Как выяснилось, товарищ Конаков, которому поставлен памятник в городе его имени, нам вовсе не товарищ, а ваще.
Город Конаково (а следовательно, и весь Конаковский район) носит имя человека, о котором сегодня не так много известно. Не осталось ни одного портрета Порфирия Конакова. Памятник, который встречает каждого, кто приезжает в Конаково, на привокзальной площади, создавался по словесному портрету и по фотографиям его сестры Клавдии Конаковой, на которую, как говорят, Порфирий был очень похож. Иными словами, памятник – это Клавдия Конакова с усами. И все-таки кем же он был, Порфирий Конаков?
Когда в 1870 году купец Матвей Кузнецов купил фаянсовый завод в селе Кузнецово, он решил переселить в Кузнецово опытных мастеров и художников из Гуслиц и Гжели, где семья Кузнецовых держала такие же фарфоровые заводы. Кроме того, поскольку сам Матвей Кузнецов был старовером (поэтому в Кузнецово построили старообрядческую церковь), предпочтение при переселении отдавали его единоверцам. Всего в Кузнецово переехали 300 семей, и среди них семья Петра Ивановича и Аграфены Конаковых, которые приехали в Кузнецово с шестью своими детьми. Пять дочерей и единственный сын, Порфирий, который родился в Богородском уезде Московской губернии — именно там, как считалось, жили самые квалифицированные рабочие фарфорово-фаянсовой отрасли. Отец Порфирия Конакова сначала работал художником, расписывал готовые изделия, но потом его перевели варщиком люстра, специальной глазури для декорирования фарфора.
В те времена дети, родившиеся в рабочих семьях, рано или поздно сами становились рабочими, так было принято. Поэтому когда Порфирию исполнилось 12, он пришел на завод и стал учеником живописца Сергея Краснощекова, который считался лучшим мастером по росписи фарфора. Дело пошло неплохо, и уже через три года Порфирия назначили мастером. А еще через два года его отправили в Ригу, где купцы Кузнецовы купили такой же фарфоровый завод. Предполагалось, что в Риге молодой Конаков и сам научится у тамошних мастеров, и свое умение покажет. Однако что-то пошло не так…
Рига в конце XIX века была буквально наводнена представителями самых разных подпольных политических партий и движений. Особенно активно в Риге действовали марксисты, которые сделали ставку на рабочий класс и создавали марксистские кружки из числа рабочих. Порфирию Конакову едва исполнилось 18 лет, он никого не знал в Риге, скучал по дому и, скорее всего, с благодарностью отнесся к новым друзьям, которые стали приглашать его на собрания подпольного кружка. Здесь они изучали марксистские брошюры, читали нелегальные прокламации и объясняли рабочим, как на самом деле должно быть устроено справедливое общество.
Порфирий Конаков очень скоро стал постоянным посетителем заседаний подпольного кружка, а поскольку революционное подполье просто кишело провокаторами и осведомителями полиции, очень скоро его взяли «на карандаш» в местном жандармском управлении. Рижским жандармам было хорошо известно, что молодой Конаков примыкает к партии эсеров, участвует в создании подпольного профсоюза и вообще выполняет разные мелкие поручения руководителей подполья. Известна была и его подпольная кличка, говорящая о не очень серьезном отношении его идейных руководителей к Порфирию, – среди своих его звали Егоркой.
Тем временем в России грянула первая революция, отголоски которой докатились и до Риги. В начале 1905 года в городе случилось ЧП: пятеро неизвестных в масках напали на кассира фарфорово-фаянсовой фабрики, отобрали деньги, предназначенные для выдачи зарплаты, в том числе и золотые монеты, принадлежавшие самому кассиру, и скрылись. Поскольку почерк преступников четко указывал, что нападение организовали эсеры, в Риге начались аресты. Среди прочих арестовали и Порфирия Конакова, чью причастность к «эксу» следствие так и не установило (а в советское время, желая оправдать революционеров-грабителей, и вовсе писали, что никакого ограбления не было, а все это ради провокации придумали сами рижские жандармы). Как бы там ни было, но Порфирия уволили с завода и отослали домой, в Кузнецово.
И вот Порфирий, которого несколько лет назад отправили делать карьеру в Риге, возвращается домой – без денег, без славы, без карьеры и без будущего. В родное село Конаков приехал весной 1906 года, и отец, который воспринимал случившееся с единственным сыном как семейный позор, запрещал ему даже выходить из дома. Однако Порфирий нарушил его запрет и съездил в Ярославль, где участвовал в передаче нелегальной литературы. После чего, по одной версий, разгневанный отец выгнал его из отчего дома и велел идти куда глаза глядят, по другой – сам Порфирий гордо сказал, что он уезжает в Петербург и будет там дальше служить делу революции. В любом случае, в родное село он уже никогда не вернется.
Разумеется, в Питере Порфирий вступил в местную подпольную ячейку эсеров, и произошло это в разгар подготовки к восстанию на Балтийском флоте. После бесславного провала восстания на броненосце «Потемкин» эсеры решили действовать масштабно и взбунтовать гарнизон крепости Свеаборг близ Гельсингфорса, куда ссылали неблагонадежных матросов (были среди них и матросы с «Потемкина»). Задумано было широко: сначала поднимутся матросы в Свеаборге, а после к ним присоединятся экипажи военных кораблей на рейде и гарнизон Кронштадта.
Единственное, чего не учли заговорщики, — что их планы практически сразу были выданы военному командованию. По плану восстания предполагалось, что первыми к нему примкнут матросы, арестованные за участие в волнениях и содержавшиеся в следственной тюрьме. Надзирателю тюрьмы Петрушкевичу даже заплатили за то, что в нужный момент по сигналу он откроет камеры и выпустит на волю 400 арестованных матросов и солдат. Эсеры не знали, что Петрушкевич почти сразу доложил об этом начальству…
Тем не менее в назначенный день, 19 июля 1906 года, в Кронштадт прибыли представители партии эсеров — Мануильский, Дубровинский, Константин Иванов, Тер-Мкртчян. Вместе с ними приехал и Порфирий Конаков. Но профессиональные революционеры никогда никем не командовали, не держали в руках оружия, и с самого начала все пошло наперекосяк. Заранее проинструктированные мичманы и матросы сразу после сигнала к восстанию заперлись на складе со снарядами и оружием. В итоге удалось вооружить только 30 человек, но главное — не было снарядов, нечем было подать сигнал о начале восстания – четыре артиллерийских выстрела. Через несколько часов в Кронштадт вошли карательные части, всех восставших оттеснили к фортам, организаторов арестовали.
Поскольку речь шла о попытке вооруженного восстания на военной базе, арестованных эсеров судил военно-полевой трибунал, у которого имелись полномочия приводить приговоры в исполнение немедленно. Трибунал заседал несколько часов, свидетели показали, что именно Конаков бегал по крепости с красным флагом, и на основании этого признали его виновным в подстрекательстве к мятежу. 36 человек, участвовавших в восстании, приговорили к расстрелу. Несколько часов ждали, когда смертный приговор утвердит генерал-губернатор, а после этого всех приговоренных к смерти погрузили на катер, вывезли в бухту на траверзе Толбухина в 12 милях от Кронштадта. Расправа была быстрой: приговоренным привязывали на грудь чугунные колосники от корабельных машин, стреляли в затылок и спихивали за борт. Так погиб Порфирий Конаков. Ему было 28 лет.
