Сегодня МК напечатал статью «Великая ложь революции: что на самом деле произошло в октябре 1917-го» (здесь). Удивления не было, - радость, что начали писать правду. Будет желание, обязательно загляните… Почти 70 лет нас учили: Великий Октябрь - главное событие XX века! - пишет МК. Потом неожиданно оказалось - это ошибка, главное - Великая Победа, а Октябрь - да его как бы и не было… Впрочем, про Февраль десятилетиями вообще ничего не говорили… И тут обнаружилось - Февраль и Октябрь - это «Великая Русская революция»… Жить с непрерывно переписываемой историей - все равно, что ориентироваться по постоянно меняющейся карте… Кто интересовался настоящей правдой истории своей страны, кому не безразличны не только победы, но и горькие страницы родины, тот наверняка читал и другие источники, кроме официальных СМИ и ТВ. Предлагаю вспомнить «Окаянные дни» Ивана Бунина. Признанный классик русской литературы и ее первый нобелевский лауреат (1933), прозаик, поэт, переводчик Иван Алексеевич Бунин раньше других писателей-эмигрантов получил безусловной признание на Родине. «Окаянные дни» - одна из самых яростных и непримиримых книг о событиях 17-го года. Никто не вправе требовать беспристрастности от Бунина: трещина, расколовшая мир, прошла и через его сердце. Собственно, одного названия книги достаточно, чтобы понять, как и что чувствовал писатель, переживая в России революционные дни. Дневниковые записи полны неприкрытой ненависти и презрения к новой власти, новой жизни. Бунин и так никогда не отличался тактичностью к другим людям, а уж в «Окаянных днях»…. Литературные достоинства писателя бесспорны, кроме того, книга интересна с исторической точки зрения. Ну и самая главная ценность книги в её подлинности, дневниковости. Это очень личная книга, это крики стон писателя. Страшно, грязно, больно, но это взгляд на эпоху изнутри самой эпохи. Аудиокнига. Иван Бунин «Окаянные дни» Документальная книга, дневник писателя. До революции в России Бунин был обласкан судьбой - трижды ему присуждалась Пушкинская премия; в 1909 году он был избран академиком по разряду изящной словесности, став самым молодым академиком Российской академии. Его считали красавчиком, сдержанным, холодным, но дико талантливым и остроумным. Но... Грянули перемены.   Ах это извечное горе (не дай Бог тебе родиться в век перемен). К революциям 1917 года Иван Алексеевич отнесся крайне враждебно и принял их как катастрофу. 21 мая 1918 года он уехал из Москвы в Одессу, а в феврале 1920 года эмигрировал сначала на Балканы, а затем во Францию. Как писал сам Бунин - «испив несказанную чашу душевных страданий». Цитаты из книги: ...Сатана каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство. Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье... … большевики до сих пор изумлены, что им удалось захватить власть и что они все еще держатся: - Луначарский после переворота недели две бегал с вытаращенными глазами: да нет, вы только подумайте, ведь мы только демонстрацию хотели произвести и вдруг такой неожиданный успех! «Революции не делаются в белых перчатках…» Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах? Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко. Разве многие не знали, что революция есть только кровавая игра в перемену местами, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадает из огня да в полымя? Ни единая душа не может не солгать, не может не прибавить и своей лжи, своего искажения к заведомо лживому слуху. И все это от нестерпимой жажды, чтобы было так, как нестерпимо хочется. В сущности, всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, замордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных заушений, издевательств. Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, чёрт знает что, что попало, как сумасшедший... Да, впрочем, не всё ли равно? Люди спасаются лишь слабостью своих способностей - слабостью воображения, внимания, мысли, - иначе нельзя было бы жить. «Еще не настало время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно…» Это слышишь теперь поминутно. Беспристрастно! Но настоящей беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша «пристрастность» будет ведь очень и очень дорога для будущего историка. Разве важна «страсть» только «революционного народа»? А мы-то что ж, не люди, что ли? Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом - Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, - и дубина, и икона», - в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Давеча прочитал про этот расстрел двадцати шести как-то тупо. Сейчас в каком-то столбняке. Да. двадцать шесть, и ведь не когда-нибудь, а вчера, у нас. возле меня. Как забыть, как это простить русскому народу? А все простится, все забудется. Впрочем, и я - только стараюсь ужасаться, а по-настоящему не могу, настоящей восприимчивости все-таки не хватает. В этом и весь адский секрет большевиков - убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни же меру. Это - как цены на хлеб, на говядину. «Что? Три целковых фунт!». А назначь тысячу - и конец изумлению, крику, столбняк, бесчувственность. «Как? Семь повешенных?!» - «Нет, милый, не семь, а семьсот!» - И уж тут непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот, даже семьдесят! Опять какая-то манифестация, знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: - Вставай, подымайся, рабочий народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: «Cave furem». На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма все видно. «Левые» все «эксцессы» революции валят на старый режим, черносотенцы - на евреев. А народ не виноват! Да и сам народ будет впоследствии валить все на другого - на соседа и на еврея: «Что ж я? Что Илья, то и я. Это нас жиды на все это дело подбили…» Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чём кричать и писать? Вообще, литературный подход к жизни просто отравил нас. Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия - двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые годы - и каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров… Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим было одному «осьмнадцать» лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать! Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров - непременно почему-то комиссаров - и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все «пожирали друг друга», образовался совсем новый, особый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании…» Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна. Мы вообще, должно быть, очень виноваты все друг перед другом. Но только при разлуке чувствуешь это. Потом - сколько еще осталось нам этих лет вместе? Если и будут эти лета еще, то все равно остается их все меньше и меньше. А дальше? Разойдемся по могилам! Так больно, так обострены чувства, так остры все мысли и воспоминания! А как тупы мы обычно! Как спокойны! И неужели нужна эта боль, чтобы мы ценили жизнь? Если человек не потерял способности ждать счастья - он счастлив. Это и есть счастье. Иван Бунин «Окаянные дни» читать онлайн - (здесь). Музыка: Виктор Зинчук - Романс. Бетховен Lyarder