексуалистов под названием НАТО.

«Раньше была поговорка, - продолжал размышлять Ландаун. - Если ты можешь изменить жене, то можешь изменить Родине! Теперь дело круче. Если тебе женщина способна запудрить мозги и вить из тебя верёвки, разрушая твою личность, твою судьбу, твою жизнь, то тем паче профессионалы забугорных голосов и блогов сломают твою волю с помощью нейро-лингвистического программирования и пошлют тебя на митинг и разрушение собственной страны. Революция женских прокладок – надо же так точно попасть в суть! Ну, Гюльчетай!»

- Лариска приехала! – радостно проворковала Гюльчетай, уже забыв о митинге и НАТО. – Мы посидим с ней на кухне! Поболтаем!

- Какая Лариска? – не понял Ландаун. – При чём тут Лариска?

- Ну, уж не притворяйся, что Лариску не помнишь. Ты ей ещё в университете стихи писал.

- Какие стихи?

- Здрасьте! Даже я помню! – и она продекламировала:

Кто остренький носик суёт не туда и не так?

Для каждой Лариски найдётся своя Шапокляк!

- Стихи! – проворчал Ландаун. – Вообще-то это называется эпиграмма! – И вдруг спохватился. - А ты-то откуда это знаешь? Ты же на три года позже училась!

- А вот знаю! – загадочно повела бровью жена.

- Ну, иди болтай, как хотела. Или мне надо выйти поздороваться?

- Сиди! Я сказала, что ты в задумчивости! – Гюльчетай поцеловала его в лоб и упорхнула.

«Уже за сорок, трое детей, а вот – порхает!» - удовлетворённо заметил Ландаун и вернулся в революцию.

Толпа живёт сегодняшним днём, нет никакого проку напоминать ей, что ещё 9 месяцев назад вице-президент наших геополитических противников Джозеф Байден пообещал устроить революцию в России, если Владимир Путин выдвинет свою кандидатуру в президенты. Для толпы, рождённой день назад, 9 месяцев – доисторический срок. Она даже не поймёт, в чём связь между сегодняшним весельем и давно забытым разговором. Как только что рождённый ребёнок не помнит миг своего зачатия. И даже намёки, что сайт революции www.belayalenta.com зарегистрирован за два месяца до выборов, что весь этот спектакль планировался заранее, - этого толпа тоже не воспримет. Не поймёт толпа и того, что её действия странным образом играют на руку противникам, которые стремятся не допустить возрождения мощной державы путём создания Таможенного и Евразийского союзов. Для толпы это слишком длинная логическая цепочка. Она мыслит лозунгами, доходящими до междометий. «Мы за Евразийский союз!» – воскликнет толпа и пойдёт разваливать Россию. «Мы всего лишь за честные выборы!» - будет твердить толпа. А честные выборы – это те, которые Вашингтон и Лондон признают честными, о чём объявят на «Эхе (почему-то) Москвы».

- А Андрюшка-то Левинсон где? И что, у вас так ничего и не получилось? – раздавалось на кухне.

«О Боже! Помоги советом! Что… что я могу сделать, чтобы не допустить в России революции, хаоса и разрухи?» - воззвал Ландаун.

«Сын мой! Вот что надо сделать…» - ответил Бог, но его слова заглушил взрыв смеха на кухне:

- Так и сказала? Ну, ты даёшь!

Ландаун впервые попал в такое двусмысленное положение: с одной стороны Бог ему ответил и теперь, видимо, ждал каких-то действий с его стороны, но он так ничего и не понял.

«Извини, Отец! Я не расслышал. Повтори, если не трудно!»

«Мне не трудно, сын мой! Я сказал…» - на этот раз слова Творца заглушил плач навзрыд.

- Никогда себе этого не прощу!

Ландаун схватился за голову и выскочил из дверей:

- Гюльчетай! Здравствуй, Лариса! Гюльчетай, ты мне не даёшь поговорить с… - Он показал глазами наверх.

- Это он с Богом говорит! Не обращай внимания! – сказала Гюльчетай Ларисе, слёзы которой уже чудесным образом просохли и даже не повредили косметику.

- Как это «не обращай внимания»?! – вскипел Ландаун. – Он мне дважды говорил, что надо сделать, чтобы не допустить революции, я не разобрал ни слова!

- Успокойся! Я всё разобрала! – мягко ответила жена.

- Да? Ну, говори!

- Он сказал, что если ты поможешь Ларисе найти свою половинку и выйти замуж, то революции не будет!

- И как одно с другим связано?

- Вообще-то все люди, а женщины в особенности, хотят на самом деле не свободных выборов и не участия в избирательных комиссиях, а счастья, - пояснила Гюльчетай.

- Продолжай! – заинтересовался Ландаун.

- Если они найдут своё счастье, то забудут про революцию и, вообще, про всё на свете забудут.

- Ладно! А мужчины?

- Так мужчины и будут их счастьем!

- Ты, в самом деле, так и сказал? – обратился Ландаун наверх.

«Истинно так, сын мой!»

- Да будет воля Твоя! – принял свою миссию Ландаун и обратился к Ларисе. – Но тебе придётся слушаться меня во всём.

- Как тибетского гуру?! – обрадовалась Лариса. – Ты даже можешь при надобности бить меня палкой!

- Палкой - это чересчур! – почесал затылок Ландаун. Вскоре он пожалеет, что отказался от этого действенного средства.

С какой стороны взяться за дело, он не понимал совершенно, но от него зависела судьба страны. 

Продолжение следует.