Режиссер «Оттепели» Валерий Тодоровский рассказал о том, почему в его фильме нет кровавого режима и страшных баб.

– Споры вокруг «Оттепели» сразу же после первой серии достигли невероятного накала. Особенно это было заметно по градусу полемики, которая шла в социальных сетях…

– Это была самая большая психическая атака в моей жизни. Такой яростной дискуссии, которая развернулась, чуть ли не с мордобоями, с выяснениями отношений, с проклятьями, я не ожидал. Сначала сцепились: были такие радиоприемники или не было таких радиоприемников. Потом дело пошло дальше. Одни кричали – это лакировка действительности. Другие – нет, не лакировка. Третьи строго спрашивали: где кровавый режим, почему нет кровавого режима, где он тут? Я был поражен.

– Но ведь в фильме на самом деле есть многое из того, что не рассмотрели ваши критики.

– Это проблема культуры смотрения. Когда я смотрю сериал, то хочу ждать следующую серию. И это нормально, когда у меня возникают вопросы. Почему так? Почему человек так странно себя ведет? Это саспенс, загадка, и в последующих сериях – ответ. А люди, посмотрев в первый же день две серии, сразу стали кричать: «А воевал ли Хрусталев или нет, сука?! Ответьте нам!»

Люди привыкли к тому, что в первой же серии им разжевывают и вкладывают в мозг: это герой, он хороший, а это герой-подонок, это девочка милая, интеллигентная, ее обманут, это сволочь-разлучница, плетет интриги. Но мне интересно не это, а сложный мир, сложные, противоречивые люди. Я не знаю, хорошие они или плохие.

– Мне показалось, что Хрусталев – настоящий герой, даже чисто терминологически. А вы в одном интервью назвали его антигероем.

– Это путаница в терминах. Я всегда считал, что настоящий герой – это антигерой. Мы видим плохие поступки человека, но все равно его любим, и мы на его стороне. И тогда он настоящий. В мировом кино вы не найдете героя с большой буквы, чтобы он не был антигероем; без драмы не бывает героя. А Хрусталев – носитель драмы. Я хотел рассказать про человека, который отдал все в своей жизни ради одной цели – творчества. Он отдал любимую женщину, семью, друзей. А при этом он внутренне раздавлен, и он так хочет снять фильм про войну, потому что у него есть драма, связанная с этой войной. Не знаю, чувствуется это или нет.

– А по большому счету – что плохого он сделал?

– Ну он с женщинами себя ведет плохо, он девушку высадил под дождем, он отнял работу у Люси, слабенького оператора, но хорошего человека. Но ради чего? Ради того, чтобы дать талантливому Егору возможность снять кино.

И ведь Хрусталев – единственный, кто дал в морду следователю прокуратуры…

– …И в этой ситуации пошел против своих, а это еще страшнее, чем пойти против врага.

– Конечно. Но мы это понимаем, а многие хотят, чтобы им сразу все объяснили. Покажите – говорят они, – что режим кровавый, что жили плохо, что бабы страшные. А я люблю снимать красивых женщин и буду снимать! Я сразу сказал, что здесь все женщины будут божественные. Потому что это такой жанр. Немножко миф.

Извините, похвастаюсь: мне звонил Георгий Николаевич Данелия (а ведь он снял «Я шагаю по Москве» по сценарию Геннадия Шпаликова). Звонит и говорит: «Валера, не слушай никого, плюнь. Да, это было время красивых женщин, было время больших страстей, страшных предательств, чудовищных пьянок, невиданных переворотов жизни и творчества, и творчества, и творчества…»

– Вопрос для фанатов «Оттепели». Вы уже объяснили во многих интервью, что конкретных  прототипов у героев нет, все персонажи – собирательные типы, но тем не менее мы мельком видим «реального» Роберта Рождественского, читающего стихи, «настоящую» Татьяну Самойлову, по коридору проходит Сергей Бондарчук, из Италии приезжает Софи Лорен. Кого я еще упустил?

– Там около театра «Современник» мы сняли Олега Ефремова, который зазывает людей в театр, – его сыграл его внук Никита Ефремов. Но мы допустили ошибку: его надо было снять крупнее, и вы бы его сразу узнали. Хотелось намекнуть, что среди наших героев, где-то за углом, – реальные люди, которых все знают и помнят. Мы пытались ради трех секунд в кадре добиваться портретного сходства и, например, нашли в Питере девочку, очень похожую на Наталью Фатееву, но ее в последний момент не отпустили из училища…

И, конечно, «Петя из Одессы» – мой отец, к нему в финале уезжает Хрусталев…

На фото: На съемках «Оттепели» (фото «Коммерсант»)

– Мне показалось, что в своей роли в «Оттепели», сыграв некоего режиссера, вы выразили отношение к среднему современному режиссеру.

– Снявшись в этой роли, я от имени всех режиссеров извинился перед всеми артистами за вот это м***чьё, которое ничего не понимает, калечит человеческие жизни, перед теми, кто бывал унижен на пробах недобросовестными и неталантливыми людьми.

– Насколько расчетливо создавалась многослойность жанра?

– В какой-то момент полуторалетней работы над сценарием я ощутил, что создается адская смесь, где есть комедия, мелодрама, производственная драма. Испугался, не получится ли капустник, винегрет… Но понял, что мне это и нравится, и начал сознательно развивать. И это соответствует моему представлению о тогдашнем мире, времени и, главное, – о кинематографическом сообществе… Минуту назад они умирали – и вот уже смеются, а еще через секунду они готовы прыгнуть в окно, а через пять секунд они поют, танцуют и пьют вино.

И я понимал, что адская смесь подобных элементов либо взорвется, либо развалится. Кажется, взорвалась. Там только мистики нет. Надо было куда-то впаять мистику – тогда было бы все.

– Во время съемок найденную вами интонацию было, наверное, трудно выдержать.

– Это самое трудное в кино – держать интонацию. То есть вот 70 градусов, вот 80, а 81 – уже катастрофа. Особенно если говорить о сериале, когда снимаешь по восемь минут в день. В какой-то момент перестаешь видеть, слышать, всё на животной интуиции.  Это как музыкальный слух – если он есть, то даже во сне ты слышишь мелодию правильно. Сейчас съемки мне кажутся одним большим сном про съемки фильма «Оттепель».

– Сценарий  вы делали с Дмитрием Константиновым и Алёной Званцовой…

– …с которыми знаком много лет, и как продюсер сотрудничал, и всегда знал как людей талантливых и по-человечески очень привлекательных. А здесь они совершили подвиг. Среднеарифметический сериал пишется посерийно: написание серии, правка серии – и пошли дальше. В «Оттепели» каждая серия переписывалась от пяти до одиннадцати раз, иногда кардинально, с нуля. Для современного российского сценариста – это подвиг.

В итоге фильм был снят по сценарию почти слово в слово.  И сами артисты читали его как бестселлер. Обычно они вчитываются в то, что касается их самих. А тут люди забывали про то, на какую роль их будут пробовать. И это заслуга Алёны и Димы.

– Мне кажется, отдельная удача фильма – музыка, работа с композитором…

– С Меладзе мы сделали «Стиляг» и вообще давно дружим. Когда я понял, что в «Оттепели» будет адская смесь, карнавальность и безумие, то подумал, что Косте это будет интересно и он может «попасть». Начал с того, что попросил написать песню, стилизованную под 1960-е, под названием «Оттепель». Он спросил – про что? Я сказал:  про то, что мы ждали чего-то лучшего, это лучшее пришло, но ненадолго.

А через неделю он присылает хит.

Интересен музыкальный лейтмотив фильма, который работает в самых разных сценах: я чувствую в нем тему приключения. Оно может быть сексуальным, может быть на почве пьянства или просто прогулка по городу. И вот эта музыка легла на самые разные парадоксальные проявления, переплетения персонажей фильма.

На фото: На съемках «Оттепели» («Коммерсант»)

– Вы сказали о том, что намереваетесь снимать продолжение. Уверены, что успешный сериал в нем нуждается?

– Смысл понятия «сериал» во всем мире не в том, чтобы сделать  200 сериалов в год – что бред, – а в том, чтобы сделать один успешный и его продолжать. Предложить людям что-то, что они полюбят, и захотят увидеть этих героев еще. И Mad Мen, и Breaking Bad, и Homeland, и та же самая «Империя» имеют продолжение. Если там продюсерам сказать: ребята, мы сделали сериал, люди его полюбили, и мы решили, что продолжения делать не будем… Если это рассказать там, они подумают, что мы сошли с ума.

– Но есть опасность все испортить.

– Конечно, это называется риск. Есть опасность взять и провалить второй сезон. И все скажут: ну, ты нас обманул и вообще кишка тонка. В чем проблема с продолжением? Нужна система и невероятная команда, которая работает только над этим.

Например, конкретные пять русских людей собрались на окраине в гараже, два года оттуда не выходили и собрали «Мерседес», каждую гаечку, каждый винтик выточили вручную. Он не хуже, а даже лучше, потому что наш. Вдруг им говорят: соберите еще один «Мерседес»… Нет! Следующий уже должен сойти с конвейера.

В России такой системы нет, в частности, из-за ужасающего кадрового голода. У нас человек, который пишет сценарии на троечку с плюсом, завален  работой. Он может безбедно жить, и не просто безбедно, а даже очень сытно. В этой ситуации как заставить человека сидеть и два года писать один сценарий, добиваясь того, чтобы это был «Мерседес»? Но они готовы выпускать «Запорожцы» – вот они и сходят с конвейера.

– А «Ликвидация» Сергея Урсуляка?

– Вручную собранный «Мерседес». Не система родила «Ликвидацию», а конкретные люди. В Америке около 26 крупных покупателей, которые готовы платить большие деньги.  И каждый заказывает от 15 до 30 дорогостоящих «пилотов». Мой приятель сценарист Эрик сделал «пилот» за 7 миллионов долларов. А из всех этих «пилотов» они два запустят в производство. Не факт, что они выживут. Может, один из них, а может – ни одного, а на следующий год будут запускать новые. Пока не запустится Homeland.

– Можно ли сказать, что современные сериалы – то, что в XIX веке было романом?

– Я пытаюсь объяснять людям, которые не понимают, что такое сериалы, так: Чехов писал иногда короткометражки, иногда полный метр. А Лев Николаевич Толстой писал сериалы, понимая, что человек не прочтет «Анну Каренину» за вечер. Романы выходили в журналах, и человек ждал в новом номере продолжения, как в сериале. Поэтому нельзя говорить, что кино – это высший жанр, а сериал – низший. Наши артисты, прежде чем читать сценарий, сразу спрашивают: «Сериал или полный метр?», в то время как в мире все больше сериалов, более мощных, чем полный метр. Не говоря уж о том, что сериал делает актера значительно более известным. Мои артисты из «Оттепели» сейчас все – общенациональные звезды, при том что они и раньше много снимались и были известны.

– Снимая сериал о шестидесятых, вы не задумывались, что сегодня многое из того, что обозначается словом «совок», вернулось? Вас вообще волнует ситуация в обществе?

– Волнует, и я озабочен тем, чтобы сделать кино про «здесь и сейчас». Конечно, мы присутствуем при некоторой реставрации «совка». Но есть важный вопрос, на который я не получаю ответа. Когда в обществе возникает ложь, всегда считается, что есть виновный – тот, кто врет. А ведь есть еще и тот, кто слушает и просит: соври нам, ну, соври нам! И слившиеся в экстазе две стороны – одна врет, а вторая, как наркоман, впитывает это вранье и просит, чтобы ей врали еще, – это и есть проблема.

И здесь поможет только общее отрезвление.

Психологически вытеснять действительность и правду свойственно людям, это защитный механизм, и люди просят: «Вы – пресса, власть, телевидение – скажите, что у нас все хорошо». Ну, конечно, людей обижать не хочется, им и говорят, что все хорошо. Потом люди говорят: «Скажите, что мы крутые, мы же хотим чем-то гордиться! Мы хотим гордиться своей страной. Скажите нам, что мы супердержава, что мы не меньше Америки, а больше»… И дальше доходит до удушья. И вот тут должна обнаружиться вопиющая Правда, когда люди воскликнут: «Да вы ж нам врали всё это время!» Пока вот эта большая Правда не появится – будут врать.

– Получается, художник, кинорежиссер, литератор может оправдывать себя тем, что люди от него ждут успокоительного обмана. За эту концепцию легко спрятаться…

– Я не пытаюсь никого оправдать, но лишь объяснить механизм. Кто-то прячется – это конъюнктурщики, кто-то пытается влезть и прокричать «Прекратите врать!» У меня был фильм «Мой сводный брат Франкенштейн», для меня принципиальный, про чеченского ветерана, который сошел с ума. При этом он попадает в типичную московскую семью, живущую с ощущением, что ничего нигде не происходит. А к ним в дом въехала война в виде собственного сына. Этот фильм был именно про вранье. Его постиг полный провал в прокате, зрители писали «Зачем нам это показывают?» и полностью меня отторгли, увидев в картине именно то, что они боятся увидеть: очень неприятную правду.

Я снял фильм «Оттепель», который считаю абсолютно честным. Просто это не агитка против кровавого режима или за него. Я пытался рассказать о таком явлении, которое называется неприятным словом «интеллигенция» – а я для себя называю «сложные люди». И о попытке этих сложных людей реализовать себя в реальном мире. А «оттепель» – это же было прекрасное время. Перестали сажать, перестали расстреливать, и люди стали ощущать себя как будто в раю. Мне сейчас кричат про кровавый режим… Ну да, это, конечно, был Советский Союз, но люди в тот момент почувствовали себя в обстановке круглосуточной свободы. И материально у них что-то появилось.

Помните, отец говорит Хрусталеву: «Меня выгнали с работы и из партии, и я могу сажать помидоры. А раньше ведь десяточкой бы не отделался».

На фото: Валерий Тодоровский («Коммерсант»)