Публикуется с согласия автора - Натальи Ромодиной. Мы с Натальей лично знакомы, не только виртуально. Она приезжала к нам в Тамбов для поиска информации об учёбе своей бабушки в Тамбовском Александринском институте благородных девиц. 

https://foto-progulki.ru/kutnevich

Судьба Анны Николаевны Кутневич

Наталья Владимировна Ромодина

Судьба Анны Николаевны Кутневич
сквозь призму института благородных девиц

Когда весёлой чередою
Мелькает в мыслях предо мною
Счастливых лет весёлый рой,
Я точно снова оживаю,
Невзгоды жизни забываю
И вновь мирюсь с своей судьбой…

Я вспоминаю дни ученья,
Горячей дружбы увлеченья,
Проказы милых школьных лет,
Надежды силы молодые,
И грёзы светлые, живые,
И чистой юности рассвет…

Лидия Чарская
Эпиграф к повести «Записки институтки»

По понятным причинам тема институтов благородных девиц у нас в стране долгое время находилась в тени. Телесериал на эту тему возник, по странной закономерности, уже после того, как последние институтки окончили свой земной путь. Но именно он немного подстегнул мои мысли и заставил записать то, что я помню из бабушкиных рассказов.

Институты благородных девиц были основаны императрицей Екатериной Великой для дочерей дворян, офицеров и просуществовали вплоть до советской власти, когда были распущены.
Эти учебные заведения были открыты в первую очередь в Петербурге (в 1764 г.) и в Москве, а затем и в других крупных городах Российской империи. Несмотря на название, институт благородных девиц давал среднее, а не высшее образование. Их целью было воспитание и обучение девушек для семейной жизни, они готовили жён и матерей. Некоторые выпускницы институтов готовились для служения при дворе фрейлинами Её Императорского Величества. Так, Екатерининский институт благородных девиц в Петербурге выпустил немало замечательных женщин, которые сделали успешную карьеру при дворе императрицы и остались в истории нашей культуры благодаря своему уму и глубине натуры: приятельница Пушкина, Гоголя, Лермонтова А.О. Смирнова-Россет, дочь Тютчева Анна и др.

В этом институте упор делался не на хозяйственные навыки, а на светские манеры: французский и немецкий языки, танцы, искусство светского обхождения, ведение раутов, дворцовая дипломатия и проч. По результатам обучения лучшие выпускницы институтов получали «шифр» – золотой с бриллиантами вензель императрицы на ленте.
Здание на Фонтанке, 36, по проекту архитектора Джакомо Кваренги (1804-1807) было построено специально для института благородных девиц. Бабушка всю жизнь вспоминала двусветный зал, где проходили торжественные акты и балы… Сейчас в этом здании размещается научно-технический отдел Российской национальной библиотеки.
Наряду с Екатерининским существовали так называемые «сиротские» институты, в которых юных дворянок, потерявших родителей, обучали жизни в более непритязательных условиях. В их программу включалось домоводство, умение шить, готовить и проч.
Поначалу курс в институтах был рассчитан на 9-12 лет, и девочек принимали туда в 6-9 лет, совсем маленькими, и они воспитывались без допуска родителей и их влияния. Отлучиться домой можно было только в случае опасной болезни или смерти ближайших родственников, обязательно под присмотром классной дамы или другого ответственного лица. Однако родственники могли посещать учениц в определённые часы, свободные от занятий, не более двух раз в неделю.

Во внешнем мире зачастую слово «институтка» приобретало несколько пренебрежительную окраску. Частенько раздавались иронические реплики о «жеманных дурочках», «жантильных белоручках» и «сентиментальных барышнях», считающих, что «булки растут на деревьях» и что «после тура мазурки кавалер обязан жениться», а слово «институтка» стало синонимом излишней сентиментальности, впечатлительности и ограниченности.
Таким образом, это был закрытый с обеих сторон мир. И институтки не выходили во внешнюю жизнь во время обучения, и то, что творилось за дверьми закрытого учебного заведения, никто не мог узнать, если только, конечно, институтки не рассказывали сами.
Эти слова подтверждаются воспоминаниями моей бабушки.

Анна Николаевна Кутневич (2 сентября 1902 – 10 сентября 2001), моя бабушка по отцовской линии, училась в институте благородных девиц. Она любила рассказывать об этом и нам, и всем, кто её слушал.
Она была дочерью офицера, участника балканской войны 1877-78 годов за освобождение Болгарии от турецкого владычества. Её отец Николай Михайлович Кутневич в 22 года воевал под Плевной, на Шипке, затем он сражался в русско-японской войне 1904-1905 гг., в отставку вышел в чине полковника. У него был сын и несколько дочерей. Моя бабушка – самая младшая. Её сёстры были старше её на 17, 15 лет и т.д.

Она единственная из семьи училась в институте благородных девиц. Почему-то её решили отдать в это престижное учебное заведение. Я нашла сведения, что якобы обучение в Петербургском Екатерининском институте стоило 600 рублей в год золотом. Но моя бабушка училась за счёт «Капитула орденов». Эта организация, Капитул Императорских и царских орденов, выделяла средства орденоносцам на разные нужды, в том числе и на обучение детей.

Вначале девочку приняли в Тамбовский Александринский институт (фото слева – Анна Кутневич, ученица Тамбовского Александринского института), потому что в Белостоке, где жила семья, не было вакансий. А через полгода её перевели. С удивлением я узнала в Тамбовском архиве, что Анна Кутневич была переведена в Белостокский институт благородных девиц. Я никогда не слышала, чтобы бабушка училась в Белостоке, рядом с домом… По моим сведениям, сразу после Тамбова она попала в Петербургский Екатерининский институт благородных девиц. Бабушка рассказывала, что в столице освободилась вакансия: какая-то девочка не выдержала суровых условий института, плакала, и её забрали домой.

Тамбов Александринский институт благородных девиц [1]

В Екатерининском институте Ане Кутневич очень нравилось. Но в 13 лет у неё заболело ухо. Барышня призналась в этом не сразу. По правилам института, жаловаться было не принято, да и страшно, что будут осматривать. Когда ей стало уже совсем плохо, то классная дама заметила и отвела в лазарет. Врачи поставили диагноз гнойный отит, в больнице делали трепанацию черепа и порекомендовали родственникам вывезти девочку на юг, и с осени 1916 года она стала учиться в Керченском институте (Кушниковском училище). В ходе революции и гражданской войны институт был эвакуирован в Туапсе, и там воспитанницы находились до 1920 года, до освобождения Крыма от Белой армии.

Керчь. Кушниковский институт

Преподаватели института благородных девиц. Очевидно, Керченского Кушниковского училища.
Слева направо: Замешаева Ксения Петровна, словесница; Недзельская Таисия Апполинарьевна, математик;
Ершова Мария Николаевна, гимнастика и танцы.
Внизу классные дамы, слева направо: фройляйн Бон Эмма Александровна, кл. дама немецкого языка;
мадемуазель Ронжьё, кл. дама французского языка.

Бабушка рассказывала, что барышни жили в больших дортуарах: одна спальня на целый класс, то есть на 30 человек. В Екатерининском институте существовали, со слов бабушки, «нормальный» класс и «параллельный». Я думаю, что это что-то типа класса «А» и класса «Б». Была ли какая-то разница в отборе девочек в нормальный и в параллельный классы, в программах, бабушка не знала. Но из её слов я поняла, что более престижно было учиться в «нормальном», чем в «параллельном». Бабушка, естественно, училась в «нормальном» классе.

СПб. Здание бывшего Екатерининского института

Ко времени бабушки программа обучения в институте уже давно сократилась с 12 лет до семи классов. После окончания основного курса некоторые выпускницы продолжали учиться год или два в пепиньерском классе. Пепиньерки (от франц. слова, обозначающего «питомник») – это воспитанницы педклассов, которые по окончании имели право работать не только классными дамами, но и учительницами. Приняли бабушку в седьмой класс (выпускной класс назывался первым) в 10 лет, а вышла она из института в 18 лет, но на то были особые обстоятельства.

Главным предметом в расписании был закон Божий. Также изучались словесность, математика, естествознание и др. В программу институтов благородных девиц входило два обязательных иностранных языка. Использовался метод искусственного погружения. По-русски разговаривать не разрешалось. Девочек заставляли говорить через день по-немецки и по-французски. Приходила утром классная дама: фройляйн Бонн или мадам Ронжье, и в зависимости от приходящей дамы было понятно, на каком языке девочки должны беседовать сегодня.

По желанию родителей за дополнительную плату девочки обучались игре на фортепиано. Рояли стояли в маленьких комнатках верхнего этажа – селюльках (от франц. слова, обозначающего «клеточка»). У каждой институтки был свой инструмент. Но девочки предпочитали набиваться в одну комнатку и слушать игру какой-нибудь из подружек. Бабушка рассказывала, что её слушать любили. Играли вальсы, романсы, а потом «отходную» – какой-нибудь марш.

Воспитанницы регулярно занимались гимнастикой, выработкой осанки. Слушая объяснения учителя, ученицы должны были сидеть ровно, заложив руки за спинку скамейки. В институте мою бабушку научили делать по утрам зарядку и самомассаж по 40 минут – по часу. И это (а может, природные задатки) послужило залогом долгой жизни и предохранило от многих возрастных болезней. И после института Анна Николаевна ещё долго получала комплименты, её просили не скрывать, что она бывшая балерина, – настолько прямая у неё была спина. Бабушка делала комплекс упражнений до 99 лет, практически до самой смерти, и не имела диагнозов, кроме атеросклероза.

В период, когда девочка превращается в девушку, как рассказывала бабушка, институтки испытывали определённые психологические трудности. Изменения организма в отсутствие информации, доверительных разговоров взрослых (не предусмотрено правилами) воспринимались болезненно. Моя бабушка, несмотря на маленький рост, отличалась ранним наступлением переходного возраста и пышной грудью (сейчас такой тип развития называется «акселерацией»). В стремлении оставаться «как все» акселератки даже затягивали растущую грудь, чтобы пугающие их изменения не были так заметны.

В институте Анну Николаевну не приучали к ведению домашнего хозяйства, к заготовкам, шитью, уборке. С кухни гоняли мокрой тряпкой.

Манеры в институте были строгие: ни плакать, ни грубить не разрешалось. Учителя на уроках не отвлекались на дисциплину – за всем следили классные дамы, в случае чего могли и линейкой или указкой протянуть по спине непослушной ученице. Из воспоминаний других институток известны наказания: пришпиливание предмета баловства или изъяна (бумажка или рваный чулок) к форме; выставление без фартука на всеобщее обозрение. Я думаю, эти наказания были умело рассчитаны на психологию подростков: «я должна быть как все», кто не как все – того можно травить. Но бабушка никогда не вспоминала ни про какие наказания или унижения.

О том, насколько далеко простиралась дерзость Ани и её подружек, я могу судить по рассказу о том, как они намазали (может, и не нарочно) вареньем ручку двери в дортуаре, а когда классная дама поинтересовалась: «Почему ручка сладкая?», якобы спросили: «А вы что, лизали её?» Моя мама, будучи школьным учителем (Анна Николаевна была её свекровью), считала, девочки только так про себя подумали, потом между собой обсуждали и смеялись, а вслух сказать не решились.

Из рассказов бабушки, как живые люди, предстают и классная дама, и начальница института. На всю жизнь девочка запомнила, как однажды начальница за какую-то провинность вызвала её к себе в кабинет: «Придёшь ко мне морген фрю апрэ ле тэ!» Сразу на трёх языках (рано утром – по-немецки; после чаю – по-французски). Наверное, воспитанницы чем-то сильно вывели педагога из себя! А им ещё и смешно стало!

В отличие от многих бывших воспитанниц, чьи мемуары можно прочитать, бабушка никогда не жаловалась, что в детстве, в институте, ей было голодно или холодно, жёстко спать и прочее. Бабушке всё нравилось. Правда, рядом с ней почти постоянно была старшая сестра Ксеня, которая потеряла жениха на фронте Первой мировой войны и посвятила себя семье, благополучию сестры. Ксения Николаевна служила классной дамой, вела уроки.

Аня и Ксения Николаевна Кутневич,
предположительно в Туапсе, январь 1918 г.

Мы теперь разглядели форму, в которой ходили институтки: платье, фартук, нарукавники и пелерину. Платья были разного цвета в зависимости от класса (и даже от института).

Девочек приучали следить за своим внешним видом. И с тех пор Анну Николаевну даже никто из домашних никогда не видел в неглиже, иначе как в платье или костюме, в туфлях на каблуках! Бабушка говорила, что ходить с кудряшками, с выбивающимися локонами в институте запрещалось правилами. Аню и её подруг заставляли гладко причёсываться, и плохо было тем, у кого волосы вились от природы. С тех пор всю жизнь бабушка предпочитала, чтобы волосы у девушки лежали свободно, в художественном беспорядке. А другая моя бабушка, наоборот, в память о правилах своего детства старалась укладывать мне в детстве волосок к волоску.

Для бабушки, как воспитанницы института, самым тяжким ограничением было содержание в четырёх стенах учебного заведения. Девочек никуда не пускали. Гуляли они во внутреннем садике института. Походы в кофейню, в театр, в университет, домой, в гости и проч. категорически исключались. Даже высоченные окна, выходившие на набережную Фонтанки, были закрыты белой бумагой на таком уровне, что посмотреть в окно воспитанницы могли, только поставив две табуретки одну на другую и забравшись на эту пирамиду, и при этом надо было ещё умудриться не свалиться.

Обращаться друг к другу было принято по фамилии или по прозвищу, зачастую связанному с фамилией: Кутневич – Кутька, Кистяковская – Киська и т.п.

Ещё бабушка вспоминала, что мужчины в институт не допускались, за исключением священника и преподавателей некоторых предметов. Мужчин институтки «обожали»: смотрели, вздыхая, на избранника, старались лучше выучить урок, который он ведёт, подарить на день ангела какую-нибудь рукодельную вещицу. «Обожали» также и старших воспитанниц или молодых преподавательниц; естественно, на расстоянии. Бабушка всю жизнь помнила обожаемую учительницу русского языка, которую она называла «Ксеничка Замешаева». Из подруг по институту бабушка переписывалась и встречалась с теми, кто учился вместе с ней в Керчи, в Туапсе, одну из них я даже видела.

По мнению бабушки, на выпускницах не очень благотворно сказывалось отсутствие знакомства с жизнью вне оранжерейных условий. Однако с подругами и воспитательницами она распростилась в момент слома старого мира. Так что все – не только институтки, но и остальные соотечественники – одновременно оказались неготовыми к новым условиям жизни.

После Октябрьской революции Керченский институт, эвакуированный в Туапсе, продолжал функционировать до той поры, когда Белая армия была опрокинута в море. Кого-то из девочек, конечно, по возможности взяли родители. В институте оставались те, кого некому было забрать. В стране шла гражданская война. Как писал Маяковский: «Москва – островком, и мы на островке, с Лениным в башке и с наганом в руке!» Девочки частенько слышали и о белых, и о красных, и о зверствах банд «зелёных», о трагической гибели знакомых. Здесь уже не было такой закрытости, как в Петербурге: можно было ездить в гости в имения родителей одноклассниц, но это было страшно и опасно.

Перед решающим наступлением Красной Армии в институт пришёл капитан-француз и предложил девочкам, выстроенным в фойе, уехать в Париж, пригласил на экскурсию на корабль. Воспитанницы на корабле побывали, но от эвакуации отказались. Педагоги не оказывали на них никакого давления. Старшие ответили за себя и за младших, «кофушек» (по кофейному цвету платья), что за границу никто из них не поедет. «Россия – наша родина, и мы её не покинем». Да и вправду, что ждало бы этих девочек в Париже? И доехали бы они вообще до него? Неизвестно…

Когда в городе установилась советская власть, институт благородных девиц был распущен, а девочек отправили на все четыре стороны. Бабушка поехала через весь юг России в теплушках с солдатами искать родственников в Новочеркасск, Ярославль и Москву.

***

Отец Анны Николаевны умер от испанки в 1918 году, мама – в 1925 г. за границей, в Ровно. В Москву бабушка приехала в 1920 году. Жили с сёстрами на Биржевой площади, ул. Ильинке. «Из нашего окна площадь Красная видна» – это про них.
Она и её сёстры хорошо знали французский и немецкий языки, но в Советском Союзе опасались показывать своё знание иностранных языков, афишировать обучение в институте или гимназии. Может, так было в Москве, а в провинции более спокойно смотрели на это. Учителя были всё же нужны и Советской стране. Но факт такой, что бабушка и её сёстры работали машинистками в Министерстве финансов. От дома – две минуты идти.

Анна Николаевна Кутневич

Потом бабушка вышла замуж, родила двоих детей. Фамилию не меняла, объясняя, что её «родственники могут искать». Муж был инженер, окончил инженерно-экономический институт им. Серго Орджоникидзе (теперь Университет управления), работал всю жизнь на заводах. Она дома сидела, детей воспитывала. Замужем практически не работала, только в войну в эвакуации, на трудфронте, когда было обязательно.

Анна Николаевна очень любила читать. Даже французские романы, когда с иностранными языками в нашей стране стало безопаснее в политическом смысле. Гимнастику делала. На дачу ездила с дедом, с 1962 года по полгода там жили, на электричке ездила до 94 лет. В 90 лет мне на свадьбу приготовила кастрюлю голубцов. Но основной подарок заключался в том, что, продав её комнату, мы получили возможность купить квартиру около родителей.
———————————–
Источники
Гос. архив Тамбовской обл., Ф. 118 опись 65 дело 29, л. 1-9. Дело Анны Кутневич в Тамбовском Александринском институте.
ЦГИА СПб, ф. 3 опись 2 дело 2167, л. 46-52об. О перемещении воспитанниц Белостокского института… Анны Кутневич… в комплект училища.
ЦГИА СПб, ф. 414 опись 1 д. 3146. 16 подлинных повелений Императрицы Марии Феодоровны о помещении в Мариинский Институт временно сверхштатными воспитанницами впредь до перемещения их в другое какое-либо заведение с содержанием пищею и одеждою на счёт казны Ея Величества.
Чарская, Л. Записки институтки.
Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц. Сост. Г. Мартынов. М.: Ломоносовъ. – 2013, 288 с.

Примечания
[1] В настоящее время в здании Александринского института благородных девиц Тамбова располагается медицинский факультет Тамбовского государственного университета.

«Я около памятника институтке. Вид на коридор.
Здесь моя бабушка тоже ходила, когда училась».

[2] Фото, предпосланное статье, сделано в 1904 г. во время проводов отца Анны Николая Михайловича Кутневича на японскую войну. Ане 2 года. Справа её мама Жозефина Иосифовна. Её вырезали с карточки, когда она была «родственником за границей». Кадет – брат Серёжа, сёстры – Надя, Вера, Ксеня и Валя.