Филологи уничтожают русский язык.

 

 

В сегодняшнюю вакханалию уничтожения русской культуры достойный вклад вносят учёные, чьей специализацией является непосредственно русский язык. Я не буду разбирать относительно недавнюю одиозную попытку министра Лопатина ввести правило "как слышим — так пишем" и "обогащение" русского языка словами типа "кофе" среднего рода и "файвоклоками" — я хочу обратить внимание читателей на замуфлированную атаку на русский язык со стороны тех учёных, которые по своему статусу должны противодействовать таким атакам. Один из них — это некто Михаил Наумович Эпштейн. А вот его творение: "Русский язык в свете творческой филологии разыскания". Вкратце этот антирусский пасквиль толкает самоуничижительную мыслишку с соплями, что-де русский язык деградирует — на фоне бурно развивающихся иностранных языков, особенно английского, — и что в этом виноваты мы, рядовые граждане России, потому что мы-де не хотим развивать свою речь. Там же он изображает из себя мессию, который нас, гоев-неучей, по-отечески так хочет оЩасливЕть созданием новых слов.

 

 Часть 1. Сколько слов в русском языке?

 

В этой главе  автор проталкивает следующие мыслишки:

 

1. Словарный запас русского языка в целом уменьшается;

2. Словарный запас английского языка увеличивается;

3. В тех случаях, когда словарный запас русского языка увеличивается, то это увеличение за счёт плохих слов;

4. Количество слов в словарях русского языка завышено при помощи приписок.

 

 

Смотрим, как Эпштейн показывает уменьшение словарного запаса русского языка:

 

Однако в ХХ веке пошел язык на убыль, вдвое-втрое, если не больше, поредела его крона, обломались ветви, и от многих корней остались черные пни, на которых еле держатся несколько веточек. Самое тревожное — что исконно русские корни в ХХ веке замедлили и даже прекратили рост, и многие ветви оказались вырубленными. У Даля в корневом гнезде -люб- приводятся около 150 слов, от “любиться” до “любощедрый”, от “любушка” до “любодейство” (сюда еще не входят приставочные образования). В четырехтомном Академическом словаре 1982 года — 41 слово. Даже если учесть, что Академический словарь более нормативен по отбору слов, не может не настораживать, что корень “люб” за сто лет вообще не дал прироста: ни одного нового ветвления на этом словесном древе, быстро теряющем свою пышную крону. То же самое и с гнездом -добр-: из 200 слов осталось 56. Или вот корень “леп”, от которого дошли до нас слова: лепить, лепиться, лепка, лепнина, лепной, лепешка. Других бесприставочных слов, начинающихся с этого корня, в современных словарях нет. А у Даля: лепленье, леп, лепкий, лепковатый, лепкость, лепитель, лепщик, лепила, лепнуться, лепня, лепок, лепком, лепма, лепушка, лепа, лепеха, лепешица, лепеш, лепешник, лепешечник, лепешный, лепешечный, лепешковый, лепешковатый, лепёщатый, лепешить. Было у корня двадцать шесть веточек, осталось семь.

 

Видим, что подавляющая часть Далевских слов с корнем "леп", если не все, понятна русскому человеку, а их неупотребление связано не с уходом из словаря, а с изменением условий жизни. То есть слова вовсе никуда не ушли. Если сравнить с его любимым английским языком, то достоверно известно, что англичане в быту ограничены вообще парой тысяч слов. И по такой логике они вообще на уровне дикарей (собственно, это правда), однако наш филолог почему-то уход из употребления считает исчезновением только в русском языке, а в других языках уход из употребления ничего не означает.

 

 

Тут же Эпштейн сообщает:

 

Во всех словарях русского языка советской эпохи, изданных на протяжении 70 лет, в общей сложности приводятся около 125 тысяч слов. [1] Это очень мало для развитого языка, с великим литературным прошлым и, надо надеяться, большим будущим. Для сравнения: в Словаре В. Даля — 200 тыс. слов. В современном английском — примерно 750 тысяч слов: в третьем издании Вебстеровского (1961) — 450 тыс., в полном Оксфордском (1992) — 500 тыс., причем более половины слов в этих словарях не совпадают. [2] В современном немецком языке, по разным подсчетам, от 185 до 300 тысяч слов.

Вон оно что, оказывается! А мужики-то не знают. В русском языке-то, вишь всего 125 тысяч слов. Правда здесь Эпштейн чисто по-м****** не указал, что это за словари, и можно ли их сравнивать между собой. Дальше мы посмотрим, как он сравнивает между собой словари, а здесь отметим, что 125 тысяч слов русских словарей — это в основном корни целых кустов, то есть действительное количество нужно увеличить примерно втрое-впятеро, а то и всемеро. Но это выдающийся русский филолог не знает — у него образование нелингвистическое.

 

Смотрим, как у Эпштейна увеличивается словарный запас английского языка:

 

Между тем за пять лет нового века английский язык обогатился тысячами новых слов (а значит, и реалий, понятий, идей), созданных на его собственной корневой основе. Приведу несколько примеров, относящихся только к такой узкой области современной англо-американской культуры, как литературная деятельность: backstory (фактическая, документальная основа художественного вымысла); banalysis (банализ, банальный анализ); blog (блог, персональный сетевой дневник или форум); belligerati (писатели — сторонники войны и империализма); carnography (описание насилия); bibliotherapy (библиотерапия); fanfic (произведения, создаваемые на тему определенного фильма или телешоу его поклонниками); faxlore, xeroxlore (современный городской фольклор, распространяемый по факсу или на ксероксе); fictomercial (произведение, в которое писатель за плату вставляет наименования фирмы и ее продуктов); glurge (сентиментальная история, распространяемая по электронной почте); Internetese (сетеяз, язык сетевого общения)...

Это, конечно, примеры слов, ставших родными для всех англо-американцев. Дальше я ещё отмечу способ англоязычного словообразования, но сейчас интересно другое — Эпштейн приводит в качестве примеров то, что даже на одноразовые слова не тянет. Причём похоже, ему не известно действительно новое английское слово — cool. Вот такой вот выдающийся лингвист, ой, простите, филолог.

 

 

Смотрим, как Эпштейн гнусно выпячивает отрицательную лексику, возникшую в последнее время:

 

Когда я спрашиваю своих филологически наблюдательных друзей, какими словами за последние годы обогатился русский язык, они начинают сыпать англицизмами. Нет, пожалуйста, с русскими корнями, — уточняю вопрос. Оживление быстро затухает, и с трудом из памяти извлекаются “озвучить”, “отморозок”, “беспредел”, “разборка”, “наезжать”, “париться” (“напрягаться”) и несколько других столь же неновых и в основном низкородных (блатных) слов, выскочивших из грязи в князи; список не меняется годами

Слова эти, конечно, низкородны — НО! Кто как не Эпштейн должен был противодействовать всей этой грязи, которая потоком обрушилась во время катастройки. Кстати, а сам Эпштейн — разве не он среди г...на, ой, простите, мозга народа, поддерживал всю эту грязь? Вспомним, как Швыдкой пропагондонил (на канале "Культура", кстати), что-де "мат — это неотъемлемая часть русского (именно русского, а не другого — kobakoba2009) языка", вспомним, как нарисованный на мосту в Питере член получил от комиссии по культуре статус "творчества" и т. д.

 

Кроме того,  Эпштейн "не замечает" весь важного обстоятельства: когда общество (стараниями Сталина, Берии и коммунистов, кстати) было на подъёме, русский язык чутко отозвался множеством новых слов — спутник, колхоз, целинник и т. д. — точно также возникшие во время разрушения низкородные слова — это чуткое развитие того, к чему толкали общество все эти эпштейны-чубайсы-гайдары и прочие деньголюди. Так что не умирает русский язык — но также как в войну появились слова "фрицы", "шмайссер", "хендэхох", также низкородные слова чутко он отражают действительность. И понятно, почему Эпштейн с такой опаской к ним относится — эта сволочь нутром чует, во что выльются эти слова лично для него.

 

Особенно интересно прочитать, что, оказывается, русские словари 20-го века сплошь занимались приписками количества слов:

 

Если английский язык в течение ХХ века в несколько раз увеличил свой лексический запас, то русский язык скорее потерпел убытки и в настоящее время насчитывает, по самым щедрым оценкам, не более 150 тыс. лексических единиц. Новейший “Большой академический словарь русского языка”, первый том которого выпущен в 2005 году петербургским Институтом лингвистических исследований РАН, рассчитан на 20 томов, долгие годы подготовки и издания. В него предполагается включить всего 150 тысяч слов — и это с учетом всего того, что принесли в язык послесоветские годы.

 

 

При этом следует признать, что в словарях русского языка огромное число “дутых” единиц — суффиксальных образований скорее словоизменительного, чем словообразовательного порядка. Как ни горько в этом признаться, представление о лексическом богатстве русского языка во многом основано на уменьшительных суффиксах, которые утраивают, а часто даже и упятеряют количество существительных, официально числимых в словарях.

 

Тут же он сразу и вывод делает — нет — навязывает:

 

Будем исходить из того, что существительные составляют 44,2% всех лексических единиц в русском языке. [6] Следовательно, примерно 54 тыс. существительных, представленных в семнадцатитомном Большом Академическом словаре (объемом 120 480 слов), нужно сократить по крайней мере втрое (если не вчетверо), чтобы представить реальный лексический запас этой важнейшей части речи. Остается всего примерно 18—20 тыс. существительных, если не включать в подсчет их суффиксальных уменьшительно-увеличительных вариаций, по сути не меняющих лексического значения слова.

 

*Заметьте, что его родной язык насчитывал 22 буквы, но, который сейчас, имеет уже 38 букв, но, они говорят, что это буквы окончаний слова и, за целые принимать не надо, но такие слова получают новый смысл и, таким образом, словарный запас иудеев увеличивается, а нам -стараются уменьшить, сделать беднее и, в этом убедить русских. Было 49 буквиц, а сейчас 30 фонем, без образов.

 

Здесь Эпштейн во всей красе показал свою академичность. Он уже не знает, что словообразование при помощи приставок и суффиксов — это обычный для любого языка способ появления новых слов, то есть по Эпштейну этот способ в русском языке не следует рассматривать как словообразование, а в других — это правильный способ. Там же он пеняет, что даже Даль не включал в свой словарь слова, образованные за счёт суффиксов, иначе его словарь сдержал бы аж 600 тысяч слов и это неправильно. Но это почему-то правильно для английского языка. Знатоки могут ещё напомнить по аж 12 времён английского языка по сравнению с убогими тремя в русском (в действительности при том подходе, при котором выдумываются 12 времён, можно выдумать хоть 12 сотен времён). Не будем пенять англичанам, которые вместо "я ем" говорят "я есть едящий" (I am eating), вместо "давайте веселиться" говорят "позвольте нам быть весёлыми" (let us be merry), а "я ходил в школу" и "я сходил в школу" они не различают (I went to school) — оставим эти недоразумения на совести Эпштейна (если она у него есть).

 

 

В общем, Эпштейн ярко доказывает известное мнение — что такое интеллигенция. Но этими помоями Эпштейн не ограничился — продолжение следует...

 

Продолжение следует...