- Так, готов, свободен! - я отвешиваю ненавязчивый пинок очередному пациенту, затем закрываю дверь, достаю из тумбочки газетку и протираю загаженный стол.
Чисто символически, что б не сильно воняло. Затем приоткрываю окошко. Надо же, я и не заметил, как быстро расцвела весна. Достаю из кармана заляпанного чужим гноем халата пачку сигарет, прикуриваю, глядя в окно. Радиола внезапно начинает шипеть, сквозь помехи с тяжелыми родовыми потугами пробивается звук.
" Дождались, ублюдки? Соскучились по старине Халли? Что ж, вкушайте убогие. С вами рэйдио Хоспис! Пока вы, долбени, тухните на своей лоховской работе, за окном блещет солнце, льется дождь и вообще жизнь проходит мимо вас! Ну что ж, надеюсь, что вы раньше сдохните от сидячего образа жизни.
Хотя нет, вот одни лентяи таки подняли свои задницы и вышли на демонстрации. Но вам же пофигу? Даже на собственных тараканов в голове, ведь весня время сходить с ума, любить и сходить с ума на почве любви!
Кстати, для тех, кто сильно страдает от этого чувства, могу посоветовать отличного парня - вырвет все без остатка. Впрочем, вам оно не надо, вы и так все бесчувственные фрики! А кто и чего чувствует, тот боится взлететь. Что ж, и по делом вам, наземные крысы!
Мучайтесь, пока проебываете свое счастье!
А я тем временем поставлю вам унылое Itoshisa wa fuhai ni tsuki! "
Ах, Халли... Лекарь для моей заблудшей души.
Я с удовольствием затягиваюсь, погружаясь сознанием в дребезжания музыки, пока мой взгляд не привлекает стена рядом с куче оторванных крыльев. На ней появляются очертания двери.
Ох, вот и он пожаловал...
- Давненько тебя не было, с осени не заходил.
- Зимой у тебя холодно, а я не люблю холод, - отвечает Ниху, выходя из нарисованного им самим портала.
Я снова затягиваюсь. Он совсем не изменился. И никогда не изменится. Взлохмоченные бесцветные волосы, поношенное пальто, бледная кожа, бесшумная, как у призрака, походка.
Низовой Художник, или просто Ниху, жил где-то в глубинах подземки, под Старым Городом, я точно не знал где. Давным давно ещё он имел глаза. Сейчас их закрывали крестики пластырей, из под который сочилась желтая жижа. Я много раз просил его их протирать, но все впустую.
Да, все люди искусства такие.
У Ниху никогда не было крыльев. Они так и не выросли. Или же он оторвал их себе сам, я не проверял. Когда он пришел ко мне, я сам был глубоко удивлен тому, что он пришел не за стандартной услугой...
Я как сейчас помню...
Это была точно такая же буйная весна. Он сидел у меня в приемной один, поздно ночью... Такой худой, дрожащий, несчастный и вместе удивительно притягательный. Его лицо ничего не выражало. Ни боли, ни страданий, ни страха, а из пустых глазниц сочилась кровь. Я стоял, как громом пораженный, смотря на его спокойствие. Я привык слышать нытье, видеть безразличие пропащих людей, но не такое невыносимое спокойствие.
- Это...
Он медленно поворачивает на меня голову
- Доктор?
- Да.
- Вы можете вернуть мне зрение?
- Боюсь, что...
- Нет, мне не нужно человеческое...
Оказалось, что Зрение, о котором говорил Низовой Художник - это способность снова видеть будущее. Впрочем, за него-то его и ослепили. Испуганные людишки.... не желавшие верить в правду.
- Да, проходите.
Мне впервые предложили операцию, не основанную на вырывании, отрезании, и вообще лишении чего-либо. Наверное, за это он мне понравился ещё больше.
Операция была нетрудной, быстрый и я расщедрился на анастезию.
С тех пор он и приходит ко мне. Все так же через нарисованную дверь. Сотни раз я предлагал остаться жить у меня, но тот отказывался. Говорил, что подземелье для него, лишенное людей, лучшая мастерская. Но когда становилось невыносимо тоскливо, он все-таки приходил ко мне. И это трогало мое, казалось бы, давно замерзшее сердце....
- У тебя как всегда дерьмовый кофе...
- У тебя в подвале он ещё дерьмовей
- Монгол приносит хорошее.
Меня передергивает.
Два года назад он нарисовал этого странного дредастого парня - Монгола... Точнее, перерисовал с погибшего в подвалах курьера. И с тех пор постоянно о нем говорит. Сам не знаю почему, но меня это сильно доводит.
- Ясно.. Ты не промываешь глаза.
- Времени нет, постоянно рисую.
- И не меняешь пластырь
- Прости
- Может, все-таки....
- Нет.
- Так ты никогда нормально не поправишься, - сетую я и достаю новый пластырь.
Подхожу к нему, прикасаюсь к холодной коже, стираю раствором гниль. Меня дергает.
- У тебя руки дрожат, - он кладет ладонь с длинными ногтями поверх моей, словно бы проверяя.
- Это перенапряжение.
- Врешь
- Вру... - отвечаю я и продолжаю делать свою работу.
И вот, глазницы Ниху снова чистые, со свежем пластырем.
- Хоть заходи почаще на профилактику.
- Ты же знаешь, это невозможно. Особенно, когда у тебя такой дерьмовый кофе.
Ещё несколько незначительных фраз и он ушел туда, откуда пришел, оставляя меня в давящей тишине. Меня что-то сдавливает изнутри, и я бью по стеклу. То со звоном рассыпается, превращая кожу моих рук в исполосованное подобие его холстов. Только вместо кислотных тонов на ней кровавые свидетели того, что мне никогда не получить желаемое.
Это не трогательно
Это глупо.
На следующий день иду в магазин и покупаю дорогой кофе.
Для Ниху...

Когда ты выбирала свободу, он не мог тебя удержать. Когда ты уходила, он уже не старался остановить тебя.
Когда ты пересекла порог вашей с ним жизни, ты и понятия не имела о том, что окажется за ним. Ты как домашняя собачка, давно забыла, как на самом деле страшна жизнь на улице.
Побродив немного по мокрым и холодным улицам жизни, ты внезапно поняла, что ты просто не можешь без хозяина. Ты ж домашняя. Тебе надо что бы кто-то ухаживал, кто-то любил, кто-то кормил, кто-то оплачивал твои шмотки и всегда был виноватым.
Так ты стала переходить от одного хозяина к другому. Ты напоминала паразита. Надоест кровь одного - идешь к другому. А о прошлых источниках ты быстро забывала.

Не знаю, заработала ли в этой жизни ты хоть что-нибудь сама, но тебя мне притащили почти насильно.
- Что-с желаем-с, дорогой? - спросил я мужчину, который притащил тебя, задыхающуюся от слез и сыпящую проклятия на него и весь белый свет.
- Заколебала меня эта сучка! Пизду подставляет всем, кто в состоянии прокормить её неугасимый аппетит! Сделайте с этим что-нибудь, доктор!
Это было в первый раз, когда мне привели кого-то насильно. Обычно все приходят сами. В этот раз очереди не было, чему я несказанно обрадовался. А то бы ведь сбежала.
Пациентка была в истерике. Я показательно достал из шкафа беруши, собираясь ненадолго лишить себя слуха.
- Вы уверены? После операции она уже будет фригидна.
- Да она и сейчас фригидна! Нефригидна она была только с первым своим приятелем.
- О, припоминаю, - внезапно осенило меня. Да,я помню каждого своего клиента. - Чудный был юноша, три года назад приходил. Я ещё удивился, такой красивый, а крылья были переломаны во всех костях по нескольку раз. Будто б в мясорубку попали.
- Он с собой пытался из-за неё несколько раз покончить. А меня задолбало то, что она постоянно по мужикам скачет, а потом через полгода возвращается.
- Ты что ж назад-то берете?
- Люблю потому что.
- Хммм... законно. Что ж, мне понадобится ваша помощь, - я заткнул уши и впустил их в кабинет.
Первым делом я подошел к большой куче, что воняла в дальнем углу. Это перегневали оборванные крылья, тряпки, газеты и все то, что выносила моя дорогая Марь Павловна раз в неделю. Немного порывшись в ней, я достал несколько тряпок и вернулся к пациентке. Мужик позеленел от вида того, что я принес. Они уже полусгнили, даже плесень и лешай на них были мервыми. Ими три дня назад я давал вытирать некоторым моим несчастным остатки своих отходов, что они оставляли у меня на полу во время операций.
- Не смущайтесь. Так, дорогуша, я не хочу, что бы вы откусили мне руки, - я запихнул ей одну в рот. Её щеки надулись, значит, начинало тошнить. Двумя свезал наверху руки, что бы её главному спонсору было удобно держать, а двумя другими привзял её ноги к поручням генекологического кресла, который специально поднял из-под стола. Я редко ими пользовался, в основном когда вырезал ненужные плоды, но этим обычно занимались люди специально обученые для этого.
- Итак-с, приступим, родная, - я разрезал на ней одежду, оставив тряпки на столе, и провел рукой по животу.
Тот парень, которому я отрезал крылья три года назад, заливаясь слезами рассказывал, как он любил её, как она прекрасна. В подробностях расписывал её тело, ловя последние сокращения боли в сердце. Да, он любил её до самой последней секунды. Не знаю, может, тогда они и была прекрасна, но сейчас она была просто куском вырывающегося мяса.
Я разрезал ей живот. Наверное, она заорала. Что бы убедиться в этом, я вытащил затычки и кинул их в сторону кучи. Все верно, она орала сквозь кляп. Это она пока орет, её ещё только режут.
Итак, я разрезал кожу и развел края раны, пристегнув их зажимами к её бокам. Затем, запустил руки внутрь, разрезал мышцы и слои жира, добрался до матки и отделил её от тела. После этого перешел к подножию стола, разрезал вагинальный вход, отделяя маточную шею. И вот в моих руках мерзостный орган, присущий только женщина.
- Сохраните? - спрашиваю я блюющего в сторону дрожащего крупной дрожью мужчину. - ну видимо нет.
Я выкидываю его в кучу, развязываю девушке ноги и переворачиваю ей на спину.
Крылья целые, но перья грязные, местами выщипанные, как у приблудной вороны. Без жалости выламываю сначала первое, затем второе. Сквозь кляп капает её содержимое напополам с кровью. Парень пытается что-то сказать, но вместо этого его снова выворачивает. Крылья так же летят в кучу, кровь из нижней части её брюха заливает мне стол, все её лицо покраснело.
Мужик сполз на пол, плача. До него дошло, что же он сотворил со своей подругой. Но сделаного не воротишь. Я развязываю ей руки, она падает на пол и корчится рядом с тем, кто настолько её обожает, что готов сотворить и такое.
- Что ж, получите и распишитесь. Будут проблемы, приходите ещё. Да, и кляпчег лучше не снимайте. Она намного симпатичнее, когда молчит...

Падшие становятся фриками, верно?
Или это просто у меня извращенная любовь ко всему тому, от чего милых мне детей тошнит? Впрочем, всякие ужасы, которые мы напару так любим вместе с обожаемым Берроузом никак не вяжется с тем, что так любит вторая половина меня, что в данный момент зачитывается прекрасными сказками о благородных стражах.
Тем временем я внезапно узнал, что некоторые люди, которых я давно знал, оказывается, всего-лишь мне приснились. Это открытие, которое мне удалось совершить сегодня ночью в момент совокупления с внеочередной девицей, оказалось очень некстати. Мне нравились эти люди, оказавшиеся лишь происком моего больного воображения.

Тем временем тот перегной, который так тщательно производится в каждой ячейке общества, заставляет меня чуток улыбаться. Пускай люди удобряют землю пока могут, когда-нибудь им надоест каторга в подобной сельскохозяйственной индустрии, и они вернутся в цивилизованный мир. Жаль, что все до одного с такими же, как у меня поломанными крыльями:
- Становитесь в очередь, дорогие! Я с удовольствием проведу операции без обезболевания по удалению бесполезных отростков! Что-что? Почему у врача поломанные кости до сих пор торчат из лопаток? Наглядный пример, кем не стоит быть! Не хотите? Тогда в очередь, гражданин, в очередь! Вот вам пакетик, чтоб было куда сблевануть во время операции. Итак, вы готовы?. - Я вырываю новому пациенту остатки крыльев из лопаток. Не помыв руки, даже не одев перчатки. Скрябую ногтями по оголенному трепещущему мясу, которое гниет прямо на глазах. Ах, великолепная вонь! От неё давно передохли все крысы и тараканы в самом дальнем подвале. На проржавевшем проигрывателе стонет The Muse - I Belong To You. Крылья отрываются тяжело, с нервными окончаниями, что идут прямо к мозгу. Приходится выламывать кости. Какой хруст! Он так в тему к музыке. Новая порция крови заливает застеленный газеткой операционный стол. Тут литра три, не меньше, густой, почти черной крови с отблеском темно-красного, вперемешку с желтым, зеленым и темно-коричневым гноем. Милого юношу, молодого даже на мой взгляд пациента, выворачивает в пакетик смесью его сегодняшнего завтрака, жизненных надежд и вчерашних разочарований. Блевотина всех цветов радуги, помешанных нервными красками на бледно-желтом жидком фоне, вытекает за края пакетика, он отшвыривает его на пол и заливает своим содержимым мне весь стол.
- Ох, дорогой, убирать свое дерьмо будете сами.
А он ревет. Блюет и ревет. Схаркивает и ревет снова. Такое потрясное зрелище в состоянии возбудить даже меня. Я с превеликим удовольствием запускаю руку в то место, откуда я только что выдернул остатки его правого крыла, в пульсирующую, зияющую рану, из которой торчит обтянутая порванными жилами лопатка. Её ещё не затронул процесс гниения, он вовремя пришел. Я пропускаю руку под неё, провожу пальцами по позвоночнику. О боже, как жаль, что парень не может орать сильнее. Он кашлеет и его снова тошнит. Кажется, куски его мечты попали в дыхательные пути, бедняга. Я заботливо хлопаю его по подраной спинке свободной рукой.
- Ну что ж вы так, юноша? Один раз влюбились и уже упали... Как мне вас жаль, обычно ко мне приходят после больших попыток в более зрелом возрасте. Впрочем, это ваш выбор. Не надо пытаться ничего объяснить, мне ваша история никак не интересна.
Вместо того, что бы дать ему продыхнуть, я дергаю его за левое крыло, опрокидывая лицом в собственную блевату, которую он мне тут только что намазюкал на утренней районной газете. У современной молодежи никакого уважения к журналистике! Он забавно булькает в ней, давясь от запаха. Из-за неё его снова тошнит уже просто соплями. От такого зрелища я уже не могу устоять, сдираю штаны с его худой задницы и засовываю свой член в его щедро смазанный похожим на птичий понос гавном анус. Я в общем-то не совсем уверен, чувствует ли он сейчас то же удовольствие, которое испытываю я, находясь в его горячей пульсирующей задницей, ну впрочем, это не мое дело. Его несчастное ангельское раскрасневшееся лицо, перемазанная в крови и содержимом души и желудка фезиономия, лишний раз возбуждает меня, и я трахаю его. Сильно, правда он все равно ничего простонать не может, подергивая оставшееся крыло и бессовестно водя рукой под его кожей. Прекрасное содержимое! Как здорово, что он пал так рано! Столь лакомый кусочек редко перепадает моей похоти.
Я раза три спускаю в него, затем, во время четвертого оргазма, единым усилием вырываю остатки левого крыла, и бросаю на пол. И его, и пацана. Затем ударяю его хорошенько по животу, последняя желчь и слезы вырывается из его рта, носа и глаз, а дерьмо, в помеси с моей спермой, разливается темно-коричневой лужей по кафельному полу. Мыском, аккуратно, что бы совсем не запачкать мои любимые черные сапоги, я переворачиваю его к себе лицом. Смотрю на его член. Тот ещё вздрагивает от оргазма. Хммм, у парня есть все задатки для прекрасного будущего.
Я хмыкаю, открываю нижнюю полку тумбы, что стоит под операционным столом, достаю бутылку водки, сначала изрядно отпиваю сам, затем проливаю немного над его головой, пытаясь попасть в рот. Он очень эротично высовывает язычок, и священные капли скатываются к нему в рот. Он закашлевается и сглатывает. Я закрываю бутылку и убираю обратно.
- Прибери тут все, - киваю я на остатки районной газетки, что украшаю мой грязный операционный стол.
- А вы наврали, доктор... Обезболивающее-то у вас, оказывается, было....