Кнут Гамсун (норв. Knut Hamsun, настоящее имя Кнуд Педерсен (норв. Knud Pedersen). Родился 4 августа 1859 в приходе Вега в долине Гудбрандсдален, умер 19 февраля 1952.
Жил в бедности, с девяти лет работал в конторе у своего дяди, много странствовал (с 1873). Писать начал с 17 лет. В молодости много путешествовал, побывав, в частности, в Америке. После 1888 г.обосновался в Копенгагене. Дважды был женат. В 1890 г. у Гамсуна выходит новаторский психологический роман «Голод» (норв. Sult), принёсший ему славу. В 1890-е годы и особенно в 1900-е Гамсун был одним из самым популярных модернистов-писателей и драматургов в мире и был очень известен в России. Гамсун написал более 30 романов; повести, пьесы, рассказы, публицистические книги, стихи. Его переводили Блок и Куприн. В 1920 г. Гамсуну присуждается Нобелевская премия в области литературы за монументальный труд «Соки земли» (норв. Markens Grøde). После прихода Гитлера к власти в Германии и во время Второй мировой войны Гамсун, ранее систематически проповедовавший немецкую культуру и выступавший против англосаксонской, встал на сторону нацистов и поддерживал режим Квислинга, который занимал пост министра-президента оккупированной Норвегии. За это после окончания войны он был отдан под суд как изменник. Гамсун избежал тюремного заключения благодаря своему преклонному возрасту, однако он был оштрафован по гражданскому иску.
Предлагаю вашему вниманию одну из ранних новелл, «Тайная боль» - простор для фрейдистских размышлений. Рассказ наглядно показывает, как убивали скуку люди, в то время, когда не было телевизора, интернета и прочих плодов научно-технического прогресса.


- Я увидел этого человека в 4-й раз, он преследует меня всюду...

Я никогда не могу быть уверенным, что он не вынырнет и не встретится мне где-нибудь в самом неожиданном месте. Однажды, в Крестьянии, я встретился с ним в своей собственной комнате. Он вошел туда раньше меня, он стоял там, внутри…
Но позвольте мне рассказать сначала. В первый раз я встретил его в Копенгагене, это было на рождество в 1879 году, я жил где-то в Кралебудерне. Однажды я сидел один в своей комнате, я помню ясно, что я сидел и переписывал какие-то ноты. Это мне стоило большого труда, так как я совсем плохо разбирал ноты. Как вдруг, стучат в дверь, легко, совсем тихо, словно бы женской рукой. Я кричу:
- Войдите! – И входит какой-то человек. Мужчина, лет 30-ти, бледный, с мрачным взглядом, с узкими плечами, поразительно узкими плечами. Перчатка у него только на одной руке, он снял шляпу, как только вошел. Его большие глаза, не отрываясь, смотрели на меня все время, пока он приближался к тому месту, где я сидел и писал. Он извинился за то, что ворвался ко мне, он несколько раз видел, как я входил и выходил из пансиона, ему показалось, что мы – старые знакомые. Не помню ли я его по Хёльсингёру, по полицейскому участку в Хёльсингёре?
- Я никогда не бывал в Хёльсингёре, это должно быть недоразумение.
-Нет? Тогда, возможно это было в Мальмё? – Да, он теперь ясно вспоминает, но я никогда не был и в Мальмё. Он назвал еще несколько мест, и каждый раз на мой отрицательный ответ, он говорил:
-Подождите, я совершенно уверен, что мы встречались. Не могу только вспомнить, где.
Наконец, он назвал Крестьянию, и я допустил, что мы могли встретиться там. Он вселил в меня сомнение, и я не мог поручиться за то, что действительно никогда не встречал его в Крестьянии.
- Впрочем, у меня нет к вам никакого дела. – Сказал он. Мне просто пришло в голову поприветствовать вас, как земляка и старого знакомого.
Мы немного поговорили, мы ни о чем друг друга не расспрашивали, а говорили совершенно о безразличных вещах, которые теперь полностью исчезли из моей памяти. Я вспоминая только, что его слова, нередко можно было понять по-разному, за ними что-то скрывалось. И вообще, этот человек, произвел на меня впечатление таинственное. Когда, он поднялся, чтобы уходить, он еще раз попросил извинения за то, что пришел и сказал, между прочим, такие слова:
- Я очень скучаю... мне больше нечего делать, иногда мне даже приходит в голову подурачить полицию, чтобы убить время, но это слишком легко и не занимает меня.

Говоря это, он имел совершенно серьезный вид, однако, я, все же принял это за шутку. В дверях он обернулся, будто внезапно что-то вспомнил и пригласил прокатиться с ним вечером ради старого знакомства. Сначала я отказался, сам не зная почему, но через минуту я решил поехать с ним. Последнее, что он мне сказал, было то, что я не должен брать с собой денег. Осторожность никогда не повредит, я могу оставить деньги на хранение хозяину. – Сказал он. Я не очень это понял, но согласился и обещал ждать его в 5 часов около «Лошади». Оставшись один, я ненадолго задумался об этом человеке и его словах. Я нашел странным, что он пришел ко мне и почему он сказал это, о деньгах? Я был немного удивлен, но потом перестал об этом думать. В назначенное время я был около «Лошади».
Погода была теплая, но на улицах такая слякоть, что нам пришлось взять крытый экипаж. Верх был поднят и окна закрыты, мы поехали в западную часть Копенгагена. На всем этом большом расстоянии мы почти не разговаривали, к тому же экипаж сильно тарахтел.

Когда мы переехали через Грюндельский мост, незнакомец вытащил из кармана кусок веревки и начал ею играть, пристально глядя на меня. Хоть в экипаже и довольно темно, но я все же хорошо вижу его, и вижу также, что он делает. Вдруг он говорит:
- Вы, ведь, не боитесь? И В то же время, подносит веревку к самому моему лицу. Я солгал, я сказал дрожащим голосом:
-Нет, чего же мне бояться?

Но я дрожал от страха и думал, не потянуть ли мне сразу за шнурок звонка, чтобы позвать кучера. Меня раздражало также, что он держит эту веревку прямо у меня перед глазами. Поэтому я поднялся и пересел на переднее сиденье. Так мы едем некоторое время, немного спустя, он потупил глаза и медленно спрятал веревку обратно в карман. Казалось, он что-то обдумывает. Вдруг, он выпрямляется на сидении, взволнованно указывает на окно экипажа и говорит:

-Смотрите, смотрите, там!

Я невольно повернул голову, и в то же мгновение что-то холодное и влажное сжало мою шею. Негодяй стоял, нагнувшись надо мной и своими холодными пальцами сжимал мое горло. Я не знаю, закричал ли я, думаю, что нет. Дело в том, что в это мгновение во мне произошла перемена, меня внезапно осенила мысль, что этот человек хочет только напугать или подурачить меня. Я был совершенно уверен, что он не собирается меня задушить, поэтому я пришел в ярость и изо всех сил толкнул его, но он крепко держал меня. Я поискал ощупью шнурок звонка у себя за спиной, нашел его и дернул, но он продолжал крепко держать меня. Он хорошо слышал дребезжание звонка, но все же не ослаблял хватки.

Некоторое время мы боролись друг с другом, и ему удалось поранить мне шею справа около самого уха, нанес мне рану гвоздем или штопором, чем-то, что он вонзил в меня, и это было очень больно. Наконец, мне удалось освободиться тем, что я стал неистово бить его кулаками. Я наносил ему удары один за другим куда попало. В эту минуту кучер открывает дверь, и только тут я замечаю, что экипаж стоит.
- Будем поворачивать? – Спросил кучер. Совершенно ошеломленный я выскочил из экипажа. Мой спутник спокойно сидел на своем месте, спокойно, как прежде.
- Да, повернем. – Ответил он.
- А я пойду обратно. – Сказал я. – Поезжайте с этим человеком к черту, если хотите.
- Пойдете? – Спросил кучер. - Пешком?
Незнакомец ничего не сказал, на меня он не смотрел, тут я обозлился всерьез и приказал кучеру ехать обратно, потом снова вскочил в экипаж и в ярости захлопнул дверцу.

Я был очень возбужден и чувствовал себя сильным, необыкновенно сильным, я подсел к своему спутнику излишне близко, пытаясь занять как можно больше места и зажать его в самый угол. Усаживаясь, я еще и толкнул его грубо локтем, но он все это стерпел и не сказал ни слова. Только тогда, когда мы уже въезжали обратно в Копенгаген, он сказал улыбаясь:
- Вы теперь, наверное, заявите на меня за это?
Я не отвечал. Он положил обе ноги на мою шляпу, которую я прежде снял и бросил на переднее сидение, чтобы можно было сидеть в экипаже, выпрямившись. Он крепко вдавил каблуки в тулью и я слышал, как она лопнула. Я все более и более убеждался, что он лишь хотел нагнать на меня страху, и я чувствовал себя униженным.
- Но, если вы хотите на меня донести, - продолжал он, - вы должны сделать это немедленно. О, я исчезну раньше, чем меня схватят, уверяю вас, что еще до рассвета, я буду, может быть в Сконье, нет никакого смысла.
Он еще много говорил о том, как он умеет исчезать в самое короткое время, но в заключении он сказал:
- Но, может быть, я и не подумаю тронуться с места. Может быть завтра, я буду иметь честь раскланяться с вами на Эстергаде.

Он сказал это, нисколько не хвастаясь, тихим и печальным голосом. Моя шляпа под его ногами все больше и больше превращалась в бесформенную массу. Я ответил, наконец, что при встрече буду иметь честь совершенно его не заметить, пройти мимо него, словно он пустое место, а если он когда-нибудь окажется лежащим на моем пути, я пройду по нему.
- Я презираю вас и не хочу даже выбросить вас из окна экипажа!
Он стерпел и это.

Около «Лошади» мы оба вышли, я пошел своей дорогой, а он остался расплачиваться с кучером, я пошел домой с непокрытой головой. Это был 1-й раз, когда я встретился с ним, по сей день у меня на шее есть отметина в память об этом вечере.

Три или четыре года спустя, я совершал небольшое путешествие по Германии, я ехал из Гамбурга в Бремерхафен. Я приехал на вокзал за 10 минут до отхода поезда и, поэтому мог не торопиться. Я шел вдоль поезда, отыскивая себе хорошее место, и дошел почти до паровоза, тут какой-то человек машет мне из окна купе.

И я увидел к своему большому удивлению, что это мой старый знакомый по той поездке в Копенгагене, человек с черными глазами. Я тотчас же узнал его. Я невольно вздрагиваю, чувствую себя задетым и прохожу мимо его купе, но, когда я иду дальше, мне внезапно приходит в голову мысль, как бы он чего доброго не подумал, что я боюсь его, к тому же теперь, став на несколько лет старше, я ни в коем случае не хотел избегать этого интересного человека. Поэтому, я поворачиваю назад, как бы еще отыскивая себе место в поезде, я останавливаюсь равнодушно и словно бы случайно перед его купе, открываю дверь и вхожу. Купе было пусто, кроме него там никого не было.

Я прошел мимо него и он слегка подобрал ноги, чтобы дать мне пройти, при этом он взглянул на меня так, будто никогда раньше не видел, но я был убежден, что несколько минут назад он помахал мне рукой. Я даже невольно притронулся к шляпе и слегка поклонился, но он не ответил.
Я сел в углу, я был зол на себя за этот поклон и собрался с силами, чтобы проявить к нему самое утонченное равнодушие. Он нисколько не постарел с тех пор, как я его видел, но одет он был иначе.

В первый раз он был одет красиво, почти элегантно, теперь на нем был обыкновенный светлый грубый, дорожный костюм. Его кожаный чемодан стоял перед ним на противоположном сидении.

Поезд тронулся. Я уселся поудобней, и протянул ноги на сидении, так я просидел, может быть, с четверть часа. Я делал вид, что не замечаю своего спутника, он, казалось, сидел, погруженный в размышления. Вдруг, он вынимает из кармана клеенчатую сумку, что-то вроде футляра, похожего на сумку с перевязочным материалом. Открывает эту сумку, вынимает оттуда какие-то заржавленные инструменты, и начинает их рассматривать. Это были какие-то странные изогнутые предметы – одни плоские, другие круглые, тонкие и толстые вперемешку. Я ясно видел, что это был набор отмычек, он и сам не скрывал, что это такое, напротив, он вертел эти железки в руках, поворачивая их так, будто ввинчивает их в замок, он пробовал также отпереть свой собственный чемодан с помощью некоторых из них. Казалось, он нарочно решил показать мне, для чего служат эти крючки. Я сидел и смотрел на все это. «Берегись!» - подумал я про себя, «он совершенно открыто насмехается над тобой, а за этим что-то скрывается, он хочет вызвать тебя на что-то».

Прошло несколько минут, тогда он вытаскивает из кармана маленький блестящий напильник и принимается чистить им отмычки прямо у меня на глазах, и каждый раз, когда отчистит одну из них до блеска, он кладет ее на сиденье подле себя.

Заметьте теперь, как я сидел, протянув ноги на его сиденье так, что мои башмаки почти касались его одежды.

Он сидит по-прежнему и чистит, потом он равнодушно и словно бы в задумчивости кладет только что очищенную отмычку мне на ноги и принимается за новую. Этот человек укладывает на меня свои отмычки, а я сижу и смотрю на это. Я не двигался и ждал, чтобы он сделал это еще раз. Он обращался со мной, как с подушкой, как с частью сиденья. В конце концов, на моих ногах лежало 4 или 6 этих изогнутых вещиц, тогда, я встал, не резко, но достаточно быстро для того, чтобы стряхнуть их на пол так, чтобы он не мог этому помешать.

У меня была лишь одна мысль – отплатить ему за его глубокое презрение, он ничего не сказал, просто поднял их, молча, одну за другой. В это время вошел кондуктор, и я с изумлением увидел, что мой спутник и теперь не подумал спрятать свои вещи. Все время, пока кондуктор был в купе, он держал их на виду, и только, когда тот ушел, спрятал сумку со всем ее содержимым обратно в карман. Казалось, он прямо ждал случая, чтобы хорошенько выставить напоказ свои опасные инструменты.
Затем, мы едем еще около получаса, проезжаем станции, останавливаемся, едем дальше. Мой спутник все время сидит, молча, я же нарочно вел себя так, будто был один в купе: опять протянул ноги на сиденье, зевал, и время от времени напевал. Все это для того, чтобы показать ему мое совершеннейшее безразличие, но он, казалось, ничего не замечал.

Я закурил сигару и бросил горящую спичку ему на руку так небрежно, как-будто там никого не было, но он лишь чуть шевельнул ртом, он слегка скривил губы, точно хотел усмехнуться и остался спокойно сидеть.

Когда мы проехали так еще некоторое время, он вдруг выглянул в окно, как бы, узнав местность, быстро поднялся и схватился за ручку своего чемодана. Так он простоял несколько минут, пока поезд не остановился на маленькой станции. Тут он кланяется иронически глубоко, необыкновенно глубоко, не глядя на меня, не говоря ни слова, пятится на шаг или два, и снова кланяется, широко улыбаясь, поворачивается, и выходит из вагона.

И, снова прошло несколько лет, 3 года, и я опять встретил его в потайном месте на одной из боковых улочек Нью-Йорка в игорном притоне. Я пришел туда раньше его, и сидел у рулетки, когда он вошел. Когда слуга подошел, чтобы взять у него шляпу и пальто, он отрицательно покачал головой, но вскоре он все же снял шляпу и держал ее в руке, направляясь прямо к столу с рулеткой. Ему дали место и он тотчас же начал играть, мне казалось, что он следит за моими ставками больше, чем за своими: я все время проигрывал, я ставил на черное и на двойной номер, только на черное и на двойной номер, и проигрывал каждый раз. Может быть, именно это его так интересовало. Вдруг, он через стол говорит мне по-норвежски:
- Разве вы не видите, что вас обманывают? Он рисковал, что его слова, кроме меня поймут и другие, и в таком случае, это могло стоить ему пролитой крови, но он все-таки сказал это громким голосом, глядя на меня в упор. Я сделал вид, что не слышу его, я продолжал играть все также, ставя неизменно на тот же номер и на тот же цвет, и все же проигрывал. Меня в жар кинуло от злости: если этот человек еще раз вмешается в мою игру, я решил обратиться к крупье.

Я был рассержен и возбужден, не могло быть сомнения, что меня обманывают, я это видел и сам. Крупье держал в руке ключ, который он украдкой подносил к рулетке каждый раз, когда она должна была остановиться, и мне уже за несколько ставок до этого подумалось, что в этом ключе спрятан магнит, но я не желал обращать внимания, я продолжал играть и проигрывать. Тогда мой незнакомец говорит, обращаясь к крупье:
- Уберите-ка этот ключ в карман! – Он говорил холодно и повелительно, и крупье тотчас же послушался его, он только ответил:
- Это ключ от кассы, я его держу в руке просто для удобства. – Но, все же он немедленно повиновался.

Я вспыхнул, меня возмутило, что он послушался!

Я бросил мои последние 10 жетонов на черное и поднялся в бешенстве. Я ушел, не дожидаясь исхода игры.

Потом, я не встречал этого человека до прошлой зимы в Крестьянии, я жил тогда на Сент Ханс-Хаузе, комната у меня была на самом верху, на пятом этаже. Когда я однажды вернулся после обеда, мой таинственный знакомый стоял посреди моей комнаты. Ключ торчал снаружи в дверях, и он недолго думая, вошел.

Без всяких церемоний он протягивает руку и просит у меня 16 крон.

16 крон?

Благодарит, дважды низко кланяется и идет к двери, тут он останавливается и говорит:

- Боже милостивый, как вы глупы!

Он говорит это, стоя лицом к двери и в высшей степени презрительным тоном. Меня охватывает былое озлобление, и я делаю несколько шагов к нему, видя, что он собирается открыть дверь и исчезнуть, я не выдерживаю и говорю:
- Стойте! Вы ничего тут у меня не украли?

Я говорю это специально, чтобы оскорбить его, я вовсе не думал, что он взял у меня что-нибудь, но я хотел его унизить. Сказанное мною не произвело на него никакого впечатления, он не рассердился, только обернулся ко мне и удивленно сказал:
- Украл!?

Затем, он без дальнейших разговоров сел на стул, расстегнул пальто и вынул из кармана сперва какие-то бумаги, среди которых я заметил путеводитель, а потом маленький красный бумажник, набитый денежными купюрами, многими сотнями крон.
- Что у вас тут есть, что я мог бы украсть? – Сказал он и усмехнулся.

Я опять был побежден, этот человек всегда торжествовал надо мной, унижал меня, повергал в ничтожество. Когда он встал и пошел, я ничего не предпринял, не открыл рта, чтобы задержать его.

Я дал ему уйти и только когда я услышал его шаги на лестнице далеко, несколькими шагами ниже, мне пришло в голову сделать что-нибудь.

Я стремительно открыл дверь и яростно захлопнул ее, так, что загремело на весь дом, вот все, что я предпринял. Мои 16 крон, он из презрения ко мне просто-напросто оставил, я нашел их на стуле, на котором он сидел. От возмущения и унижения я не трогал их несколько дней, надеясь, что он вернется, и увидит, что я не взял их...

Позднее я услышал, что он побывал и у моих квартирных хозяев и вел себя очень странно. Мой хозяин – полицейский констебль, не захотел иметь с ним дело, у него даже сложилось впечатление, что тот слегка помешан. В числе прочего, этот назойливый незнакомец хотел купить старинный голландский кофейник, который стоял на плите, и никак не мог примириться с тем, что ему отказали.
Вот отдельные черты из истории встреч моих с этим странным человеком.

В последнее время, я научился думать о нем без злобы, он очень интересует меня, я все еще жду встречи с ним. Для меня все вдруг стало ясным, я думаю, что понял его сущность и кое-что в его нелепом поведении. Дело в том, что несколько месяцев назад, я встретился с другим лицом – с одной 30-тилетней женщиной, которая рассказала мне кое-что о себе, что навело меня на след. Она, однажды совершила проступок, который грозил ей несколькими днями на хлебе и воде, и, этот проступок совершенно выбил ее из колеи, и, это не из-за угрызения совести, не из-за раскаянья в своем малом грехе, но вследствие необъяснимой потребности быть изобличенной. Одно время, она прямо сама старалась навлечь на себя подозрение в содеянном, но это ни к чему не привело. То, что ей удалось избежать разоблачения, сделало ее неосторожной, дерзкой, ей было неприятно, что ее никак не схватят. Несмотря на то, что она пускалась на всякие уловки, чтобы затруднить сокрытие своей тайны, никому не приходило в голову донести на нее.
Некоторые подробности ее рассказа, навели меня на мысль о моем таинственном знакомом, о человеке с черными глазами, он, несомненно, надеялся каждый раз, что своим поведением заставит меня заявить о нем в полицию, но он не достиг этого. Незаурядная личность, но странная, удивительная, изломанная душа, человек, испытывающий душевные муки, быть может, страдающий от того, что тайна, которая могла бы его погубить, к сожалению никогда не будет раскрыта.