Я кровь твою с вином смешаю в кубке
Из золоченого, литого серебра,
Приправой пряной будет пепел хрупкий,
Которым, вспыхнув, опадут слова.

Ты роковую совершил ошибку,
Уйдя от ведьмы в предрассветный час.
Мой милый, что так дышишь хрипло?
В пожаре дьявольском пылает наш романс.

Твое проклятие - любовь моя больная.
Она как плющ, как ядовитый цвет
Сквозь терни душ упрямо прорастает
Желая видеть в хладном сердце свет.

Я растворю проклятие в чаше с ядом,
Смешаю в тигле пылкий горицвет.
Зачем же ты назвал ее "родная"?
Твой нервный жест - не правильный ответ.

Ты мог бы знать, что ведьмы страсть опасна,
Ты мог бы знать, что брат ей - Азазель,
А в пантеоне всех божеств напрасных
Ее указ лишь Люцифер да Хель.

Ты мог бы знать, что с ведьмой шутки плохи,
Но ты не знал. И краток разговор.
Уж полночь бьет, стирая в пыль эпохи.
"Momento mori"*- вот мой приговор.

Шуршат подолы, звенят браслеты, парфюм танцовщиц пьянящ и прян,
Присыпав шрамы белёсой пудрой, рисуй цветы вдоль изломов ран,
Пролей вино – не заметят крови, седые пряди под шляпу спрячь,
Включи пластинку – шансон французский – пускай никто не услышит плач.
Носи рубины, носи гранаты – сойдут порезы за нити бус,
Стяни шнуровку как можно туже, вопьётся в рёбра китовый ус,
Когда дышать тяжело и больно, легко поверить, что мира нет,
Тебе останется всхлип рояля и незаконченный пируэт,
Один удар бутафорской шпаги – пускай не дрогнет твоя рука,
Глотни для храбрости, слей осадок, порежься сколом, разбей бокал.
Но не показывай, что под маской, но грим не думай стирать с лица,
Пускай сгорает дотла театр – роль будет сыграна до конца,
Пускай насквозь проедает кожу огонь мучительной, злой тоски,
Ты не позволишь ему прорваться, на горле страха сожмёшь тиски,
Закусишь губы, кривой улыбкой замаскируешь печали гнёт,
Как балерина на битых стёклах, сначала больно, потом пройдёт,
Надежду брось в закулисном мире как плащ, оборванный ветром с плеч,
Меняй костюмы, меняй эпохи, твоя забота – гостей развлечь.
Пускай тебя выжигает горе, ломает кости, влечёт на дно,
Ты в этой сказке печальный клоун, твоё призванье – страдать смешно,
Ты в этой сказке печальный клоун, иные чувства предай костру,
А если станет невыносимо – умри, не смея прервать игру.

MariLafitt. Стихи и песни.

А я всегда знала, что мы с тобой разные очень.
Но делала вид, что не вижу я глаз твоих волчьих,
Повадок охотничьих, резких ревнивых ухмылок
И как по-хозяйски ты мой прижимаешь затылок
К груди, не давая ни шанса отпрянуть подальше.
Хотя что скрывать — мне порой это нравилось даже,
Казалось, что я с тобой буду под крепкой защитой.
Но эти надежды забыты, забиты, зашиты
И порваны в клочья. Тобою. В глазах твоих волчьих
Так страшно тонуть. Я опять пропадаю… А впрочем,
И тут не солгу — мне так нравилось быть твоей жертвой.
В моей голове развивались такие сюжеты
О нашей совместной — и очень счастливой — не-жизни,
Как в девичьих фильмах, где все о любви, но без смысла.
Да только наш фильм оказался похожим на триллер,
Который снимать и показывать всем запретили.
Здесь не было крови, насилия, смерти и пыток,
Но сколько же боли и слез мною было испито
В попытке сбежать и не верить глазам твоим волчьим…
Но я тебя вижу в кошмарах глубокою ночью,
Когда за окном затихает бушующий город:
Ты снова приходишь ко мне утолить вечный голод.
К спине прикасаются жадные сильные лапы…
И, боже, мне нравится быть беззащитной и слабой!
А утром я снова тебя проклинаю от злости,
Но ты уже въелся мне в волосы, в кожу и кости,
Тебя мне не вытравить — словно пропитана ядом
Твоим. Я тобою написана, считана, смята,
Как маленький кролик, клыками истерзана в клочья.
Но мне снова хочется видеть глаза твои волчьи…

Бесс Велиаль

до того, как я стану призраком
и забудут мой блеклый стан,
я прошу, ты дари мне изредка
боль своих незаживших ран.
раздели со мной все смертельное,
буду петь ему при свечах -
я тебе стану колыбельною,
даже если в моих
мечтах.
даже если все это вынести -
слишком много для нас, живых.
на войне у
любви и личности
шанса выжить нет у двоих.
ты пропал,
ты остался, ветреный,
где-то там, где
уснула боль.
ты поверь, никого нет преданней
той одной, что больна тобой.
и теперь ты моя последняя
из всех самых благих страниц.

ты меня приручил, не ведая,
мой давно повзрослевший
принц.

И не вам судить – так ли безбожно не прав он,
В том, что принял любовь, настоянную на травах.
__________________________________________________________

Я любила его явно больше, чем жизнь. Даже больше, чем колдовство.
И готова стереть, и порвать на тряпье все, что рушит его естество.

Но приходится мне, стиснув зубы, молчать на нелестное слово о нем,
Чтобы только случайным сплетением фраз не спалить их дома огнем.

Я любила его даже больше, чем Тьму, что томится в глубинах рек.
Неизбежно хворает любой, на кого вдруг прогневался Мой человек.

От ножа и от зверя, воды и огня клятвой ведьмы он будет храним.
Но так сложно сдержаться мне, глядя на ту, что смеется, воркуя с ним.

Так и хочется глупой порезать лицо да подкинуть на простыни змей.
Только нужно стерпеть, чтобы он невзначай не подумал чего обо мне.

Я любила его явно больше, чем жизнь. Даже больше, чем колдовство.
Если он не ответит на чувства мои - как мне дальше любить его?

Он держал мою руку, смотрел мне в глаза. Он нисколько меня не любил.
Но, ничуть не колеблясь, он зелье мое как студеную воду пил.

Саша Бесt

Не меня тебе нужно страшиться в густом лесу.
Знаешь, нынче такое время – не разобрать
У овцы ли в овечьей шкуре овечья суть?
Человек человеку правда ли кровный брат?
Что ты смотришь так, будто морда моя в крови,
Будто я при тебе кучу глоток переглодал!
Нынче, знаешь, ведь даже бог не имеет вид,
Ибо образ его ему нереально мал.
Ты так загнанно дышишь, пальцы твои дрожат…
Не меня тебе нужно бояться, ведь я один!
Если хочешь, я сделаю вид, что мне очень жаль,
Только всё же тропой в чащобы ты не иди…

Там живёт порожденье ужаса и смертей.
Эта сущность страшнее в тысячу тысяч раз!
Даже Ангелы не спасут из её когтей,
Из горящего золотом омута ясных глаз.
Она будет смотреть и чуять твой вязкий страх,
Обволакивать твою душу тугим кольцом…
Она даст тебе от удушливых слёз устать,
Чтоб свершиться единственным в жизни твоей концом.
На деревьях не колыхнётся ни жёлтый лист,
Ни слетит с почерневших веток толпа ворон…
Даже холод, в тебя вонзающийся как хлыст,
Примешь ты, не промолвив даже и тихий стон.
Она будет, конечно, довольна твоей игрой,
Будет кошкой ластиться и падать к твоим ногам…
Но когда озарится чащоба её луной,
Рысьи когти пройдутся ласкою по бокам.

И тебя захлестнёт пониманием! Вот она –
Это ужас, клокочущий где-то за мозжечком!
Тихо будет смотреть улыбчивая луна
И косить на тебя нетрезвым своим зрачком.
Ты не сможешь сбежать, как сильно бы не хотел.
От неё не уходят, не те, с кем она мила…

Потому-то, вгрызаясь ночью в десятки тел,
Видя чёткие тропы тяжёлых когтистых лап,
Помни то, что не я был зверем в густом лесу.

А теперь уходи! И больше сюда не рвись…
Как овца не имеет нынче овечью суть,
Так девчонка легко превращаться умеет в рысь.

Твои очи печалью полны, как седой водой.

Выходи же ко мне хоть спасением, хоть бедой. Обнимай меня, милая, целуй же меня в уста. Улыбайся, невинная, словно слеза, чиста. Говори о любви, но о верности промолчи. Не желаю искать для неверия сто причин. Не желаю сомнений на сердце литых цепей. Ненавидь, проклинай, но жалеть ты меня не смей.

Распускай свои косы червонные по плечам. Как бела твоя кожа, тонка как и горяча! Как мягки твои губы, ресницы твои длинны! От чего же целую и чувствую вкус вины?

Не по сердцу тебе?

Но моё ведь пленила ты. Пьян от глаз я твоих и их горестной красоты. Если хочешь спасения ты от любви моей, хоть холодною сталью, хоть словом меня убей.

Приют Эшу

Бессмертие надоедает...
Я это сейчас поняла.
Ты голоден, вот и страдаешь.
В камине остыла зола,

вино в длинном узком бокале
не лечит, и время ползёт...
Как боги тебя наказали!..
А может, и наоборот.

Ты был и могучим, и страшным,
теперь ты - угрюмый слабак.
Но я поднимусь к тебе в башню,
не всё же мне спать по гробам.

Я в дверь постучу виновато:
гляди - это я, не она!
Ты был слишком долго мне братом.
Я тоже, увы, голодна.

Бессмертие надоедает...
Дай руку. Вот так... Не кричи.
Мне кожа твоя молодая
дороже шелков и парчи!

Мы будем кружиться по залу,
пока не взойдёт вдалеке
рассвет, небо вымазав алым,
как кровь у тебя на щеке.

Осмелюсь спросить тебя: где вы
учились вальсировать, граф?
И страсть уподобится гневу,
когда, к моей шее припав,

впервые познаешь взаимность
и даже огонь (что, озяб?..)
Пойдём на охоту. Ведь ими,
ты знаешь, наесться нельзя.

Прорастает в груди моей чёрная пустота, корни-трещины тянет, дробя потихоньку плоть. Сколько горя и боли я прежде уж испытал, не готов оказался взять сердце своё в щепоть. И не сплюнуть мне горечи, полон отравой рот, из-под кожи не вытащить вены прожжённых дней. Выступает на лбу моём только холодный пот, и становится с каждой секундою всё страшней.

Если вырвется чёрное, что проросло во мне, если рёберной клети стенки не сдержат бед, не забыться мне будет от этого ни во сне, ни в суровой коме, ни со смертью забыть обет.

Кто зерно заронил, кто вспорол меня навсегда? Кто здесь бросил навзничь, оставив разбитым влёт?

Я твой облик гоню.

Удивительно, как чиста, как безудержно светла она, когда больно бьёт.

Ты бежал от меня, так бежал, словно от чумы, и рассыпались клятвы, наш мир сожрала полынь, раскололись на части все общие наши сны и горчат на губах пустотой.

Моё сердце вынь…

Возвращайся ко мне, возьми свой старинный нож, разруби моё тело, не ведай других тревог, в сердце корень всех бед, так не плачь и его не трожь, выбрось прочь да подальше, сожги,
рассеки его.

RavenTores

Твои демоны порываются вырваться, проломав твои тощие рёбрышки. Что ты смотришь? Чего же ты кривишься, когда жгу я кости да пёрышки? Отчего ты идешь на пожарище, когда небо жрёт ветер и зарево?

Прокляни меня, чтоб состарился, если всё это было маревом!

Твои демоны чуют кровушку, жгут костры... Они очень голодны. Умирают кошки, соловушки от того, что здесь стало холодно. Холодно, сыро, ветрено...

Умирай, позволяя демонам выходить. Небо слишком серое.

Убивай меня, дева, пламенно...

Твои демоны крошат косточки: вырываются, просят, дразнятся, гасят в небе безлунном звёздочки. Умирай.

Умирай, красавица!

Я уйду за тобою, милая! Прикажи, если хватит смелости, своим демонам сталью стылою разорвать меня, с них-то станется...

Прикажи же, моя бессмертная!
И мой дух
навсегда
останется.

Ты вер­нешь­ся од­нажды на свой за­бытый,
Дра­гоцен­ный, лю­бимый бе­рег,
По­зади ос­та­вив мор­ские бит­вы
За сок­ро­вища двух Аме­рик,

Наг­ло­тав­шись со­леной во­ды по гор­ло,
Пол­но­ги ус­ту­пив аку­лам.
Ты пос­тро­ишь дом в де­ревуш­ке гор­ной,
Об­растешь же­ною и му­лом.

Бу­дешь спать в кро­вати, гу­лять по­дол­гу,
За­ходить к со­седям на пи­во,
Сво­ему про­каз­ли­вому по­том­ку
В на­казанье еро­шить гри­ву.

За­ведешь зна­комс­тво с кю­ре поч­тенным,
Смас­те­ришь дет­во­ре ко­раб­лик.
А на па­мять бу­дут ви­сеть по сте­нам
Ни­кому не нуж­ные саб­ли.

Так и знай, бес­путный, хмель­ной, от­важный,
Не­покор­ный во­ле Гос­подней,
Это все слу­чит­ся с то­бой од­нажды…
Сла­ва Бо­гу, что не се­год­ня!

Renarrrt

Уходил от меня да ко мне же, еще не зная:
Мною украсится вера его и знамя.
Имя мое он будет шептать из битвы
Вместо молитвы - и чтобы начать молитву.

Я отведу движения вражьих воинов.
Острый металл ему не покажет боли.
Вечер за вечером страшно, глаза смыкая:
На ночь останется брошен да неприкаян.

Чтоб возвратился он от меня ко мне же,
Каплями крови своей не кропив одежды,
Я выходила к броду, звала ворон и
Птицей летала над пламенем похоронным.

Ты возвращаешься высказать тайну таен:
Нынче другая в ночь плачет и причитает,
Ждет из сражений. Смотрит, дышать не смея.
Я выхожу рубаху твою стирать.
И вода краснеет.
_______________________
Морриган - богиня кельтского пантеона, которая одновременно воплощает женское начало и войну. Согласно легендам, могла обращаться в ворону и являлась в виде прачки воинам, которым не суждено было вернуться из следующей битвы

Ольга не молчит

Ужас как болит. Чувствую себя прямо шпагоглотателем.

— Это дело на чашку чая, — говоришь ты мне невзначай. — Это дело на чашку чая, — повторяешь как «Не скучай». Повторяешь, не пряча взгляда и улыбки не скрыв ничуть. — Это дело на чашку чая, с ним я справлюсь уж как-нибудь.

Вечереет, уж дело к ночи, солнце падает в мутный пруд, за окном не совсем чтоб осень, не весна, а ещё чуть-чуть. Мы сидим с тобой рядом-рядом, распивая горячий чай. Да, ведь дело не ждёт, но взглядом ты согреешь меня, как май. Ты согреешь меня, я знаю, мы звучим с тобой в унисон, чай дремоту навеет, тает в карамельном закате сон. Уж заварник пустой почти что, терпко — сахара не кладу.

— А быть может, вот это слишком, — говоришь вдруг. — С ума сойду.

— Что такое? — но ты не слышишь, вечереет и гаснет свет. И, казалось, всё понимаю, а уже почему-то нет, а уже почему-то грустно и лиловым туманом ночь. Чай закончился весь под крышкой, кипятка уже не найдёшь. Чашки нас пустотой не манят, город смотрит сквозь фонари.

Поднимаешься ты, как ранит — не остаться тут до зари. И уходишь совсем беззвучно, забывая сказать «Пока», не смотреть мне вслед равнодушно, да и поступь не так легка.

— Это дело на чашку чая, — обещал, но не сдержишь слов.

Ничего, я всё понимаю, до свиданья, приятных снов.

RavenTores

Я сделала свои десять шагов. И не намерена делать больше ни шагу.

Королева была красива. Не тем невесомым очарованием юности, что так быстротечно. Нет, её красота зрелой, уверенной в себе женщины манила и обещала исполнение потаённых желаний.
Королева была умна. На людях она поддерживала мужа во всём. Предпочитала молчать, а в свои личные дела посвящала только двух самых приближённых слуг.
Королева была влюблена. Но не в Короля. Молодой посол соседнего государства покорил её сердце. Он знал, чего хочет её душа, не ведавшая доброго слова практически с рождения. Знал он и чего хочет её тело, обделённое лаской при пожилом муже.
Королева была предательницей. Ну, себя-то она такой не считала, просто передала документы, взятые из кабинета мужа, своему любимому.
Королева была ночной пташкой. И сейчас, лёжа в кровати, она со страхом прислушивалась к криками и звону оружия за дверями её спальни. Когда стихли вопли и тяжелые шаги раздались у самого входа в опочивальню, Королева в последний раз посмотрела на себя в зеркало.
Королева была.

Серия сообщений "Сказки.":

Страшные. Веселые. Добрые. Про любовь. Про ненависть. Про яд. На все случаи жизни.

Часть 1 - Уруз. Сила InSide.
Часть 2 - Эксперимент 4.1. Модификация "Клыки". Легким движением руки кролик превращается...
...
Часть 25 - Сестра.
Часть 26 - Хагалаз. Медаль за саморазрушение.
Часть 27 - Королева была.

Мой муж умер. Тому три года. Я почти его не ждала после долгих трудов, с охоты, у горящего очага.
Я недолго ему варила зелья, чтобы он крепко спал, чтобы он приходящих ночью не услышал и не узнал.
Только разве одной управиться против множества злобных душ? Что с того, что когда-то в давности погубил кого-то мой муж?
Искупление всем даровано, получил до краев за грех. И должно бы начаться новому: молоко, мед, вино да смех.
Умер близкий. Три года канули в бесконечность метель и вьюг. Месть остыла, теперь чудовища стали есть у меня из рук.

Полина Никишина

Все осточертело. Ни во что вмешиваться не буду, пусть все рушится к черту. А я посмотрю. Надоело.

Тишина кружевной вуалью – на усадьбу, на дальний погост,
и кружит в черном небе печалью птица белая.
Шелест берез.
И холодные пальцы ветра.
И луны бледно-желтый свет.
И не будет на письма ответа – ведь ее и самой больше нет.
Огоньком малахитовым ярким она кружит в осеннем лесу,
мотыльком - на лугу дикотравном.
Одиноко бредет по мосту,
будто призрак иль блазень проклятый,
тот, кому никогда не забыть,
как в чужой давней жизни когда-то
довелось поцелуй подарить – той, которая дальше,
чем звезды,
той,
которая спит вечным сном.
Письма слать – слишком глупо и поздно.
Зарастает могила быльем.

Юлия Рудышина / Мэб /