Начало второй главы. Отрывок получился большой, наберитесь терпения.
Христианские заимствования из иудейской
и языческой традиции мученичества
В предыдущей главе мы убедились, что идея мученичества существовала за сотни лет до христианства. Поэтому естественно ожидать, что на христиан повлияли и истории об их иудейских предшественниках, и легенды о троянских героях, и рассказы о достойной смерти философов. Можно сказать, что ценности, которые побудили христиан принять смерть вместо отступничества, были унаследованы от иудаизма и греко-римской мифологии, философии и истории, что вполне понятно. В конце концов, все мы думаем и выражаем себя, используя идеи современной нам культуры, и разве подражание образцу не показывает лучше всего, насколько сильное впечатление он произвёл?
В христианском мученичестве по отношению к дохристианскому есть много больше, чем просто поверхностное сходство, какие-то следы влияния или приблизительное повторение общего принципа или идеи. Раннехристианские истории о казнённых героях обращают на себя внимание тем, насколько сильно они похожи на некоторые из сюжетов предыдущей главы. Можно сказать, даже слишком сильно. В историях о раннехристианских мучениках, начиная с Иисуса, мы можем чётко проследить, как первые христиане просто заимствовали мифы предыдущих поколений. Это особенно бросается в глаза в самых ранних историях о мученичестве, т.е. в документах, в которых концепция мученичества и зародилась.
Если мы начнём каталогизировать каждый случай, когда ранние христиане заимствовали или адаптировали идеи о благородной смерти, это займёт сотни страниц. Но нескольких избранных здесь примеров нам хватит, чтобы увидеть, что раннехристианские истории о мученичестве на самом деле буквально списаны с более ранних сказаний.
Смерть Иисуса и смерть Сократа
Большинство вещей в христианстве либо восходит, либо утверждает о себе, что восходит к самому Иисусу. И когда речь заходит о мученичестве, то образцом для последующих христиан становится смерть Иисуса. Умереть за Христа так, как умер сам Христос, становится идеалом для последующих поколений. Св.Игнатий Антиохийский (II век) говорит, что жаждет подражать страданиям своего Бога. В том же столетии в аналогичном ключе автор «Мученичества Поликарпа» пишет, что христиане любят мучеников как учеников и подражателей Христа. Здесь за идеей подражания скрывается парадокс: христиане стремятся быть похожими на Иисуса, но рассказы о его смерти в Евангелиях написаны под влиянием нехристианских примеров. За мизансценой распятия стоит целая труппа греческих трагиков.
История смерти Иисуса рассказана в каждом из четырех Евангелий – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна ¬– но везде по-разному. Противоречия в рассказах о страстях отмечены давно. Например, в синоптических Евангелиях – от Матфея, Марка и Луки – Иисус умирает на Пасху. В Евангелии от Иоанна Иисус умирает накануне Пасхи, в День приготовления (к субботе), одновременно с принесением в жертву пасхальных агнцев (Ин 19:17-37). Все четыре Евангелия сходятся в том, что Иисус умер в пятницу, но они не могут прийти к единому мнению о религиозном значении этого дня. Такого рода расхождения могут весьма озадачить любого, кто считает Библию непогрешимой, но и они несущественны на фоне разницы в изображении характера Иисуса, когда он сталкивается со смертью в этих Евангелиях. Евангелисты представляют совершенно разные картины того, как Иисус встретил свою смерть.
В самой ранней версии «Жизни и смерти Иисуса» – в Евангелии от Марка, Иисус демонстрирует эмоциональные переживания и потерянность. После Тайной вечери он со своими учениками выходит из города в Гефсиманский сад. Дальнейший сюжет известен как Гефсиманское борение: в ночном саду одинокий Иисус скорбно молится перед своей смертью. В версии Марка Иисус неуверен, патетичен и охвачен скорбью ввиду неизбежной гибели. Он просит своих учеников бодрствовать, чтобы ему не было одиноко, и молит Бога, своего Отца, чтобы «чаша сия» (то есть смерть) миновала его (Мк 14:36).
По мере приближения смертного часа его отчаяние только усиливается. На кресте последними словами Иисуса становится вопль одиночества: «Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил?» (Мк 15:34). Перед нами образ человека сломленного и преданного, отчаянно цепляющегося за жизнь и скорбно принимающего смерть. Перефразируя слова ученого-библеиста и лауреата Нобелевской премии Альберта Швейцера, выглядит так, что Иисуса раздавило колесо истории. Тот самый мир, на который он надеялся повлиять, растоптал его, и в конце жизни Христос оказывается одиноким и разочарованным. Это эмоционально пронзительная сцена. Как современных читателей нас переполняет сочувствие к Иисусу. Но если бы мы посмотрели глазами древних, то, пожалуй, разглядели усмешку Ахиллеса.
Христианские толкователи Евангелия от Марка, говоря о смерти Иисуса, стремились преуменьшить этот аспект. Со времён Древней церкви святые отцы говорили, что Марк обнажает очевидную слабость Иисуса, чтобы показать его «человеческую сторону». Вот Иисус выглядит слабым, и теперь никто не сможет ошибочно решить, будто в нём присутствует только божественность, чуждая человеческой природе. Библеисты отмечают, что слова отчаяния Иисуса – это псаломский стих. И двадцать первый псалом, откуда взята фраза «Боже мой, Боже мой, для чего ты оставил меня?», только начинается так уныло, а завершается на гораздо более оптимистичной ноте. Вполне вероятно, что Марк намекает на общий смысл псалма. И кто понял его намёк, тот увидит, что при всём своём трагизме смерть Иисуса в конце концов обернётся ко благу.
Само собой, всегда были те, кого сильно смущало душевное смятение и борение Иисуса. И, конечно, враги христианства ухватились за этот инцидент как за свидетельство изъянов христианской веры. Вот как выразил их взгляд во II веке платоник Цельс, образованный критик христианства: «Почему [Иисус] стонет, причитает и молит о спасении от гибельного ужаса, выражая себя следующим образом: О, отец, если это возможно, пусть эта чаша пройдет мимо?» Некоторым читателям-христианам Иисус тоже кажется здесь человечным сверх меры. Умирать тяжело, но многим казалось не вполне достойным плакаться об этом прежде времени. Одним из таких читателей был евангелист Лука, который через несколько лет радикально отредактировал Марка, чтобы изложить собственную версию смерти Иисуса.
Лука, как и Матфей, имел перед собой текст Евангелия от Марка и основал свою версию именно на нём. При этом он часто отходит от Марка либо для исправления того, что считает ошибочным, либо для продвижения собственного богословского видения. Из его редакции страстей убраны все лишние следы человеческих страданий. Если посмотреть, как Иисус молился в Гефсиманском саду по версиям Марка и Луки, то разница сразу бросится в глаза:
Пришли в селение, называемое Гефсимания; и Он сказал ученикам Своим: посидите здесь, пока Я помолюсь. И взял с Собою Петра, Иакова и Иоанна; и начал ужасаться и тосковать. И сказал им: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и говорил: Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты. (Мк 14:32-36)
И, выйдя, пошел по обыкновению на гору Елеонскую, за Ним последовали и ученики Его. Придя же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет. Встав от молитвы, Он пришел к ученикам, и нашел их спящими от печали. (Лк 22:39-42,45) По версии Марка Иисус пребывает в отчаянии и нуждается в утешении. Он просит учеников бодрствовать вместе с ним, потому что скорбит. В несчастье и волнении он молит Бога как сын, используя семейное, детское обращение «авва», т.е. «папа». А в Евангелии от Луки Иисус вполне хладнокровен. Он наставляет учеников молиться о себе самих, и, хотя он ещё просит Бога пронести чашу, вся сцена имеет почти деловой характер. Прежняя история о борении Иисуса теперь стала чем-то вроде испытания для его учеников. Все упоминания о его душевных страданиях, где он «ужасался», «тосковал» или «скорбел», были удалены. У Марка переживания Иисуса видны даже во фразе «пал на землю и молился» (14:35). И сравните её с более сухим и сдержанным выражением Луки «преклонив колени, молился» (22:41).
Тот же редакторский подход прослеживается у Луки на всём протяжении Страстей. Вместо вопля отчаяния и отверженности у Марка («Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил?» 15:34) у Луки более сдержанное и контролируемое «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» (23:46). Оба евангелиста цитируют Псалтирь. Только Марк использует арамейский язык Псалма 21:2, а Лука ссылается на Псалом 31:6. Первый сообщает о страданиях Иисуса, а второй говорит о его самоконтроле. У Луки горестным переживанием охвачены только ученики, сам же Иисус предстаёт спокойным и выдержанным.
Изменения, внесенные Лукой в Евангелие от Марка, радикально меняют прежнее представление об Иисусе. В своей версии Страстей Лука коренным образом изменил не только события, но и характер и поведение Иисуса. Тот выглядит у него совершенно невозмутимым. Когда его апостолы скорбят, он остаётся спокоен. Он продолжает наставлять их точно так же, как делал это на протяжении всего своего служения. Заметно, что Лука уклоняется от некоторых неудобных вопросов относительно избранной Иисусом манеры держаться, но мы все равно должны спросить, почему и под чьим влиянием Лука это делает.
Одно из возможных объяснений заключается в том, что Лука пытался изобразить Иисуса как второго Сократа в своём роде. Например, римский философ-стоик Сенека писал, что тюремное заключение и надвигающаяся смерть «так мало изменили душу Сократа, что не поменялось даже выражение его лица», и что Сократ был примером того, «как умереть, если это требуется». Всё то же самое можно сказать об Иисусе в Евангелии от Луки. Он хладнокровен и безмятежен. Свойственное в равной степени Иисусу и Сократу сочетание образцового поведения, невозмутимости, безупречности и спокойного приятия смерти делает их ещё более похожими.
Трудно сказать, действительно ли Лука использовал пример Сократа из трудов Платона и Ксенофонта, когда отредактировал Марка. Сходство между Иисусом Луки и Сократом Платона есть, но много похожего можно найти и в других описаниях смертей разных философов или вообще в древних представлениях о смерти. Независимо от того, имеет ли Лука в виду именно Сократа, ясно, что он отредактировал повествование о страстях так, чтобы смерть Иисуса напоминала смерть философа и соответствовала древним взглядам на благородную смерть. Евангелист предполагает, что аудитория, знакомящаяся с Иисусом, может счесть его слабым, недостаточно мужественным, а то и вовсе достойным презрения, поэтому он изменяет прежний портрет Иисуса, наделяя его большим самообладанием и, следовательно, делая более добродетельным. В результате смерть Иисуса становится похожей на мученичество философа. А если греко-римская аудитория воспримет смерть Иисуса как героизм великодушного философа, то его сильный образ в версии Луки привлечёт к христианству гораздо больше читателей Евангелия.
Обычно учёные предполагают, что рассказ Марка, как самое раннее и простое из Евангелий, наиболее близок к имевшей место действительности, а Лука был больше заинтересован показать смерть Иисуса благородной, нежели рассказать о событиях так, как они произошли. Вероятно, это была довольно смелая редактура. Не то чтобы Лука счёл недостаточными качества самого Иисуса, но он посчитал глубоко неудовлетворительной версию событий Марка. Уподобляя Иисуса философу, похожему на Сократа, он представил свою версию Страстей так, чтобы показать Иисуса с лучшей стороны. Лука изменил парадигму и интеллектуальные рамки, в которых следовало понимать значение личности Иисуса и его смерти. Благодаря жёсткой редакторской работе Луки мы теперь лишены знания, что там было на самом деле. Исторические факты о событиях последних дней Иисуса оказались заменены богословием благородной смерти и мученичества, но это богословие изначально не было христианским; оно опиралось на широко распространенные древние представления о благородной смерти.
Лука – не единственный из ранних христиан, кто рассматривал Иисуса схожим образом. Подобное видение его смерти имело влияние в раннехристианских кругах, в особенности среди захваченных темой мученичества. В позднеантичной Апологии св. Аполлония Римского (II век) от лица этого мученика говорится:
Подобно тому, как афиняне, руководимые чернью, произнесли и издали несправедливый приговор над Сократом, так равным образом неправедные, наконец, произнесли приговор смерти и над Христом. Мы видим, что Аполлоний сравнивает Иисуса с Сократом и, возможно, ранние христиане вообще размышляли в том же ключе, сравнивая как личности Иисуса и Сократа, так и образы их смертей. Подобные свидетельства показывают, что христиане не только использовали смерть Сократа, чтобы рассказать историю Иисуса; они гордились этим сравнением.
Тут кто-то обязательно возразит, что Аполлоний работает на римскую публику в зале суда, где шёл процесс, и ссылается на Сократа лишь для того, чтобы расположить аудиторию к себе. Загвоздка в том, что, по мнению большинства ученых, это сочинение не является протоколом суда над Аполлонием. А если оно исторически недостоверно, и автором речей был не сам Аполлоний, а безвестный христианский писатель, то и его слушателями были не римляне в зале суда, а христиане, внимающие этой истории. Таким образом, мы неизбежно приходим к заключению, что христианская аудитория одобрила бы такое сравнение.
https://anchoret.livejournal.com/576140.html
