Сгоревшие дымными кострами листья унесли в насупленное до слез небо последние искры осеннего тепла. На вечных вершинах снега собираются в дорогу, завидуя немного быстрым птицам, стремительно несущимся к теплу и счастью экватора. Ночь накатывает все раньше и не спешит уступить место робкому и стылому рассвету. Лужи еще не покрыты ломкой слюдой льда, но уже готовы к предстоящей скользкости снаружи и холодной безжизненности смерти внутри. Из-под пяти слоев одежды стали почти невидны, трудно извлекаемы и потому пугающе безразличны женщины. Ключи от декабря у Нового Года, который закроет ворох надоевших разочарований и подарит каждому немного быстротающей надежды.

Странный день: с утра ноют еще не полученные раны в не начавшейся пока войне. Приснилась острая необходимость наточить затупившиеся когти на наждаке. То и дело слышится беспричинное и дурацкое хихиканье в районе левой лопатки. Черные коты чинно стоят в очереди за гуталином. Возле автомойки припаркованы две ступы и метла. Вороны делают пирсинг из серебряных ложек. Бомжи удушливо пахнут чесноком. В воздухе кроме сырости разлито предчувствие озноба и определенно попахивает серой.

И все смотрят тоскливо мне вслед глазами разбитых окон дома, навсегда покинутые мной в поисках естественного тепла. Ни блика света, ни искры разума, ни капли сострадания в них, только тупая боль в затылке, синие лица в подворотне и ржавая арматурина в руке вместо копья.

Целый день она пишет письма. Вечером вкладывает их в заранее надписанные конверты, на которых адресат вымышлен, а адрес отправителя не указан. До полуночи она успевает отнести увесистую стопку конвертов в ближайший почтовый ящик, висящий за пару кварталов от ее дома. Потом медленно возвращается в пустую темноту квартиры и начинает ждать ответов. А назавтра все повторяется с безнадежной неизбежностью. Она не сдастся. Никогда.

Минуешь торопливо полосу отчуждения, пыхтя под тяжестью груза, весь во власти подсознательной боязни опоздать с посадкой до первого решительного оборота стального колеса. Вваливаешься в утробу вагона - и заботы осыпаются. От тебя уже ничего не зависит, кроме заказа чая и прочей малозначительной чепухи. Где-то впереди состава матерый машинист выбирает за тебя путь, количество и место остановок, скорость и все остальное в этом куске жизни. Есть еще мобилка. Но и она ничего не может изменить, кроме нюансов настроения. Ты почти не имеешь власти над собственным телом. Энергия, извлеченная из черноты угла или из хоровода невесомых электронов влечет тебя вперед. Или назад. Все дело в точке отсчета. И лампа фонаря за окном вдруг оказывается низколетящей звездой, бестолково запутавшейся в провисших от безделья проводах.

Границу между добром и злом каждый проводит в душе собственноручно. Сам себе и пограничник, и злостный нарушитель и пограничный пес Алый.