Натюрморты Кончаловского разнообразны. Их разнообразие не только в подборе предметов, индивидуальном в каждом случае, но и в различии чувств, настроений, которые они вызывают у зрителя.
Работа Кончаловского в области натюрморта, отмеченная новыми чертами, завершается созданием больших полотен. Среди произведений такого рода видное место занимает натюрморт «Мясо, дичь и овощи у окна», который был написан в 1937 году. В этом большом полотне, принадлежащем к лучшим произведениям советской живописи, с полной наглядностью выступают как основные особенности замечательного дарования Кончаловского, так и те новые черты, которые были внесены этим мастером в жанр натюрморта.
Длинный узкий стол, поставленный у окна, тянется вдоль всего переднего плана картины. На нем лежат всевозможные овощи, битая дичь, баранья туша. На оконной раме висит охотничий рог и охотничья сумка.
Кончаловский далек от желания воссоздать подобие уголка кухни или лавки, как это делали, например, некоторые фламандские художники XVII века. Художнику просто захотелось написать всевозможные дары природы на фоне зимнего окна. Он увлечен живым проявлением качеств изображаемых предметов; не задача анализа формы волновала его здесь, а воплощение чувства жизни в целом. Он создает радостный мир, наполненный свежестью ранней зимы, ощущением бодрости, покоя и силы. Смелым и оригинальным является замысел натюрморта. Необычайно само сопоставление овощей — свежей зелени и красных помидоров— с зимним пейзажем. Не менее своеобразна и живописная манера, в которой выполнен натюрморт. Все самые обычные предметы — кочаны капусты, листья сельдерея, помидоры, баранья туша, плетеная корзина, сохраняя свою естественную форму, наделяются какой-то особенной выразительностью. Натюрморт беспокоен по линейному ритму. Его колорит построен на резких контрастах ярко-красного, зеленого, белого. Все это придает ему известную напряженность, которая, однако, смягчается в изображении пейзажа, видимого за окном. Зимний пейзаж вносит особую поэтическую ноту в содержание натюрморта: с предельной простотой и скупостью изобразительных средств дано впечатление свежевыпавшего снега, лежащего толстым слоем на крышах домиков, повисшего на ветвях деревьев.
Множество предметов, включенных в натюрморт, усложняло задачу живописца. Можно было сбиться на путь перечисления всего увиденного. Но не количественно точное изображение предметов, а образное решение, большое поэтическое и философское обобщение — такова была цель художника. Поэтому его натюрморт изображает не просто «мертвую натуру», а плоды земли, результат человеческого труда. Все разнообразные дары природы воспроизведены с предельной убедительностью, во всей их неповторимой красоте, причем они подчинены ведущей образной идее.
Большой трудностью было связать воедино натюрморт, помещенный в условиях комнатного освещения, с его фоном — сверкающим зимним пейзажем. Такое объединение различных частей в сложном живописном произведении было достигнуто не смягчением красок, а путем смелого художественного обобщения. Живописный язык достигает предельной лаконичности и силы выражения. Несколькими движениями кисти художник пишет кочан капусты, луковицу, помидор.. . В сочной лепке разнообразных форм он добивается необычайной красоты оттенков, полнокровного выражения жизни предметов, их взаимодействия с окружающей средой и светом. Это умение изображать сложные по своей материальной и колористической структуре сочетания предметов при помощи самых простых средств говорит о совершенстве и своеобразии мастерства Кончаловского.

1943 год. Война. Кончаловский продолжает писать натюрморты, пейзажи, портреты. Это то, что он может делать, может быть лучше других художников. Он не изменяет самому себе, своему призванию. Но в отличие от многих предшествующих работ Кончаловского «Автопортрет» не поражает нас обилием красок и разнообразием цветовых оттенков. Его немногословный колорит, как и сам образ, подкупает внутренней собранностью, обобщенностью и глубиной. В фигуре художник варьирует оттенки желтого и коричневого. В фоне – зеленого и серого. Стремясь несколько смягчить цветовой контраст между фигурой и фоном, Кончаловский надел на себя серую шляпу, а у стены поставил коричневый столик и охристые подрамники. Колорит портрета гармоничен, но отнюдь не «умиротворен». Внутренняя напряженность, высокий эмоциональный накал образа великолепно раскрыты звучным сопоставлением двух «ударных» цветовых массивов: ярко-желтой рубашки и не менее яркой зелени стены.

В «Автопортрете на фоне Кремля» художник изображён почти в полный рост, его взгляд устремлен на зрителя. Большой формат работы, строгая вертикаль фигуры, многозначительность атрибутов и фона делают образ торжественным и позволяют говорить о присущих ему чертах парадности. Но в нем нет подчеркнутой строгости: взгляд сильно скошенных из-под очков глаз таит хитринку, губы добродушно улыбаются, а фигура полновата. Тропинин получился добрым и простым, что, по воспоминаниям современников, на самом деле было свойственно художнику.
Тропинин изобразил себя в домашнем костюме. За его фигурой видны очертания кресла. В правой руке художника - муштабель с круглым навершием, в левой - палитра и кисти - атрибуты его художественной деятельности. Эти детали многозначны и введены автором в изображение, чтобы подчеркнуть важность дела всей его жизни.
Тщательность в написании лица и рук спорит с некоторой свободой в изображении одежды, где автор допускает несколько свободных мазков. Широкие движения кисти видны на воротнике и манжетах шлафрока. Подобная манера заметна и в написании прядей седых волос.
Работа сложна и разнообразна по цвету. Преимущественно темный тон первого плана сменяется светлыми оттенками неба. Фон работы неяркий и состоит из богатой палитры коричневых, желтоватых, зеленоватых тонов, переходящих один в другой. В целом колорит произведения спокоен и скромен.

Павел Андреевич Федотов (1815-1852).
В 1833 произведён в фельдфебели и в том же году окончил курс первым учеником московского кадетского корпуса. Через три-четыре года службы в полку молодой офицер начал посещать вечерние уроки рисования в Академии художеств. Упражнялся дома, рисуя портреты своих сослуживцев и знакомых карандашом или акварельными красками в свободное от службы время. Его акварельные картины произвели впечатление, результатом чего было высочайшее повеление: «предоставить рисующему офицеру добровольное право оставить службу и посвятить себя живописи с содержанием по 100 руб. ассигн. в месяц». Федотов долго раздумывал, воспользоваться ли ему царской милостью или нет, но наконец подал прошение об отставке и в 1844 году был уволен с чином капитана и правом носить военный мундир.
По совету баснописца Крылова художник обратился к бытовому жанру, удвоил свой труд по изучению приёмов живописи масляными красками и, овладев ими в достаточной степени, к весне 1848 года написал одну за другой по имевшимся уже в его альбоме наброскам две картины: «Свежий кавалер» или «Утро чиновника, получившего первый крест», и «Разборчивая невеста». Будучи показаны К. Брюллову, всесильному тогда в Академии художеств, они привели его в восхищение; благодаря ему, а ещё больше своим достоинствам, они доставили Федотову от Академии звание назначенного в академики и денежное пособие для исполнения картины. Картина «Сватовство майора» была готова к академической выставке 1849 года, на которой и явилась вместе со «Свежим кавалером» и «Разборчивой невестой». Совет Академии единогласно признал художника академиком, когда же двери выставки отворились для публики, имя Федотова сделалось известно всей столице и из неё прозвучало по всей России.
Павел Андреевич Федотов прожил трудную и короткую жизнь. Тем не менее, и сделанного им достаточно для того, чтобы его имя осталось навеки одним из самых славных имен в истории русского искусства.

На марках:
1. Свежий кавалер.1846. Москва. Государственная Третьяковская галерея.
2. Разборчивая невеста.1847. Москва. Государственная Третьяковская галерея.
3. Игроки.1851-1852. Киев. Государственный музей русского искусства.
4. Не в пору гость (или Завтрак аристократа).1849. Москва. Государственная Третьяковская галерея.
5. На прогулке.1837. Москва. Государственная Третьяковская галерея. Групповой портрет: П. А. Федотов в форме офицера лейб-гвардии Финляндского полка, А. И. Федотов (отец художника), А. И. Калашникова (сводная сестра художника). Акварель.
6. Автопортрет.1848. Москва. Государственная Третьяковская галерея.

Свежий кавалер (Утро чиновника, получившего первый крестик) – это первая картина маслом, которую он написал в своей жизни, первая законченная картина.
Многие, в том числе художественный критик Стасов, увидели в изображённом чиновнике деспота, кровососа и мздоимца. Но герой Федотова — мелкая сошка. На это настойчиво упирал сам художник, называвший его «бедным чиновником» и даже «тружеником» «при малом содержании», испытывающим «постоянно скудность и лишения». Это слишком откровенно явствует из самой картины — из разномастной мебелишки, преимущественно «белого дерева», из дощатого пола, драного халата и беспощадно протертых сапог. Понятно, что комната у него всего одна — и спальня, и кабинет, и столовая; понятно, что кухарка не его собственная, а хозяйская. Но он не из последних — вот и орденок отхватил, и разорился на пирушку, но все-таки он беден и жалок. Это маленький человек, всей амбиции которого хватает лишь на то, чтобы покуражиться перед кухаркой.
Кухарке Федотов отдал известную долю своей симпатии. Недурная собою, опрятная женщина, с приятно округлым простонародным лицом, всем своим видом являющая противоположность расхристанному хозяину и его поведению, смотрит на него с позиции стороннего и незапятнанного наблюдателя. Кухарка не боится хозяина, смотрит на него с насмешкой и протягивает ему рваный сапог.
"Где завелась дурная связь, там и в великий праздник грязь" - писал об этой картине Федотов, намекая, по-видимому, на беременность кухарки, талия которой подозрительно округлена.
Хозяин же решительно утратил то, что позволяет отнестись к нему сколько-нибудь приязненно. Он налился чванством и гневом, ощетинился. Амбициозность хама, желающего поставить кухарку на место, так и прет из него, обезображивая, право же, совсем недурные черты его лица.
Жалкий чиновник стоит в позе античного героя, жестом оратора поднося правую руку к груди (к тому месту, где висит злополучный орден), а левой, упертой в бок, ловко подхватывая складки просторного халата, так, словно это не халат, а тога. Нечто классическое, греко-римское есть в самой его позе с опорой тела на одну ногу, в положении головы, медленно повернутой к нам в профиль и гордо откинутой назад, в его голых ступнях, высовывающихся из-под халата, и даже клочья папильоток торчат из его волос наподобие лаврового венка.
Надо думать, что именно таким победительным, величественным и гордым до надменности ощущал себя чиновник. Но античный герой, вознесшийся среди ломаных стульев, пустых бутылок и черепков, мог быть только смешон, и смешон унизительно — все убожество его амбиций вылезало наружу.
Беспорядок, царящий в комнате, фантастичен — самый разнузданный разгул не смог бы произвести его: все разбросано, переломано, перевернуто. Мало того что курительная трубка разбита — так и у гитары оборваны струны, и стул изувечен, и хвосты селедочные валяются на полу рядом с бутылками, с черепками от раздавленной тарелки, с раскрытой книжкой (имя автора, Фаддея Булгарина, старательно выписанное на первой странице, — еще один упрек хозяину).

Замысел своей новой картины "Разборчивая невеста" Федотов позаимствовал у Крылова. Намерение было благородное — почтить память баснописца, скончавшегося три года тому назад. Крылова он ставил чрезвычайно высоко; в собственных баснях подражал Крылову как мог. Он взял известную басню «Разборчивая невеста» о привередливой красавице, которая год за годом отказывала всем претендентам, пока вдруг не спохватилась:
«Красавица, пока совсем не отцвела,
За первого, кто к ней присватался, пошла,
И рада, рада уж была,
Что вышла за калеку».
Персонажи на самом деле проживают столь важную для них ситуацию, всецело отдаваясь своим чувствам. Вещи вокруг строго отобраны, и ни одна из них не кажется лишней: и цилиндр с положенными в него перчатками, опрокинутый Женихом, когда он резво бросился к ногам Невесты, усугубляет комичность ситуации.
Перед нами старая дева и нарядно одетый горбун, предлагающий ей свою руку. Федотов показывает решающий момент объяснения. Очевидно, что вслед за этим объяснением последует брак-сделка, столь характерный в аристократической среде. Внешнее уродство жениха, жаждущего богатства, уравновешивается моральной уродливостью невесты. Родители, подглядывающие из-за портьеры, обостряют ощущение лицемерия и фальши.
Картина продемонстрировала живописное мастерство художника. Виртуозно передает Федотов переливы материи платья невесты, блеск позолоченных рам и фактуру деревянных поверхностей. Все предметы обстановки комнаты необходимы и уместны.
Живописец отнюдь не склонен относиться к своим героям с симпатией – скорее, их образы пронизаны беспощадной сатирой.

Сюжет, как всегда у Федотова, читается достаточно ясно: обедневший аристократ сидит в роскошном показном интерьере.. Уже скрипнула дверь... Забеспокоилась собака... Заслышав шаги гостя, аристократ прячет кусок хлеба, который составляет весь его завтрак. Виден не гость, а лишь пола его сюртука да рука в перчатке, отодвигающая портьеру.
Перед зрителем – комната молодого холостяка, служащая и кабинетом, и спальней. Предметы обстановки рассказывают о хозяине. Статуэтка на шкафу, бюстик Ф.Листа на стене, разбросанные театральные афиши говорят о его любви к изящному, но и разоблачают поверхностность этих увлечений. Модный халат, широкие панталоны, восточные туфли и шапочка показывают его желание выглядеть как денди. Атмосферу "жизни напоказ" дополняет "роскошный" "брюлловский" колорит.
Это одна из любимых федотовских тем — ложь, надувательство, скрывающиеся за видимым благополучием.
Хозяин в кресле у стола, за которым он завтракал, перелистывая при этом дешевый романчик в желтой обложке. Шум в прихожей застиг его врасплох, и он порывается вскочить навстречу, не забывая при этом жалкое ухищрение суетного самолюбия. Он пытается в последнее мгновение как-то замаскировать улику — прикрыть книжкой ломоть черного хлеба, который составляет его завтрак.
Вокруг множество разнообразных предметов: ковер под ногами щеголя, нелепая корзина для бумаг в форме античной вазы, картинки на стене, стул с лежащими на нем рекламными листками (один из них предлагает устрицы), изящный полированный столик, горка с посудой, покойное зеленое кресло, ширмы.
Предметный мир играет у Федотова роль положительного начала в картине. Великолепно написанный интерьер с устоявшейся красотой предметов, его населяющих, противопоставлен миру обмана, в который ввергнут герой. В этом сопоставлении и содержится нравоучительный смысл. Федотов придал ему оттенок комичности, недаром он вспомнил в связи с картиной мудрое народное изречение: «на брюхе шелк, а в брюхе щелк». Назидание не заглушает прекрасно воссозданную «картину в картине» — «кабинет аристократа». Умиротворенность окружающего предметного мира напоминает спокойную жизнерадостную атмосферу жанровых картин малых голландцев. Здесь еще раз проявляется важное отличие Федотова от следующих поколений жанристов, рассматривающих красоту искусства старых мастеров, их любование миром как «десерт, без которого можно обойтись».

Эта картина написана Федотовым в последний год его жизни, когда он был уже серьёзно болен. По манере исполнения она сильно отличается от всех предыдущих картин художника и свидетельствует о переходе его на качественно ещё более высокий уровень. Но дальнейшего развития талант мастера не получил из-за его преждевременной кончины. Трактовка картины тоже сложна, и, как пример трактовки, можно предложить следующий рассказ:
Несколько часов, проведенных во взаимном обмане, соперничестве и борьбе, в победах и поражениях, страстях и расчетах, игроки были вместе. Зеленый прямоугольник сукна соединял их маленький кружок, а свет свечи отгораживал от окружающего полумрака. Все эти часы тянулась тоненькая ниточка надежды, что-то могло вдруг перемениться, игра еще не была кончена. Но безумная ночь миновала, катастрофа свершилась. Выигравшие со своими тяжелыми головами, затекшими поясницами и ноющими суставами оказались в одном мире, а проигравший с охватившим его чувством полной безысходности — в другом, по ту сторону невидимой преграды, вставшей между ними. Свет, пространство и движение разделили их в картине.
Он, почти прижавшийся к стене в глубине комнаты, ярко освещен двумя свечами, стоящими на столе, и фигура его отбрасывает ту самую «двойную тень», образующую над ним подобие двойного темного нимба. Они, находящиеся ближе к зрителю и по эту сторону стола, предстают темными фигурами, то лишь отчасти тронутыми светом, то почти не освещенными — силуэтами. Он спокоен и неподвижен. Они извиваются и шевелятся.
Сокрушенный и низвергнутый, он не рыдает, не хватается за голову, не вздымает лицо к потолку и не воздевает в ужасе рук. Он застыл, одна рука его продолжает сжимать стакан с вином, а вторая, беспомощно вывернутая ладонью вверх, покоится на столе — жест нелепый, но в нелепости своей убедительный. Проигравший почти смешон: недокуренная сигара глупо торчит из оскаленного рта, а лицо, и без того искаженное неестественным нижним светом, растянулось в гримасе, карикатурно напоминающей улыбку. Он похож на сумасшедшего и, видимо, близок к тому.
Безнадежность его жизненной ситуации так глубока, что лишила его способности действовать и погрузила в прострацию. Это покой безумия некий транс. Отрешенный, неподвижный и безмолвный, он как зритель, расположившийся в креслах партера, глядит на актеров, глядит на своих недавних партнеров со стороны, но скорее всего, не видит их, смотрит сквозь них, прямо на нас, как бы обращаясь к нам с истиной, внезапно открывшейся ему в высшем прозрении бреда, и нам они явлены такими, какими воспринимает их он своим внутренним взором.
Все трое отшатнулись, шарахнулись от сильного света, загадочно распространяющегося из центра комнаты и от Проигравшего, так резко освещенного этим светом. Их разбрасывает, как при действии центробежной силы, или, скорее, как при сильном взрыве; и двойные тени, стремительно разбегающиеся во все стороны, словно подсказывают пути их дальнейшего движения.
Все трое — чудовищные, уродливые фантомы, носители зла, выигравшие, но, одновременно, и проигравшие, наказанные за свою победу бесконечным страданием, непонятной нам, но ощутимой мукой. Они безлики. Не буквально, конечно: у каждого свое характерное лицо, свое сложение, своя повадка — но все это, в сущности, не важно для смысла картины. Все трое разные, но все как один, их можно было бы поменять местами, и картина осталась бы такой же. И все они страшны.
Они безжизненны. Что-то неестественное чудится в том, что все они разом начали тянуться и извиваться, так как если бы, скрежеща и скрипя, задвигались вдруг одновременно пущенные в ход три заводных механизма. Три пустые души, срифмованные с тремя пустыми рамами, почему-то висящими на голой стене (самая крупная посредине, две поменьше по бокам от нее)—тремя зеркалами, в которых нечему отражаться, потому что, как давно известно, нечистая сила не имеет отражения.

Это групповой портрет: П. А. Федотов в форме офицера лейб-гвардии Финляндского полка, А. И. Федотов (отец художника), А. И. Калашникова (сводная сестра художника).
«Прогулка» была написана в Москве, когда Федотов получил отпуск, впервые за три года службы. В самом деле, это никакая не прогулка, а семейный портрет, герои которого просто позируют на фоне московской улицы и даже не очень стараются показать, что они куда-то идут; она для того-то и была писана, чтобы оставить ее дома, в Москве, как напоминание о себе и залог будущего преуспевания.

К концу 40-х годов Павел Андреевич Федотов -- зрелый мастер, художник со сложившимся мировоззрением, индивидуальным творческим лицом. Он освоил уже в совершенстве технику писания картин маслом, но не оставлял и то, с чего начинал - карандаш, сепию, акварель. В этой технике и выполнен его известный автопортрет 1848 года. Вряд ли стоит глубоко останавливаться на художнической стороне этого автопортрета. Но именно благодаря ему мы представляем облик этого большого художника.

«Архангел Михаил» характерен для рублевских произведений. Голова ангела склонена, в его облике задумчивость и спокойствие. Черты лица намечены легкими линиями, глаза светлые. Замечательна красочная гамма этого произведения.
Архангел родился в воображении художника высочайших помыслов и воплотил мечту о гармонии и совершенстве, живущую в его душе наперекор всем тяготам и трагическим обстоятельствам тогдашней жизни. В изображении архангела как бы слились далекие отзвуки эллинских образов и представления о возвышенной красоте райских небожителей, соотнесенные с чисто русским идеалом, отмеченным задушевностью, задумчивостью, созерцательностью.
Живописное решение иконы отличается исключительной красотой. Преобладающие розоватые тона слегка усилены розовым приплеском вдоль линии носа. Нежные, немного пухлые губы, написанные более интенсивно-розовым, как бы концентрируют этот ведущий тон. Золотисто-русые волосы в мягких локонах, обрамляющие лик, придают гамме более теплый оттенок, который согласуется с золотым ассистом ангельских крыльев, написанных яркими охрами, и с золотом фона. Бирюзово-голубая повязка в волосах, как бы пронизанная светом, вплетается в эту золотистую гамму подобно вкраплению благородной эмали. Заполняя большую часть живописной поверхности, розовый тон мастерски моделируется разбеленными складками, подчеркнутыми верхним рисунком сгущенного кораллово-розового тона. Колористическое решение этой иконы, соединяющее золотисто-желтые, розовые и голубые тона, облагороженные золотом фона, орнамента и ассистной штриховкой ангельских крыльев, как бы идеально соответствует образу архангела, райского небожителя.

Кустодиев начал свой путь как художник-портретист. Уже во время работы над этюдами к репинскому «Торжественному заседанию Государственного совета 7 мая 1901 года» студент Кустодиев проявил талант портретиста. В этюдах и портретных зарисовках к этой многофигурной композиции он справился с задачей достижения сходства с творческой манерой Репина. Но Кустодиев-портретист был ближе скорее к Серову. Живописная пластика, свободный длинный мазок, яркая характеристика внешности, акцент на артистизме модели — это были большей частью портреты соучеников и преподавателей Академии. Кустодиев невероятно быстро для молодого художника, но заслуженно завоевал славу портретиста у прессы и заказчиков.
Уже с начала 1900-х годов Борис Михайлович разрабатывал своеобразный жанр портрета, вернее, портрета-картины, портрета-типа, в котором модель связана воедино с окружающим её пейзажем или интерьером. Одновременно это обобщённый образ человека и его неповторимая индивидуальность, раскрытие её через окружающий модель мир.
Подобно другим русским мастерам начала XX века Кустодиев постоянно работал над автопортретами, что было и актом самосознания художника, и отражением постоянного его стремления совершенствовать свое ремесло.
Однако, по мнению А. Бенуа: «…настоящий Кустодиев — это русская ярмарка, пестрядина, „глазастые“ ситцы, варварская „драка красок“, русский посад и русское село, с их гармониками, пряниками, расфуфыренными девками и лихими парнями… Я утверждаю, что это его настоящая сфера, его настоящая радость… Когда же он пишет модных дам и почтенных граждан, это совсем другое — скучноватый, вялый, часто даже безвкусный. И мне кажется, не в сюжете дело, а в подходе к нему».

Собирая материал для программной картины, Кустодиев летом 1903 года предпринял большую поездку по Волге от Рыбинска до Астрахани. Пестрые картины волжских базаров, тихие провинциальные улочки и шумные пристани навсегда запомнились художнику. Многие волжские впечатления он использовал впоследствии в картине "Праздник в деревне".
В обыденности сюжета, в кажущейся случайности изображаемого - глубокая продуманность, композиционная четкость. Смелые сочетания ярких красок придают картине декоративность, сближая ее с лубком.
Тема веселых и задорных деревенских праздников и гуляний, с грубоватым народным юмором, с яркостью, сочностью и непосредственностью особенно привлекала художника. Картина "Праздник в деревне" имела большой успех на выставках как в России, так и за рубежом.

«Масленица» 1916 года – радостное, феерическое, великолепное зрелище. Пейзаж, взятый широко, панорамно, вводит в мир волшебства зимнего предзакатного часа, когда небо расцвечено розовым, зеленым, желтым, когда пушистый мягкий снег вбирает в себя отблески радужного неба. На этом фоне развертывается масленичное гулянье. Проносятся лошади с бубенцами на расписных дугах, запряженные нарядными санками. Радостно балагурят седоки под яркими полостями. В глубине – карусель, балаганы и веселое бурление толпы вокруг. В картине пять церквей (среди них и Введенская, купол которой был виден из окна мастерской художника). Их очертания, цвет куполов и колоколен играют большую роль в цветовом и композиционном строе пейзажа. Деревья в глубине картины слева – высокие, стройные, опушенные снегом; их тихая нежность контрастирует с буйством мальчишек, то несущихся на санях, то дерущихся на горе. Деревья справа решены в локальном цвете. Их энергичные силуэты – блистательная композиционная находка художника.
В картине отразились зрелищность и красота народного русского праздника, символизирующего проводы долгой зимы. Ярмарки, гулянья, балаганы увлекают Кустодиева как проявление творческой энергии народа. Картина – плод воображения художника. В ней поражает соединение панорамного пространства и ювелирно выписанных деталей. Изображение воспринимается одновременно и как реальная сцена, увиденная наяву, и как роспись лаковой шкатулки. Для воплощения красочности народного праздника мастер находит форму, близкую народному искусству. В сказочной заснеженной стране все пронизано движением: мчатся тройки, мелькают пятна ярких одежд, переливается множеством оттенков снег. Художнику одинаково дороги шатры церквей и шатры каруселей, все это – олицетворение стихии народной жизни. Энергия движения и радость бытия словно торопятся расколдовать холодное царство зимы. И все же праздничное ликование неотделимо от невольного ощущения призрачности этого мира, уходящего в прошлое.
Кустодиев мечтал о создании типично русской картины. Его влекло к рассказу, который мог бы воплотить колорит национального быта, но он никогда не жертвовал живописью во имя повествования; тема в его работах преображалась живописными задачами. В картине «Масленица» жанровый и пейзажный мотивы словно дополняют друг друга. Художник изображает катание на санях, запряженных тройкой лошадей, так, будто весь мир погрузился в праздник. Сочные, яркие краски словно заряжены весельем этого народного гулянья.

Картина Утро была написана Борисом Михаловичем Кустодиевым в Париже во время его пенсионерской поездки по европейским странам. Художник запечатлел на холсте свою молодую жену Юлию Евстафьевну и недавно родившегося сына-первенца Кирилла. Кустодиев с любовью и нежностью создает лирические образы своих близких.
В работе прослеживаются импрессионистические искания, отпечаток которых несут некоторые ранние картины Кустодиева. Художник уделяет большое внимание формированию световоздушной среды. Интерьер картины Утро наполнен переливами солнечного света. Кустодиев мастерски передает световые эффекты на различных поверхностях.

«Купчиха за чаем», пожалуй, самая значительная из картин октябрьского периода, посвященных купеческому быту.
Молодая женщина пьет чай на балконе деревянного особняка. Складки темно-фиолетового с черными разводами платья и такой же чепец подчеркивают белизну округлых обнаженных плеч и свежие краски розового лица. Солнечный летний день клонится к вечеру. По сине-зеленому небу плывут розовые облака. А на столе пышет жаром ведерный самовар и аппетитно расставлены фрукты и сласти – сочный, красный арбуз, яблоки, гроздь винограда, варенье, кренделя и булки в плетеной хлебнице. Здесь же расписной деревянный ларец для рукоделия – это после чая...
Женщина красива. Ее крепкое тело дышит здоровьем. Удобно устроившись, подперев локоть одной руки другой и кокетливо отставив пухлый мизинец, она пьет с блюдечка. Кот, мурлыча и изогнув хвост от удовольствия, ластится к сдобному плечу. . . Безраздельно господствуя в картине, заполняя собою большую ее часть, эта дебелая женщина словно царит над полусонным провинциальным городком, который она олицетворяет. А за балконом медленно течет уличная жизнь. Видны пустынная булыжная мостовая и торговые дома с вывесками, подальше – гостиный двор и церкви. По другую сторону – тяжелые ворота синего соседского дома, на балконе которого старик купец и его жена, сидя за самоваром, также с блюдечка, не спеша потягивают чай: так уж принято – пить чай, встав от послеобеденного сна.
Художник демонстрирует и нарядную красочность предзакатного пейзажа с легкими розовыми облаками, и великолепие пышной белотелой красавицы, и блеск ее лилового шелкового платья, и разнообразие снеди на столе с сочным спелым арбузом, который венчает это торжественное чаепитие. Полная безмятежности кошка, мурлыкая, трется о теплое плечо. Ничто не нарушает спокойствия лица с алыми губами, задумчивыми и одновременно бездумными голубыми глазами. В лице есть та же отрешенность от окружающей героиню картины среды, показанной столь выпукло, реально.
Солнечная, сверкающая красками картина кажется вдохновенной поэмой о красоте России, о русской женщине. Именно таково первое впечатление от нее. Но стоит приглядеться, деталь за деталью читая увлекательный рассказ художника, как на губах зрителя начинает блуждать улыбка. Правда, здесь нет прямой насмешки, столь откровенно проглядывающей в эскизе к картине, где многопудовая, расплывшаяся от бездумья и лени купчиха полусонными глазами смотрит на ласкового кота. У нее большая грудь, испещренные ямочками пухлые руки и пальцы, унизанные перстнями. Но какие-то черточки первоначального замысла сохранились и в картине. «Купчиха за чаем» – совсем не гимн уюту купеческого быта или миру уездного захолустья. Ее насквозь пропитывает ирония. Та самая, которой полна русская классическая литература от Гоголя до Лескова. В сытой и красивой героине Кустодиева немало от характера и круга интересов лесковских купчих. Тоскливо и однообразно текла их жизнь в богатых домах свекров.

Картина «Большевик» привлекает прямолинейной образностью символа. Большевик шагает над городом, за ним вьется уходящее в бесконечную даль алое, как огонь, знамя революции. А внизу такой же бесконечный, монолитный поток людей. Здесь сила символики сочетается с кустодиевской конкретностью видения мира. Картина полна революционного пафоса.
С одной стороны Кустодиев показывает грандиозный масштаб происходящих событий. Стихийный народный бунт художник выражает в символическом образе большевика со знаменем в руках, возвышающегося над городом.
В тоже время вооруженная масса людей создает ощущение бесконтрольности революционного процесса. Заставляет обратить на себя внимание суровый взгляд исполина, направленный сквозь стоящую на его пути церковь. Тени, на слегка померкшем снегу, усиливают состояние тревоги. И у зрителя невольно возникает ощущение, что этот страшный мужик, шагающий по людям и домам, растопчет всё на своём пути.

Выдающийся портретист, Петров-Водкин видел в своих моделях живые вехи времени, героические воплощения человеческого достоинства и творческой чести. Таков и его "Автопортрет" (1918). Космологический символизм сказывается в этом портрете. Портрет художника выделяется точной характеристикой, суровой сдержанностью. Скупое сочетание светло-синего и охристого — эта строгая гамма выражает значительность и сосредоточенность лица, озаренного глубокой мыслью.

"Красный конь" - яркий образец символистской живописи. Это очень емкий образ, представляющий эпоху, говорящий от ее лица. Главное в картине - это предчувствие: что-то произошло и чего-то ждут. Предстоит что-то грандиозное, коренным образом меняющее судьбы. Оцепенение перед началом чего-то нового настолько ярко выражено в картине, что она стала символом эпохи - начала ХХ века. /искусствовед Наталья Адаскина /
В 1912 году Петров-Водкин жил на юге России, близ Камышина. Именно тогда им были сделаны первые наброски для картины, а также написан первый вариант полотна, известный по черно-белой фотографии. Картина представляла собой произведение скорее бытовое, чем символическое. Вначале конь только назывался красным, а на самом деле был просто гнедым (рыжим), и в нем легко узнавались крестьянские лошади той волжской породы, которую Кузьма знал с детства. Два мальчика, одетых в туники, расчесывали коню гриву. Вдали громоздились какие-то скалы, и непонятно было, где все происходит. Коня Петров-Водкин писал с реального жеребца по имени Мальчик, обитавшего в имении. Для создания образа подростка, сидящего на нем верхом, художник использовал черты своего племянника Шуры. Эта картина была последней надеждой Петрова-Водкина. Он должен был, наконец, явить публике настоящий шедевр, иначе впору бросать живопись! Картина уже была близка к окончанию, когда художник близко познакомился с искусством древнерусской иконы. На Петрова-Водкина вид расчищенных шедевров иконописи XIII-XV веков, которые он тогда впервые увидел на выставке, произвел огромное впечатление. Это был своего рода прорыв, художественный шок. Аллегоричную в целом картину Петров-Водкин уничтожил, взял новый холст и написал на тот же сюжет совершенно иную картину.
Центром всего замысла стал теперь не всадник, а пылающий образ коня, напоминающий коня Георгия Победоносца на древних иконах. Конь, как часто бывает на новгородских иконах, стал чисто красного цвета. Красное и желтое, охристое, - это иконописное сочетание. Изменилась и композиция, в ней появились уравновешенность, статика. Это новшество сделало картину совершенно уникальной, гениальной, даже в творчестве этого мастера нет второго такого полотна. И сразу образ приобрел огромную силу: мощный, огнеподобный конь, полный сдерживаемой силы, вступает в воду; на нем - хрупкий голый мальчик с тонкими руками, с отрешенным лицом, который держится за коня, но не сдерживает его - в этой композиции было что-то тревожное, пророческое, в чем художник и сам не отдавал себе отчета. Картина сразу приобрела другой смысл. Она уже не о юности, не о прекрасной природе или радости жизни - вернее, не только об этом. Она - о судьбе России.
Картина с самого начала вызывала многочисленные споры, в которых неизменно упоминалось, что таких коней не бывает. "Купание красного коня" имело огромный и длительный успех, притом у художников многих направлений. Сейчас, наверно, даже трудно понять, почему эта простая на первый взгляд картина вызвала столько шума. Видимо, настроение тревоги, разлитое в ней, чувствовали многие, но никто не смог показать его с такой лаконичной ясностью. Общую мысль выразил один из критиков, Всеволод Дмитриев, который писал: "Когда я увидел впервые это произведение, я, пораженный, невольно произнес: да вот же она та картина, которая нам нужна, которую мы ожидаем". Красный конь выступает в роли Судьбы России, которую не в силах удержать хрупкий и юный седок. По другой версии Красный конь и есть сама Россия, отождествляемая с блоковской "степной кобылицей". В этом случае нельзя не отметить провидческий дар художника, символически предсказавшего "красную" судьбу России XX века. "Купание красного коня" наделало много шуму. И даже давний недруг Петрова-Водкина - Репин, простояв перед полотном добрый час, изрек: "Да, этот художник талантлив!" А ведь двумя годами раньше тот же Илья Ефимович за маловразумительные картины в духе "Мира искусства" ругал Кузьму сапожником, заигравшимся в эстетизм. Видно, сама фамилия "Петров-Водкин" вызывала у людей ассоциацию с сапожным ремеслом. А Кузьма и не скрывал, что он - сын сапожника…
Картина экспонировалась над входом на выставку и, по словам В.Дмитриева, всем, кто ее увидел, она показалась знаменем, вокруг которого можно сплотиться. Иными словами, картина была показана и воспринята как живописный манифест. Весной 1914 года она была на международной "Балтийской выставке" в Мальмё (Швеция). За участие в этой выставке К. Петрову-Водкину шведским королём была вручена медаль и грамота. Разразившаяся Первая мировая война, затем революция и гражданская война привели к тому, что картина надолго осталась в Швеции. После Второй мировой войны и после упорных изнурительных переговоров, в 1950 году произведения Петрова-Водкина, в том числе и это полотно, были возвращены на Родину. В 1953 году вдова художника Мария Федоровна Петрова-Водкина передала картину в частную коллекцию известной ленинградской собирательницы К.К. Басевич, а та в 1961 году преподнесла ее в дар Государственной Третьяковской галерее. Биография картины сложилась так, что практически вся жизнь автора прошла без его шедевра.

В 1920 году по живым впечатлениям событий того времени Петров-Водкин пишет полотно, в котором новая действительность словно преломлялась в старых образах. Это "1918 год в Петрограде". Сюжет его, как и всех картин художника, очень прост: на переднем плане, на балконе - юная мать с младенцем. За ней - темная панорама революционного города, которая вносит мощный мотив тревоги. Но юная работница с обострившимися, как у мадонны, чертами бледного лица, не оглядывается назад - она вся полна сознания своего материнства и веры в свое предназначение. От нее исходит волна надежды и покоя. "1918 год" очень нравился тогдашним зрителям. Картину называли "Петроградской мадонной", и действительно - это одно из самых обаятельных творений Петрова-Водкина, ставшего классикой советского искусства.
В поэтическом образе петроградской работницы своеобразно преломилось представление художника о гуманистическом содержании революционных преобразований. Хрупкий облик матери, полной тревоги за своего ребенка, контур ее фигуры, очерченный мягкими плавными линиями, цветовой строй ее одежды обращают нашу память к образам русской иконописи. Наряду с деталями, конкретизирующими трудную жизнь Петрограда в первые годы революции (очередь за хлебом, разбитые окна), в картине присутствует образ величественной и как бы вечной архитектуры города, напоминающий архитектурные фоны картин итальянских художников эпохи Возрождения.
Объединяя в едином строю конкретную действительность с воспоминаниями, обращенными к искусству прошлых веков, к образу богоматери, ставшему в мировом искусстве средоточием всего самого гуманного, человечного, отданного на служение людям, Петров-Водкин поднимает тем самым образ петроградской работницы до высокого символа. Русская революция предстает в воображении художника в образе матери, несущей в себе вечную потребность самоотверженной, бескорыстной любви к своему ребенку, а через него ко всему человечеству. Общий торжественный строй картины позволяет полнее ощутить его значительность.