Окно рейсового поезда ночью мешает внешний мир с отражением всех плацкартных внутренностей. Сливаясь в один динамичный коллаж, отпечатки пальцев на стекле накладываются на железные койки, фонарные столбы выхватывают из темноты дома и улицы, и другие куски чужой повседневности. Характерный стук колес о шпалы отсылает эти куски в воспоминания, где тысячи разных картинок слипаются в единый образ. Поселки, названия которых никого не интересуют, люди, чья биография проста и очень предсказуема. Какие-то физические силы тащат вагон через места, где произошел конец истории – полное отсутствие событий. На пути из Барнаула в Омск я ощущаю себя «нигде».

Мне не интересно. Зачастую это основная проблема моего восприятия, и особенно остро она стоит именно сейчас. Я приехал к сестре, которую не видел около двух лет, и новоявленному родственнику, который младше, чем мой сотовый. Он может претворяться, что печатает на клавиатуре, и меня этот трюк, наверное, должно размазать от умиления. Социальные обязательства к тем или иным чувствам всегда приводят к дилемме между грубостью и лицемерием. В данном конкретном выборе я решил подумать, что цирковые обезьяны бывают прогрессивней. А Омск – город как город, он может нравиться только в контексте личных ассоциаций.

После Омска я свалил в Питер. Совершенно другой город с чрезвычайно красивыми улицами  – ровно в том аспекте, который нравится лично мне. С непривычно приветливыми прохожими и вечно дождливой погодой. Кроме того, что один памятник архитектуры хотел меня прибить куском лепнины, или что там с них сыпется, все было просто замечательно. У меня даже быстро нашлась любимая улица – Репина.  Я снял квартиру у одного гомосексуалиста на верхнем этаже, в старом доме островной части города. К помещению прилагалась взломанная дверь на крышу, познавательные надписи в подъезде и бомжи на чердаке. Рядом гигантский парк, которым, от избытка фантазии, риелторы называют Смоленское кладбище. Говорят, все эти факторы, включая ориентацию владельца квартиры, это все очень по-питерски.

 - меня Карелом дразнят, а что Карел говорит, так оно и будет!
- и что Карел говорит?
- а Карел говорит…говорит, жена у тебя будет хорошая!

Карел это единственный человек, с которым я успел познакомиться в городе. Вор в законе, который живет на крыше. И, соответственно, полночи ходит по моему потолку. Кроме этого он автор стихов и песен группы «Перевал», что бы она там не пела. Может и совсем не вор, но он где-то спер мне коврик под дверь.

Карел хранит на лице следы повреждений. Морщины и трещины кожи, что лабиринтом водят обладателя между биографиями работяги и алкоголика. В этом контексте интересен даже не сам Карел, а его попутчик. Он постоянно извиняется, даже когда просто проходит мимо, обращается ко мне на «вы», хоть я и вдвое младше. Его одежда еще не потеряла товарный вид и в прическе пока угадывается работа парикмахера. Человек пытается адаптироваться к тем обстоятельствам, которые его смущают, и в которых ему предстоит жить. Наблюдать все это было крайне грустно, но однозначно интересно.

 Здесь всюду вода. От дождей и каналов до банальной сырости и, в конце концов, большой реки  через весь город. Я много раз слышал, что вода есть символ сумасшествия. Либо от подобных символизмов, либо от того, что я третий месяц не могу найти работу, мое восприятие дает сбои. Начались слуховые галлюцинации. Сплошные нервы, – какое это по счету собеседование? По каким критериям я, с двумя высшими и одним инязом, не прошел даже в колл-центр и на оператора ПК? Какого хрена я еще могу сделать, хотя бы в теории?

 Я предполагал, что от моего образования мало пользы. Но, глядя на некоторых нищих с Невского проспекта, я начал подозревать, что этот факт имеет самые серьезные последствия. У меня всегда был страх не найти применения, быть ненужным. Как у той неопрятной женщины, что я видел у Аничкова моста, она лежала без признаков жизни и при полном безразличии прохожих.

- похоже, что она мертва.
- надо ведь что-то сделать!
-конечно, покурим?

Вспомнил город на М. Раньше я думал, что самые интересные люди живут именно в Москве. И что в природе просто нет тех вещей, которых нельзя тут найти. Я вообще часто думал всякую фигню. Снял квартиру у одного из тех представителей креативного класса, которым при этом удается быть богатыми. На фоне легких наркотиков он очень кстати подался в дауншифтинг. Здесь на всю улицу чудесно пахнет какао - рядом шоколадная фабрика. 

 

- у вас хлеб с плесенью.

- это Рокфор.

 

Я живу в зале квартиры. Сюда  постоянно приходят люди, имена которых я не пытаюсь запомнить. Будучи постоянно на виду, мутируешь до общепринятых стандартов. Пропадают привычки: я больше не ем китайскими палочками, почти не читаю, и (мать господня!) даже начал смотреть телевизор. В культурном аспекте мне нужна реставрация.

Есть мнение, что личность состоит из привычек и памяти. Это не моя мысль, все это было в одном японском мультике. Забавно смотреть, как эта самая личность стирается. В третьем по счету городе моя память совсем оторвана от тех мест, которые с ней связанны. Я все слишком быстро забываю. Вещи, события – все это начинает терять значение. И главное, люди, которые мне важны. Я боюсь, что найду новых очень хороших друзей, с которыми буду жить очень интересные события. А я не хочу ни перекрывать, ни заканчивать то, что уже имею.  Я не видел свою девушку почти полгода, друзей и родителей – почти год.

 Я не увижу свою кошку никогда. Пельмени в кастрюле слиплись в месиво и начали пригорать – я поставил их на плиту чуть раньше, чем узнал про кошку. Перебирая в мыслях все то, что с ней связанно, я четко понял, что не хочу ими больше делиться, никогда, нигде и ни с кем. Быть в этом плане абсолютно жадным, и никаких больше царапин на запястьях.      

Мне, может, никогда не было так спокойно, как 23 апреля 2012 года. В стране выходной. На улице осадки все не могут определиться с агрегатным состоянием. В огромном новостном агентстве, где я теперь работаю, почти никого нет. Мне кажется, что в помещении редакции тоже идет дождь. Невидимый и мнимый, который можно только ощущать. Что вода стекает ручьями по рабочему столу, заливая мониторы и тысячи телевизоров, что развешаны во всех мыслимых местах. Что полированные ботинки сотрудников рассекают лужи, едва существующие даже на уровне идей. И все вокруг очень псевдо-мокрое. Ленты воды медленно штрихуют почти безлюдное пространство до самой дальней стены редакции. Этим ощущением я бы поделился, если бы умел.