Цель движухи остаётся невнятной. Саморазрушение, как единственно- / в полной мере / -не-отождествленное норме явление, образует собой самый явный выход [откуда?]. Ну да.
Найти мента. Проткнуть ему глотку штыком..[?] Хотя, нет. Уже устарело.
Но а если подойти с другой стороны?
Цель движухи -- всеобщее счастье.... [Уфбл!] Я к этой стороне и близко подходить не собираюсь, так как все "всеобщее" вызывает только один эффект -- внутрежелудочного самоопустошения. О массах уже начиная с и-Гассета [хотя, куда Ортеге до Ницше!] разумные люди ничего хорошего не пишут не думают и не говорят.
Нет, нет. Всё не то.
Ведь низкое солнце, [just imagine that! again..] по-прежнему,, я подозреваю,, своими косыми дельфинскими лучами продолжает, не менее эффективно,, а даже и в разы более значительно!,, это точно, освещать западные склоны пиков, продолжая тем самым освещать ту самую [бля, всё ту же! это точно!] стену, всё того же ебучего темного камня. Разве только сетка золотистых отражений уже не слепит, а,, скорее,, угнетающе тускнит в белке помутневшего глаза. Но руки всё те же. А не то.
Все не то. Поздно. Стало, когда ты уже заглянул за.
И что остается? Обмен смертями.
Бросишь так иногда, мельком, вверх взгляд, полный решительности и полый от той же решительности одновременно. На самодостаточный бессмертный хоровод провожающих день за днём, отражающихся в миллионах глаз облаков. И уже никуда не торопишься. Хочется стать чем-то новым.
Дорогу можно искать долго, и не найти до конца.
Но есть те, которым срать на все(х). Как Гоген, например.
Тот в сорок лет бросил работу, жену, детей. А кому всё это было нужно? Ему? Нихуяшечки подобного. Ему вообще, начиная с некоторого момента, перестало быть нужно хоть что-либо. Умер на задворках мира, ненужный никому [любимая была с ним! точнее, она его любила], похоронив вместе с собой свой самый великий труд [так утверждает Сомерсет Моем].
Тоска.
Цель движухи остаётся невнятной.
