До сих пор алкоголь глазами подростка

Ваш пост попал на страницы информационно-аналитического проекта
Politonline.Ru. Можете убедиться:
http://www.politonline.ru/?area=groupList

Ваш пост попал на страницы информационно-аналитического проекта
Politonline.Ru. Можете убедиться:
http://www.politonline.ru/?area=groupList

Продажные ВСЕ!!!

Спасибо...

Если бы... . Если бы... . Если бы... .

Ваш пост попал на страницы информационно-аналитического проекта
Politonline.Ru. Можете убедиться:
http://www.politonline.ru/?area=groupList

Кажется, всё верно. Осуществимо ли...

Максим Хрусталев
http://news.km.ru/pravdu_o_katyni_ne_dal_obnarodov/print



Уже неоднократно ставился вопрос: не слишком ли торопится руководство России со своими покаяниями перед поляками за Катынь? А точнее говоря, безусловным признанием «нацистско-польской» (без всякого желания обидеть поляков; просто хронологически выходит именно так: в 1943 году с заявлением выступают нацисты, а поляки затем его подхватывают и развивают) версии трагедии в Катыни.
Согласно этой версии, как известно, по сталинскому приказу НКВД весной 1940 года расстрелял в окрестностях смоленской Катыни 21 тыс. польских офицеров, причем (очевидно, для особого коварства) из немецких «вальтеров». Своих доморощенных «врагов народа» НКВД расстреливал из наганов: мол, и так сойдет. Причем руки польских офицеров были почему-то связаны немецким шпагатом, в СССР не производившимся. Очевидно, лично Берия по блату выделил для поляков шпагат из наркомовских фондов. Все же иностранцы, не своя родная контра недобитая…
Такие нестыковки и поляки, и прочие западные авторы почти стопроцентно принявшие «нацистско-польскую» версию, и наши отечественные либералы объясняют очень невнятно. Типа, коварные Сталин и Берия уже в марте 1940 года знали, что будет война, и немцы уйдут далеко за Смоленск. И только осенью 1943 года их со скрипом понемногу попрут обратно.

Как может видеть читатель, вопросов, в любом случае, возникает немало, и оснований принимать безусловную вину за те давние расстрелы, которые еще непонятно кто совершил, руководству России совсем не стоило.
Не так давно КМ.RU уже печатал обращение Виктора Илюхина к Владимиру Путину и Дмитрию Медведеву, в котором Илюхин достаточно убедительно доказывал сомнительность «нацистско-польской» версии катынских событий. Более того, занимая высокую должность старшего помощника Генерального прокурора СССР, он был свидетелем того, как в 1989–90 гг. на скорую руку собирались «материалы», на основе которых Михаил Горбачев впервые извинялся перед поляками за Катынь.
Сейчас нашлись и новые свидетельства непричастности советских руководителей и органов госбезопасности к данной трагедии. Как сообщает сайт Движения за возрождение общественной науки, известный российский военный историк, доктор исторических наук А.Н. Колесник передал в редакцию «Правды о Катыни» посвященные Катынскому делу выдержки из стенограмм его личных бесед с бывшим членом Политбюро ЦК ВКП (б) Лазарем Моисеевичем Кагановичем.
Всего за период с 1985 по 1991 гг. у А.Н. Колесника состоялись 6 бесед с Кагановичем на различные исторические темы. К сожалению, опубликовать стенограммы этих бесед без значительных купюр и редактирования не представляется возможным. В первую очередь – по цензурным соображениям, «поскольку прямая речь Л.М. Кагановича изобилует ненормативной лексикой, характеризующей его отношение к руководству гитлеровской Германии, правящим кругам буржуазной Польши и лидерам горбачевской перестройки, в частности, персонально к А.Н. Яковлеву».
Зато даты бесед и их содержание, без сомнения, являются документальным материалом: ведь Каганович оставался под наблюдением КГБ, все даты разговоров и их содержание неукоснительно записывалось. Более того, фотографировались (с указанием времени) все, вступающие с ним в контакт.
Беседа о «катынском деле», в которой Каганович впервые сообщил информацию о точном количестве граждан бывшей Польши, действительно расстрелянных на территории СССР за период с ноября 1939-го по июль 1941 гг., состоялась 6 ноября 1985 года в Москве на его квартире по адресу Фрунзенская набережная, д. 50 и длилась 2 часа 40 минут – с 18:40 до 21:20. При беседе присутствовала дочь Лазаря Михайловича Майя Лазаревна, которая стенографировала всё сказанное.

Впрочем, как выяснилось, стенографировала не она одна. Позднее Колеснику позвонил оперативный сотрудник КГБ капитан Рязанов, тайно проводивший запись беседы, и в категорической форме обязал историка не разглашать сообщенную ему информацию
Итак, тогда Каганович сообщил Колеснику, что весной 1940 года руководством СССР было принято вынужденное, «очень трудное и тяжело давшееся», но, по словам Л.М. Кагановича, «абсолютно необходимое в той сложной политической обстановке решение» о расстреле 3196 преступников из числа граждан бывшей Польши. Согласно свидетельству Кагановича, приговорены к расстрелу были в основном польские военные преступники, причастные к массовому уничтожению в 1920–21 гг. пленных советских красноармейцев, и сотрудники польских карательных органов, «замазанные» преступлениями против СССР и польского рабочего движения в 1920-30-е годы. Кроме них, были также расстреляны уголовники из числа польских военнопленных, совершившие на территории СССР тяжкие общеуголовные преступления уже после своего интернирования в сентябре-октябре 1939 года, – групповые изнасилования, разбойные нападения, убийства и т. д.
Любопытно, что в 1986 году в телефонном разговоре с Колесником количество расстрелянных в 1939–41 гг. в Советском Союзе польских граждан в «около 3000 человек» оценил и бывший председатель Совета народных комиссаров СССР Вячеслав Молотов. Кроме того, точную цифру «3196» расстрелянных польских граждан в личной беседе с Колесником уверенно подтвердил также бывший нарком по строительству СССР С.З. Гинзбург.
Содержанием бесед Колесника с Кагановичем очень настойчиво интересовался член Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлев, проявляя при этом сильное беспокойство относительно возможного ввода свидетельства Кагановича о «катынском деле» в научный оборот. В конце 1989 года, накануне своего выступления на II Съезде народных депутатов, Яковлев через Колесника передал Кагановичу перечень вопросов по «катынскому делу» с предложением записать его ответы на них на магнитофон. Однако Каганович пришел к выводу, что Яковлев, получив записи с его ответами на вопросы, произведет манипуляции с записями и исказит их смысл, и отказался отвечать по магнитофону. Он выразил готовность, несмотря на преклонный возраст, лично выступить перед делегатами съезда, на что уже не могло пойти руководство съезда.

Особую нервозность у Яковлева и его окружения вызывала перспектива обнародования точной цифры расстрелянных в 1939–41 гг. польских граждан (3196 человек) и истинных причин их расстрела. Яковлев предложил Колеснику «забыть» о данных Кагановича взамен на приличную должность (по выбору). После ряда подобных предложений и последующих отказов в 1993 году Колесника уволили из Института военной истории. Как видим, история эта выглядит вполне правдоподобно.
Можно вспомнить еще своими глазами читанные в начале 90-х годов публикации протокола допроса отставного генерала КГБ Токарева. В 1940 году он был начальником УНКВД по Калининской области, где якобы в поселке Медном спрятал 6000 трупов расстрелянных поляков. По ходу чтения складывалось впечатление, что престарелому генералу заранее дали «установку», в чем ему признаваться, но… то ли он решил довести ситуацию до полного абсурда, то ли откровенно издевался над молодым следователем из Главной военной прокуратуры.
История звучала примерно так: весной 1940 года в Калинин (нынешнюю Тверь) приехал сам начальник комендантской службы НКВД, отвечающей за исполнение смертных приговоров, генерал Василий Блохин, и с ним – несколько подручных и чемодан с иностранными пистолетами. Московские гости сразу отодвинули калининских чекистов от своей работы, да и, фактически, выперли из помещения родного управления. Обрядившись в фартуки и краги, они днем и ночью выводили поляков из камер, сверяли личности и расстреливали. Пальба шла круглосуточно, а пороховые газы заволокли весь квартал, прилегающий к зданию управления. Но московские чекисты только выбрасывали перегревшиеся пистолеты, без перерывов на сон и пищу. И продолжали свою кровавую работу – по 200 человек в сутки, заверял Токарев. Так они за месяц 6000 перестреляли. При этом, правда, и сами с ума посходили (действительно, есть от чего!), и тоже все вместе с Блохиным застрелились.

Подобный бред, конечно, в перестройку можно было и напечатать, но более-менее тщательное разбирательство камня на камне не оставляет от описанного «ужастика». Даже осмотр плана здания бывшего Калининского УНКВД демонстрирует невозможность проведения в его стенах столь масштабного мероприятия. И про окутанный пороховыми газами квартал никто в Твери не помнит (свидетелей, видимо, тоже расстреляли). Не говоря уж о том, что генерал Василий Блохин находился на своем посту вплоть до марта 1953 года. И даже после этого не застрелился, а умер почетным пенсионером (правда, после расстрела Берии его лишили генеральского звания).
Похоже, на подобных «ужастиках» и строится вся та «правда о Катыни», в которой скоропалительно покаялось перед поляками руководство нашей страны.
-------------
Факты КМ

Факты KM.RU
«Польские войска взяли в плен более 146 тыс. человек, содержание которых в Польше было очень далеко от каких-либо гуманитарных стандартов. Широко было распространено ограбление пленных, издевательство над пленными, использование их на тяжелых работах, содержание впроголодь. Все это привело к тому, что около 60 тыс. советских военнопленных умерли в польских лагерях. К 21 ноября 1921 г. из Польши вернулись 75 699 бывших военнопленных. Польских пленных в Советской России к концу 1920 года было около 60 тыс. человек, их содержание не преследовало цели уничтожить или унизить их. Наоборот, подавляющее большинство пленных рассматривалось как «братья по классу», и какие-либо репрессии в отношении них были просто немыслимы».
Профессор Михаил Мельтюхов. «Советско-польские войны»

Источник: http://gidepark.ru/post/article/index/id/54058
11 апреля 2010 в 22:34
Гайдпаркер: Жора Рожко
4065 просмотров
Рейтинг +659 Обсудить (323)


Произвол или возмездие?

Свое локальное исследование по вопросу гибели красноармейцев в польском плену я хочу предварить словами из выступления польского политолога, профессора Кшиштофа Федоровича, сказанными на конференции в Калининграде в 2004 г.: “В отношениях между нашими странами много обид, боли и страданий. Нет смысла спорить о том, кто больше страдал. Грустно, что вместо того, чтобы вместе стремиться к полному “расчёту” с прошлым и устранению “белых пятен”, мы реанимируем самые тёмные страницы общей истории, всё больше погружаясь в мир прежних конфликтов”.

Недостаточно полное исследование российскими юристами всех версий и аспектов Катынского преступления в рамках уголовного дела № 159 позволяет польской стороне ставить вопрос об однозначной ответственности России как правопреемницы СССР за это преступление. Официальная версия “Катынского дела” плохо увязывается с рядом вновь открытых и давно извест­ных доказательств и фактов, в частности о причастности нацистов к Катынскому преступлению. Также не дается обоснованного ответа на вопрос, каковы были основная причина и мотив расстрела.

Считается, что основанием для расстрела польских военнопленных стало общее обвинение, что “все они являются закоренелыми, неисправимыми врагами советской власти, ...преисполненными ненависти к советскому строю” (“Катынский синдром”, с. 464).

Однако надо иметь в виду, что общие формулировки “враги советской власти”, “враги народа” в 30-е годы подразумевали широкий спектр конкретных обвинений (вредительство, совершение уголовных преступлений и т. д.). Если Сталин, как утверждает польская сторона, в марте 1940 г. решил обезглавить польскую нацию, уничтожив её элиту за “антисоветчину”, то как понимать позицию того же Сталина, решившего уже в ноябре 1940 г. из числа военнопленных поляков “организовать польскую военную часть”? Более того, каким образом большая группа “антисоветчиков” из армии генерала Андерса не только осталась в живых, но была в 1942 г. выпущена из Советского Союза?

Очевидно, помимо антисоветских высказываний необходимы были конкретные преступления против советской власти. К примеру, военные преступления польских военнослужащих в польско-советской войне 1919—1920 гг. В частности, бессудные расстрелы красноармейцев при взятии их в плен, получившие широкое распространение в польской армии. Большое коли­чество поляков, служивших во II отделе министерства военных дел Польши, в полиции и пограничной страже, были причастны к репрессиям против советских военнопленных в 1919—1922 гг. и к антисоветским акциям, проводившимся с польской территории в 20-х годах. Свидетельств этого с указанием фамилий польских офицеров и полицейских в советских архивах хранилось немало.

Попытки некоторых российских политиков и историков установить взаимосвязь между катынской трагедией и расправами над русскими солдатами в польском плену вызывают яростные протесты так называемой “демократической общественности” как в Польше, так и в России: “Катынь и красноармейцы в польском плену в 1919—1920 гг. — ЭТО ДВЕ СУГУБО САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ, НЕЗАВИСИМЫЕ ТЕМЫ... Смешивать их, противопоставлять одну другой, использовать их как средство давления в политических дискуссиях по меньшей мере некорректно” (“Кольцо “А”, № 34, 2005, с. 113).

Но даже если это две независимые темы, они требуют одинакового подхода и одинаковой моральной оценки. Начиная с 90-х годов Россия, проявив добрую волю, сняла табу с обсуждений катынской темы. Почему же польская сторона пытается уйти от рассмотрения не менее кровавого преступления? Более того, цинично сводит проблему к желанию, якобы демонстрируемому российской стороной, “изгладить из памяти русских катынское преступление” (“Новая Польша”, № 5, 2005). Не случайно в Польше ситуацию с гибелью пленных красноармейцев называют “Анти-Катынью”. Но разве русская кровь уже вовсе ничего не стоит и пригодна лишь для подкрепления риторических упражнений на тему — кто больше виноват?

Да и с практической точки зрения утверждения, что между гибелью красноармейцев 1919—1922 гг. и расстрелом поляков в 1940 г. нет никакой связи, несостоятельны. Наивно считать, что Сталину было неизвестно о бедственном положении советских военнопленных в польских лагерях. Позиция советского правительства по данному вопросу была изложена в ноте наркома иностранных дел Г. Чичерина полномочному представителю Польши Т. Филлиповичу от 9 сентября 1921 г.: “...На ответственности польского правительства всецело остаются неописуемые ужасы, которые до сих пор безнаказанно творятся в таких местах, как лагерь Стшалково...” (“Красноармейцы в польском плену 1919—1922 гг.”, с.660).

Показательно, что и в 1939—1940 гг. сотрудники НКВД занимались выявлением среди польских пленных офицеров и полицейских тех, кто был причастен к репрессиям в отношении советских военнопленных и к антисоветским акциям с польской территории.

К слову, в 1920 году тем же занимались офицеры II отделения министерства военных дел Польши, вылавливавшие активных красноармейцев. Научный работник из Минска Михаил Антонович Батурицкий рассказывает о событиях, о которых ему рассказывал дед, Корсак Константин Адамович. “В 1920 г. дед участвовал в походе на Варшаву. После окончания войны Несвижский район Минской области, где дед жил с семьёй в д. Саская Липка, отошёл к Польше. Властями было объявлено о регистрации в д. Малево Несвижского р-на всех, кто служил в “Русской армии” (выражение деда). Он пошёл регистрироваться вместе со своим шурином, Позняком Антоном, который жил в соседней деревне Глебовщина. В Малево их сразу же арестовали и допросили. На допросах спрашивали, не участвовал ли он в “засадке под Игуменом”. Если бы дед признался, его бы сразу же расстреляли. Однако его никто не предал, и дело окончилось концлагерем. Деда послали в концлагерь под Белосток, где он пробыл до марта 1921 года. В лагере было 1500 человек, в живых осталось только 200. Деда выпустили, потому что он был по паспорту поляк, остальных оставили умирать”.

В российско-польском сборнике документов и материалов “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.”, изданном в 2004 г. — приводится факт допроса в Ровенском уголовном розыске Г. Мичева, которого жестоко избивали и пытали, требуя сознаться, что он “не старый военнопленный, а красноармеец, который убил много польских солдат” (с. 709).

В 1939—1940 гг. сотрудники НКВД СССР по нескольку раз допрашивали польских военнопленных. Оставшиеся в живых польские офицеры вспоминали, что их буквально измучили бесконечные опросы и допросы. Причем о пытках при составлении учетных дел польских военнопленных нет упоминаний. Надо иметь в виду, что, согласно инструкции, на каждого польского офицера и полицейского заводилось два учетных дела, одно из которых заполняло особое отделение НКВД в лагерях (“Пленники необъявленной войны”, с. 75—77). При возбуждении уголовного дела на военнопленного заводилось ещё и следственное дело. Понятно, что это делалось не из праздного любопытства. На основании следственной работы, задокументированной в учетном деле, польские офицеры и полицейские распределялись по соответствующим лагерям и тюрьмам, а впоследствии принималось решение об их дальнейшей судьбе. Подобная сортировка происходила и в польских лагерях.

Необходимо напомнить, что и после разгрома нацистской Германии основная работа, проводимая советскими, американскими, британскими, французскими спецслужбами с миллионами немецких военнопленных, также состояла в выяснении их причастности к совершению военных преступлений, прежде всего к расстрелам военнослужащих из армий антигитлеровской коалиции.

В ноябре 2005 г. лондонская газета “Daily mail” сообщила, что в 40-х годах в Лондоне на фешенебельной улице Кенсингтон-гарден (6-8 Kensington Palace Gardens London W8), в одном из домов рядом со зданием нынешнего российского посольства, располагалась Лондонская окружная тюрьма (London District Cage). В неё тайно доставляли похищаемых из Германии (в том числе и из советской зоны) высокопоставленных пленных нацистов, виновных в массовых расстрелах британских военнопленных. Свидетели рассказывают, что в те годы сюда каждый день прибывали несколько машин с военнопленными. Здесь было 5 допросных камер. По некоторым сведениям, допросы проводись в очень жесткой форме. На сегодняшний день рассекречена лишь часть документов, связанных с пытками на Кенсингтон-гарден. Правосудие здесь было быстрым и суровым. После признания под давлением — расстрел или виселица.

Логика поведения советского руководства в довоенные и послевоенные годы, а также документы сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.”, свидетельствующие о бесчеловечном отношении к пленным красноармейцам в польских лагерях, позволяют с большой степенью вероятности утверждать, что расстрел части польских офицеров и полицейских весной 1940 г. был связан с их причастностью к гибели советских военнопленных в польских лагерях.

Нетерпимость

Изучая документы и материалы многостраничного (912 стр.) российско-польского сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.” и сопоставляя их с известными российско-польскими сборниками о катынском преступлении, нельзя не заметить двойных стандартов в оценке действий НКВД и польских репрессивных органов. Так, составители сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919—1822 гг.”, профессора Торуньского университета 3. Карпус и В. Резмер, утверждают, что “нет никаких документальных свидетельств и доводов для обвинения и осуждения польских властей в проведении целенаправленной политики уничтожения голодом или физическим путем большевистских военнопленных”.

Между тем свидетельства, помещенные в сборнике, нельзя читать без содрогания. Вот что писал в ноябре 1920 г. о своих посещениях польских лагерей секретарь-распорядитель отдела военнопленных Американской ассоциации христианской молодежи И. Вильсон.

Лагерь Модлин. “Квартиры в плохом состоянии, люди спят на голых досках, без матрасов и одеял... пища вполне удовлетворительная”. Лагерь в Лодзи. “Люди лежат на полу без покрывал, покрытые собственной одеждой, по большей части очень истрепанной и крайне недостаточной для этого времени года... Большинство из них босые или в одних носках”. Лагерь в Рембертове. “В каждой комнате находится 100 человек. У них нет ни покрывал, ни одеял, и они спят в обычном платье на голых досках... пленные нуждаются в платье и обуви” (“Красноармейцы...”, с.339—346).

Надо сказать, что оценки И. Вильсона были достаточно благоприятными для польских властей. Американский наблюдатель был наивен и полностью полагался на информацию лагерного начальства. Вот как он отозвался о пище для военнопленных, которую ему предложили 7 октября 1920 г. в концентрационной станции в Модлине: “она была вполне удовлетворительной и по содержанию была лучше той, которую получали русские пленные в Германии. Комендант был очень любезен...” (Там же,с. 340).

Можно было бы согласиться с этой оценкой, если бы не телеграмма командира укрепленного района Модлин Малевича. 28 октября 1920 г., то есть через три недели после визита Вильсона, он сообщает Верховному Командованию Войска Польского о том, что в лагерном “госпитале 900 желудочных больных (из 3.500 пленных), из которых почти 10 процентов смертельных случаев... Главные причины заболевания — поедание пленными различных сырых очистков и полное отсутствие обуви и одежды” (там же, с. 355). “Поедание сырых очистков” как-то не вяжется с “вполне удовлетворительной пищей”!

В декабре 1920 г. Верховный Чрезвычайный комиссар по делам борьбы с эпидемиями Эмиль Годлевский в письме военному министру Казимежу Соснковскому положение в лагерях военнопленных характеризовал как “просто нечеловеческое и противоречащее не только всем требованиям гигиены, но вообще культуре” (там же, с. 419). К сожалению, его письмо так и осталось гласом вопиющего в пустыне.

Месяцем раньше начальник медицинской службы французской военной миссии в Польше майор Готье отмечал, что в крупнейшем лагере военнопленных Стшалково “пленные одеты в лохмотья, питание явно недостаточно” (там же, c. 361). Ситуация в Стшалково фактически не изменилась до самого его закрытия.

О бесчеловечном отношении к пленным красноармейцам в феврале 1922 г. жестко высказался в своем докладе НКИД РСФСР председатель Российско-Украинской делегации (РУД) Е. Я. Аболтинь: “Может быть, ввиду исторической ненависти поляков к русским или по другим экономическим и политическим причинам военнопленные в Польше не рассматривались как обезоруженные солдаты противника, а как бесправные рабы.

Содержа пленных в нижнем белье, поляки обращались с ними не как с людьми равной расы, а как с рабами. Избиения в/пленных практиковались на каждом шагу...” (“Красноармейцы...”, с. 704).

Документы и свидетельства позволяют с большой степенью уверенности утверждать о планомерном и буквальном истреблении голодом и холодом красноармейцев в польских лагерях для военнопленных. Можно также сформулировать вывод о том, что в Польше предопределенность гибели русских пленных определялась не решением вышестоящих властей, а общим антироссийским настроем польского общества — чем больше подохнет большевиков, тем лучше.

Наиболее ярко антироссийские настроения сформулировал тогдашний заместитель министра внутренних дел, в будущем министр иностранных дел Польши Юзеф Бек: “Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, которую у нас испытывают по отношению к ней” (В. Сиполс. “Тайны дипломатические”, с. 35). Бек хорошо знал настроения в польском обществе.

Неплохо знал о них и родившийся в Польше командующий Добровольческой армией Антон Иванович Деникин. Вот что он пишет в своих воспоминаниях о жестоком и диком прессе полонизации, придавившем русские земли, отошедшие к Польше по Рижскому договору (1921): “Поляки начали искоренять в них всякие признаки русской культуры и гражданствен­ности, упразднили вовсе русскую школу и особенно ополчились на русскую церковь. Мало того, началось закрытие и разрушение православных храмов” (А. Деникин. “Путь русского офицера”, с. 14).

В то время в Польше было разрушено 114 православных церквей, в том числе был взорван уникальный по своей культурной значимости варшавский кафедральный собор святого Александра Невского, имевший в своем собрании более десяти тысяч произведений и предметов мировой художественной ценности. Оправдывая это варварское деяние, газета “Голос Варшавски” писала, что “уничтожив храм, тем самым мы доказали свое превосходство над Россией, свою победу над нею”.

Б. Штейфон, начальник штаба белогвардейской Отдельной русской армии (из состава Добровольческой армии генерала А. Деникина), попавший Варшаву в 1920 г., в своих воспоминаниях писал: “Русского в Варшаве ничего не осталось. Нетерпимость доходила до того, что гимназия (около памятника Копернику), отделанная раньше в русском стиле, стояла с отбитой штукатуркой и выделялась, как грязное пятно, на фоне остальных зданий”.

В то же время, будучи в Познани, Б. Штейфон отмечал: “Насколько в Варшаве было все польское и русского ничего не осталось, настолько в Познани все немецкое сохранилось. Названия улиц, вывески, книжные магазины, объявления — все это пестрело немецкими названиями. Польская речь слышалась только изредка и совершенно тонула среди отовсюду слышавшихся немецких слов”. Странная избирательность польских националистов! В настоящее время происходит нечто подобное. Некоторые политические силы в Польше стремятся выдвинуть на первый план советскую “оккупацию”, представляя её более страшной, нежели нацистская.

Отношение к русским в 1920—1922 гг. в Польше было враждебным. Даже члены Российско-Украинской делегации (РУД) по репатриации пленных в Варшаве систематически подвергались оскорблениям. В телеграмме председателя РУД Е. Игнатова наркому Г. Чичерину от 3 мая 1921 г. говорится: “Отношение... в значительной мере враждебное и недопустимое даже с точки зрения буржуазных международных отношений и правил приличия” (“Красноармейцы...”, с. 552—553).

Нетерпимость в отношении всего русского, а тем более советского (то есть комиссарско-еврейского, как считали тогда в Польше) обусловило то, что, как полагают некоторые российские исследователи, до 40% красноармейцев, взятых в плен, погибали, не попав в лагеря военнопленных. Раненых, как правило, бросали на месте пленения без оказания помощи, многие коммунисты, комсостав и евреи расстреливались без суда и следствия, во время многодневного следования эшелонов в лагеря военнопленные, не получая пищи и воды, умирали.

Всего несколько примеров. 24 августа 1920 г. поляки расстреляли из пулеметов 200 пленных (там же, с. 527—528). Этот факт был подтвержден начальником штаба 5-й армии подполковником Воликовским в оперативной сводке. В августе 1920 г. в деревне Гричине Минского уезда после длительных истязаний и издевательств взятые в плен красноармейцы были так бесчеловечно расстреляны, “что некоторые части тела были совершенно оторваны” (там же, с. 160). Как свидетельствует красноармеец А. Честнов, взятый в плен в мае 1920 г., после прибытия их группы пленных в г. Седлец все “партийные товарищи, в числе 33 человек, были выделены и расстреляны тут же” (там же, с. 599).

Бывший узник польских лагерей Лазарь Борисович Гиндин, служивший до пленения в 160-м полку 18-й дивизии 6-й армии советского Западного фронта в должности старшего врача, рассказывает, что поляки прежде всего “выискивали среди пленных жидов и комиссаров. За выданных обещали хлеб и консервы. Но красноармейцы не выдавали” (http://www.krotov. info/library /k/krotov/lb).

Не меньшие испытания ждали пленных в долгом пути до лагеря. Представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в декабре 1920 г. отмечала: “Трагичнее всего условия вновь прибывших, которых перевозят в неотапливаемых вагонах, без соответствующей одежды, холодных, голодных и уставших... После такого путешествия многих из них отправляют в госпиталь, а более слабые умирают” (“Красноармейцы...”, с. 438).

Культработник РККА Вальден (Подольский), прошедший все круги ада польского плена в 1919—1920 гг., в своих воспоминаниях “В польском плену. Записки”, опубликованных в 1931 г. в №№ 5 и 6 журнала “Новый мир”, описывал шовинистический настрой польской интеллигенции, которая специально приходила к поездам с военнопленными, чтобы поиздеваться над ними. Раздетый польскими солдатами до “подштанников и рубахи, босой”, Вальден весной 1919 г. вместе с другими пленными был загружен в поезд, в котором они ехали 12 дней, из них первые 7—8 дней “без всякой пищи”. По дороге, на остановках, иногда длившихся сутки, к поезду подходили “господа с палками и “дамы из общества”, которые истязали выбранных ими пленных. Вальден вспоминает, что какой-то “...шляхетский юноша действительно хотел испробовать на мне свой револьвер. Кто-то его остановил... Многих мы недосчитались за нашу поездку” (“Новый мир”, № 5, 1931, с. 84).

Л. Гиндин также вспоминает, что с него “сняли сапоги и одежду, дали вместо них отрепья. По одному вызывали на допрос. Потом повели босиком через деревню. Подбегали поляки, били пленных, ругались. Конвой им не мешал”.

Смертность военнопленных на пути в лагеря доходила до 40%. 20 декабря 1919 г. на совещании в Верховном командовании Войска Польского майор Янушкевич сообщал: “Из транспорта в 700 человек, высланных из Тернополя, прибыло 400” (“Красноармейцы...”, с. 126).

Только через год, 8 декабря 1920 г., министр военных дел Польши издал приказ о недопустимости транспортировки голодных и больных пленных. Основанием для приказа явился факт отправки из Ковеля в Пулавы 300 пленных, из которых доехали 263 человека, 37 умерли и 137 после прибытия были помещены в госпиталь. “Пленные, по рассказу нынешнего командира станции, были 5 дней в пути и все это время не получали еды, поэтому после прибытия в Пулавы, как только их выгрузили и направили на станцию, пленные бросились на дохлую лошадь и ели сырую падаль” (там же, с. 434). Сколько таких эшелонов прошло без внимания высочайших инстанций, одному Богу известно.

Как выполнялись в Польше приказы руководства, свидетельствуют следующие факты. 22 ноября 1920 г. на совещании представителей отделов штаба и департаментов МВД Польши в связи с “катастрофическим состоянием лагерей военнопленных” было решено отдать в распоряжение I отдела штаба министерства военных дел 15 000 ботинок, 25 000 шинелей и 3000 комплектов обмундирования.

Через месяц после этого решения и через десять дней после вышеупомянутого приказа читаем в донесении санитарного отдела Келецкого генерального округа от 17 декабря 1920 г.: “Докладываю, что в последнее время прибывают в военные госпитали здешнего КГО транспорты больных пленных большевиков без верхней одежды и обуви или в лохмотьях, не защищающих от холода, а иногда и совсем голых” (“Красноармейцы...”, с. 455).

Даже в Россию по обмену пленными красноармейцы по-прежнему отправлялись полураздетыми. Бывали случаи, когда оставшихся раздевали, чтобы одеть отправляемых на родину. Красноармеец Каськов 18 июля 1921 г. (обратите внимание: в “благополучном” 21-м году) в лагере Стшалково был посажен на 14 суток в карцер за то, что “на нем не было кальсон”, которые отняли, чтобы одеть отъезжающего в Россию, а других не выдали (там же, с. 644).

12 декабря 1920 г. в Россию из Польши прибыли в холодном, неотапливаемом вагоне еще 40 красноармейцев в “сильно изнуренном состоянии”. Из прибывшей партии за неделю умерли 5 человек (там же, с. 444). Практически в то же время в Минск прибыл поезд с 36 пленными красноармейцами, которые были также “чрезвычайно изнурены и истощены, в лохмотьях, и один даже без всякой обуви. Жаловались на дурное питание и обращение; вагон был совершенно не приспособлен для перевозки людей и даже не очищен от конского навоза, который лежал слоем в 1/4 аршина...” (там же, с. 445).

Количество погибших при транспортировке нетрудно вычислить, сопоставляя данные о числе плененных красноармейцев с теми, кто оказался в лагерях. Из сводок III отдела (оперативного) Верховного командования Войска Польского явствует, что с 13 февраля 1919 г. по 18 октября 1920 г. было пленено 206.877 красноармейцев. Данные российского историка Г. Ф. Матвеева свидетельствуют о том, что непосредственно в польском плену оказалось около 157.000 красноармейцев (там же, с. 11). Разница в 50 тысяч пленных между данными польского III отдела и Г. Матвеева является тем количеством пленных красноармейцев, которое было “потеряно” в ходе транспортировки в лагеря. При этом надо иметь в виду, что 5 тыс. пленных красноармейцев в июне 1920 г. были отбиты 1-й Конной армией и около 12 тыс. украинских пленных по решению польских властей были отпущены по домам. Тем не менее судьба более 30 тысяч пленных красноармейцев остается неясной, и, вероятно, их следует считать погибшими.

Не менее тяжёлыми были условия содержания в лагерях. Вот типичная ситуация в лагере Стшалково: “19 октября 1920 г. барак для пленных коммунистов был так переполнен, что, входя в него, посреди тумана было вообще трудно что бы то ни было рассмотреть. Пленные были скучены настолько, что не могли лежать, а принуждены были стоять, облокотившись один на другого” (там же, с. 350).

Сортировка в лагерях осуществлялась по политическому и национальному признаку: большевики, пленные русской национальности, поляки, украинцы, пленные литовцы, эстонцы, финны, латыши и т. д. “Пленные русские (после отделения большевистского элемента) делились на три группы”: офицеры и рядовые русские пленные, пленные казаки. Пленные евреи также должны были быть “отделены, помещены отдельно и изолированы” (там же, с. 281—282). В особо тяжелых условиях оказывались русские пленные и евреи.

Характерно, что и отношение к белогвардейцам, интернированным в польских лагерях, также было крайне жестоким. Об этом в письме от 21 декабря 1920 г. начальнику польского государства Юзефу Пилсудскому писал непримиримый борец с большевизмом Борис Савинков. Он обращал внимание “нa бедственное положение офицеров и добровольцев армий генералов Булак-Булаховича и Перемыкина, находящихся в концентрационных лагерях...” (там же, с. 458).

Жизнь за 3 папироски

В лагере Стшалково летом 1919 г. помощник начальника лагеря “поручик Малиновский ходил по лагерю в сопровождении нескольких капралов, имевших в руках жгуты-плетки из проволоки”. Нередко Малиновский приказывал пленному ложиться в канаву, а капралы начинали избивать. “Если избиваемый стонал или просил пощады, Малиновский вынимал револьвер и пристреливал... Если часовые застреливали пленных, Малиновский давал в награду 3 папироски и 25 польских марок... Неоднократно можно было наблюдать... группа во главе с Малиновским влезала на пулеметные вышки и оттуда стреляла по беззащитным людям” (“Красноармейцы...”, с. 655).

В 1960 г. в СССР была издана книга бывших заключенных Освенцима Ота Крауса № 73046 из Праги и Эриха Кулки № 73043 из Всетина “Фабрика смерти”. Зверства охраны и условия жизни в лагере Стшалково весьма напоминают Освенцим.

За злоупотребление служебным положением в сентябре 1919 г. поручик Малиновский был арестован, но сведения о степени его наказания отсутствуют. Основной причиной ареста Малиновского, вероятно, явилось то, что он жесточайшим образом расправился с группой латышей, добровольно сдавшихся в польский плен: “Началось с назначения 50 ударов розгой из колючей проволоки, причем им было заявлено, что латыши, как “еврейские наймиты”, живьем из лагеря не выйдут. Более десяти пленных умерли от заражения крови. Затем в течение трёх дней пленных оставили без еды и запретили под страхом смерти выходить за водой” (там же, с. 146). Информация об этих зверствах по отношению к пропольски настроенным пленным просочилась в газеты, и властям пришлось принимать меры.

После ареста Малиновского начальник I департамента МВД Польши Ю. Рыбак 12 октября 1919 г. докладывает в Главное интендантство Верховного командования ВП о ситуации в лагере Стшалково. Он рапортует: “Что касается сегодняшнего положения в Стшалково, то его наилучшей иллюстрацией является рапорт инспектората о проверке этого лагеря, состоявшейся 24 сентября 1919 г.: “Лагерь во всех отношениях образцовый... благодаря энергии и необыкновенной заботе о лагере его начальника, капитана Вагнера. Питание пленных хорошее... пленные моются очень часто, потому что командир лагеря капитан Вагнер оборудовал дополнительные бани” (там же, с. 86).

Однако буквально через две недели после подобных похвал капитан Вагнер был отдан под суд. Новый начальник лагеря полковник Кевнарский, приступивший к обязанностям в ноябре 1919 г., оценил состояние лагеря как “очень запущенное” (там же, с. 110). Очевидно, что доклады польского инспектората и других должностных лиц не отличались объективностью.

Нельзя сказать, что польские власти вовсе не пытались исправить положение. К примеру, в апреле 1920 г. для проверки состояния заведений для военнопленных были созданы специальные инспекционные комиссии в армиях Войска Польского. 6 декабря 1920 г. военный министр Польши К. Соснковский издал приказ о мерах по кардинальному улучшению положения военнопленных. Предписывалось осуществить меры по улучшению питания пленных и санитарного состояния лагерей. Начальникам санитарного, хозяйственного и строительного департамента предложено назначить специальные органы, которые изучат фактическое состояние в лагерях и немедленно устранят замеченные недостатки.

Однако и этот “грозный” приказ фактически не исполнялся. Более того, масса примеров свидетельствует, что “большевистские пленные” вообще не воспринимались польскими властями как ЛЮДИ.

Подобное отношение польских властей подтверждают следующие факты. Перед освобождением из плена “гигиенические купания” для пленных устраивались таким образом, что многие из них после этого умирали. За три года в лагере в Стшалково не смогли (или не захотели) решить вопрос об отправлении военнопленными естественных потребностей в ночное время.

В бараках туалеты отсутствовали, а лагерная администрация под страхом расстрела запрещала выходить после 6 часов вечера из бараков. Поэтому пленные “принуждены были отправлять естественные потребности в котелки, из которых потом приходится есть” (“Красноармейцы...”, с. 696). Об этом хорошо знали администрация и польские проверяющие. В конце концов дело закончилось тем, что “в ночь на 19 декабря 1921 г., когда пленные выходили в уборную, неизвестно по чьему приказанию был открыт по баракам огонь из винтовок, причем был ранен спящий на нарах К. Калита” (там же, с. 698). Вечером следующего дня в лагере повторно последовал обстрел бараков, в результате которого были ранены 6 пленных, а военнопленный Сидоров убит.

Уже упоминаемый нами Л. Гиндин вспоминает начальника концентрационной станции пленных и интернированных в Рембертове полковника Болеслава Антошевича, который приказал охране “обращаться с большевиками, как с собаками”.

Польская сторона весьма преуспела в создании системы наказаний и издевательств, унижающих человеческое достоинство военнопленных и интернированных. Давно известно, что голый человек чувствует свою ущербность. Не случайно спецслужбы многих стран допрашивают подозреваемых раздетыми. В польских лагерях, и это уже отмечалось, пленные красноармейцы нередко были раздеты и разуты на протяжении всех трех лет плена. В протоколе 11-го заседания Смешанной комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. отмечалось: “Пленные босы, раздеты и разуты часто донага” (там же, с. 646).

В лагерях и тюрьмах военнопленных заставляли руками чистить уборные, а если они отказывались, то их избивали. Вальдена после пленения также заставили чистить туалет руками, после этого, не дав вымыть руки, заставили есть пищу (“Новый мир”, № 5, 1931, c. 83).

Или такой факт. В большинстве польских лагерей военнопленных отсутствовали матрасы, сенники, подушки и одеяла. Военнопленные спали на голых досках или прямо на полу. Понятно, что у молодого государства возможности были ограниченные, но соломой пленных можно было обеспечить. Для этого нужно было лишь желание.

В протоколе 11-го заседания Смешанной комиссии по репатриации от 28 июля 1921 г. была сформулирована общая оценка ситуации, в которой находились пленные красноармейцы в польских лагерях вплоть до выезда в Россию: “РУД (Российско-Украинская делегация) никогда не могла допустить, чтобы к пленным относились так бесчеловечно и с такой жестокостью... РУД не вспоминает про тот сплошной кошмар и ужас избиений, увечий и сплошного физического истребления, который производился к русским военнопленным красноармейцам, особенно коммунистам, в первые дни и месяцы пленения” (там же, с. 642)

Подобное положение сложилось в результате фактического попустительства польских властей к нарушениям, допускаемым лагерными администрациями. В том же протоколе отмечалось: “...Польская делегация неоднократно нам заявляла, что ею принимаются меры по устранению этих позорных явлений... Но, к сожалению, весь дальнейший ход нашей работы не оправдал наших надежд” (там же, с. 642).

Полпредство РСФСР в своей справке от 10 августа 1921 г. пишет: “В то же время поляки не сообщили нам ни одного результата тех расследований, которые они обещали по поводу указанных нами конкретных фактов, ни одного приговора, ни одного случая предания суду” (там же, с. 651). Всё это свидетельствует о явно продуманной линии поведения варшавских властей, что не могло не сказываться на ситуации в польских лагерях для военнопленных.

Вернемся в 1919 г. Начальник Санитарного департамента министерства военных дел Польши генерал-подпоручик Здзислав Гордынский в своей докладной записке приводит письмо подполковника Кажимежа Хабихта от 24 ноября 1919 г. о ситуации в лагере пленных в Белостоке, в котором говорится: “Я посетил лагерь пленных в Белостоке и сейчас, под первым впечатлением, осмелился обратиться к господину генералу как главному врачу польских войск, с описанием той страшной картины, которая предстаёт перед каждым прибывающим в лагерь...

Вновь то же преступное пренебрежение своими обязанностями всех действующих в лагере органов навлекло позор на наше имя, на польскую армию так же, как это имело место в Брест-Литовске... В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать... Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, которые растаптываются и разносятся по всему лагерю тысячами ног. Больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест, с другой стороны, отхожие места в таком состоянии, что к сиденьям невозможно подойти, потому что пол в несколько слоев покрыт человеческим калом.

Сами бараки переполнены, среди “здоровых” полно больных. По моему мнению, среди тех 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые тряпьем, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно... Отсутствие одеял приводит к тому, что больные лежат, укрывшись бумажными сенниками” (“Красноармейцы...”, с. 106—107).

В Польше были люди, не опьяненные националистическим и политическим дурманом, которые так же, как Гордынский и Хабихт, пытались изменить ситуацию в лагерях военнопленных к лучшему. Однако они были в явном меньшинстве. Поэтому положение военнопленных в лагерях на протяжении трех лет менялось крайне незначительно. Ситуация, которую подполковник К. Хабихт увидел в ноябре 1919 г. в лагере Белостока, достаточно часто встречается и в документах более позднего периода.

К. Хабихт в своем письме упомянул Брест-Литовск. Дело в том, что за полтора месяца до этого уполномоченные Международного комитета Красного Креста (МККК) д-р Шатенэ, г-н В. Глур и военный врач французской военной миссии д-р Камю посетили 4 лагеря военнопленных, расположенные в Брест-Литовске.

Вот некоторые впечатления уполномоченных МККК: “Унылый вид этого лагеря (Буг-Шуппе), состоящего из развалившихся большей частью бараков, оставляет жалкое впечатление. От караульных помещений, так же как и от бывших конюшен, в которых размещены военнопленные, исходит тошнотворный запах. Пленные... ночью, укрываясь от первых холодов, укладываются тесными группами по 300 человек... на досках, без матрасов и одеял.

Много юношей моложе 20 лет, поражающих своей бледностью, крайней худобой и блеском глаз, они гораздо труднее переносят голод, чем их старшие товарищи” (там же, с. 88).

Поражают данные о смертности пленных в Красном лагере, приведенные в докладе уполномоченных МККК: “Две сильнейшие эпидемии опустошили этот лагерь в августе и сентябре (1919 г.) — дизентерия и сыпной тиф... Рекорд смертности был поставлен в начале августа, когда в один день от дизентерии скончалось 180 (сто восемьдесят) человек” (там же, с. 91).

По данным “официальной статистики”, в которой проверяющие сомневались, из 4165 военнопленных 1242 (29,8%) болели дизентерией, 616 (14,7%) — сыпным тифом, 1117 (26,8%) — возвратным тифом, а 1192 (28,6%) страдали истощением (там же, с. 91).

Из них умерли: от дизентерии — 675 человек, или 54,3% заболевших, от сыпного тифа — 125 человек, или 20,3% заболевших, от возвратного тифа — 40 человек, или 3,6%, от истощения — 284 человека, или 23,8% от признанных истощенными. Всего за месяц с 7 сентября по 7 октября 1919 г. в лагерях Брест-Литовска умерли 1124 человека, или 27% от общего состава пленных (там же, с. 91).

По итогам проверки лагерей в Брест-Литовске разразился скандал. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, польские власти особых выводов из него не сделали. Через год после скандальных событий, в июле 1920 г., капитан Игнацы Узданский, начальник госпиталя для пленных № 2 в Брест-Литовске, информирует начальство о том, что “положение эпидеми­ческого госпиталя № 2 противоречит всем принципам, не только гигиены и медицины, но и просто человечности” (там же, с. 240). И. Узданский чтил клятву Гиппократа и не мог согласиться, чтобы военнопленные, пациенты его госпиталя, были оставлены без всякой помощи. Но, к сожалению, не он определял ситуацию в лагерях.

Спустя год после визита уполномоченных МККК, осенью 1920 г., комендант лагеря Брест-Литовска прибывшим военнопленным заявил: “Вы, большевики, хотели отобрать наши земли у нас, — хорошо, я дам вам землю. Убивать вас я не имею права, но я буду так кормить, что вы сами подохнете” (там же, с. 175). Документы сборника “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.” свидетельствуют, что начальники большинства польских лагерей для пленных красноармейцев разделяли эту позицию.

Фактически не изменилась ситуация и в польском лагере военнопленных в Белостоке через год после посещения его подполковником К. Хабихтом. Бывший политзаключенный А. П. Мацкевич рассказывал о положении, в котором там находились пленные красноармейцы осенью 1920 г.: “В бараке нас окружила толпа голых, оборванных и совершенно изголодавшихся людей, с просьбой — нет ли у кого из нас, прибывших, хлеба. Немного позднее выяснилось, что пища в лагерях выдается такая, что ни один самый здоровый человек не сумеет просуществовать более или менее продолжительное время”.

В лагере “многие погибали от побоев. Одного красноармейца (фамилии не помню) капрал по бараку так сильно избил палкой, что тот не в состоянии был подняться и встать на ноги. Второй, некто Жилинцкий, получил 120 прутьев...” (“Красноармейцы...”, с.175).

Как рассказывал К. Корсак, в белостокском лагере накануне освобождения в марте 1921 г. “освобождаемым устроили санобработку: раздели в одном бараке, нагишом по снегу прогнали в другой барак, где окатили ледяной водой, и по снегу обратно погнали одеваться”.

Член комиссии Лиги наций профессор Мадсен, посетивший в конце ноября 1920 г. лагерь в Вадовицах, охарактеризовал его как одну из “самых страшных вещей, которые он видел в жизни” (там же, с. 421). Представляется необходимым подробнее остановиться на этом лагере. Прежде всего процитируем рапорт начальника лагеря интернированных № 2 в Вадовицах полковника Мечислава Полковского, написанный примерно тогда же, когда лагерь посещал профессор Мадсен — 25 ноября 1920 г.

Рапорт Полковского начинается патетически: “...для пленного лагерь — материнская учетная часть... о прибытии транспорта извещается главный врач, который проверяет состояние здоровья данного транспорта, после чего подвергает данный транспорт купанию и дезинфекции... Каждый пленный получает, если это возможно, сенник, подушку под голову и одеяло для укрывания... Пленные из каждого барака моются не менее двух раз в неделю... Осмотр пленных происходит в отдельном здании, состоящем из канцелярии, кабинета врача, смотрового помещения и лазарета...

Отношение к пленным строгое настолько, насколько это необходимо для поддержания дисциплины... Битьё пленных строжайшим образом запрещено, и его вообще нет, так же как нет жалоб на неправильное отношение к пленным со стороны рядовых Войска Польского” (там же, с. 391).

О степени объективности этого рапорта свидетельствует не только заявление проф. Мадсена, но и уже упоминаемые нами воспоминания бывшего узника лагеря в Вадовицах Вальдена (Подольского). Старшего врача лагеря в Вадовицах Бергмана, о котором столь лестно отзывался Полковский, Вальден характеризует как “двуногого зверя”. Он выходил на прием больных с хлыстом и собакой. “Подвергались осмотру только исполосованные хлыстом и искусанные больные” (“Новый мир”, № 5, 1931, с. 88). Далее Вальден отмечает: “В лагере по-прежнему голод, изнурительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходившая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерни” (“Новый мир”, № 6, 1931, с.82).

Здесь необходимо прерваться. В 70-х годах прошлого столетия мне довелось общаться с одним из старожилов, жившим в Вильнюсском крае, как он говорил, “при польском часе”. Пан Тадеуш, как он представился, рассказал о страшных расправах над красноармейцами в польских лагерях. Говорил, что на них польские офицеры отрабатывали сабельные удары, а также рассказал о случае, когда офицеры распороли красноармейцу живот, зашили туда кота и делали ставки, кто скорее умрет: человек или кот. На официальном уровне в то время подобные факты замалчивались. Польша тогда считалась верным союзником СССР.

Относительно случая с красноармейцем и котом, возможно, кто-то пересказал пану Тадеушу свидетельство представителя польской администрации на оккупированной территории М. Коссаковского, который был очевидцем этого ужасного варварства. Этот случай впоследствии был описан в книге М. Мельтюхова “Советско-польские войны. Военно-политическое противостояние 1918—1939 гг.” (с. 25). А в статье П. Покровского “Морозом и саблей” (“Парламентская газета”, апрель 2000 г.) была названа фамилия одного из участников этого злодеяния — Гробицкий, начальник штаба генерала А. Листовского.

Но вернемся к воспоминаниям Вальдена. Он описывает, как распределялась в лагере в Вадовицах помощь Красного Креста и благотворительных организаций. Это акцентируется в польском предисловии к сборнику о красноармейцах как жест доброй воли польской стороны. Вальден же утверждает, что помощь в основном сразу же “сплавлялась” начальником лагеря на рынок. Но отчетные бумажки о том, что такая помощь поступала в лагерь, сохранялись.

Показательно, что визит представителя США в лагерь для выяснения, как распределялась американская помощь и где “теплые пушистые пледы из прошлой партии, поступившей в лагерь”, закончился безрезультатно. Вальден, будучи переводчиком в диалоге американца и начальника лагеря, безуспешно пытался объяснить американцу, что “пледы давно уже были сплавлены полковником на рынок”. Американец сделал вид, что ничего не понял.

После Вадовиц Вальден был направлен в лагерь интернированных № 1 в Домбе, откуда был вывезен в Россию. Перед отъездом на родину пленных “купали”, как в Белостоке. Об этом Вальден пишет так: “Издевательские гигиенические купания стоили жизни не одному пленному... После бани нас отделили свирепым кордоном от остальной массы пленных. Несколько человек были расстреляны за попытку передать записку отъезжающим” (“Новый мир”, № 6, 1931, с. 91). Необходимо заметить, что пленные отъезжали по обмену в советскую Россию. Передававшие записку должны были ехать на Родину позже, но остались в польской земле навсегда. Этих расстрелов никто не учитывал и они не расследовались.

Аналогичный случай приводится в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.”. 19 июля 1921 г. в лагере в Стшалково члены РУД стали свидетелями беспричинного расстрела военнопленных. В тот день в Россию отправлялась очередная партия пленных, которые стали бросать через изгородь остававшимся товарищам кружки и котелки. Это привлекло к ограде пленных, в которых охрана по приказу унтер-офицера открыла стрельбу. Красноармеец Сидоров был убит, шестеро ранены (“Красноармейцы...”, с. 645, 650). О расследовании этого преступного факта ничего не сообщается.

Интересно сопоставить взгляды на ситуацию в лагере интернированных № 1 в Домбе под Краковом представителя Российского общества Красного Креста (РОКК) и начальника лагеря Станислава Тарабановича.

Вот что увидел в лагере 10—11 сентября 1920 г. представитель РОКК: “Большинство без обуви — совсем босые... Кроватей и нар почти нет... Ни соломы, ни сена нет вообще. Спят на земле или досках. Одеял очень мало. Полученные от Американского Красного Креста, говорят, отобраны. Мыла совсем не получают. В баню ходят приблизительно раз в 2 месяца. Нет белья, одежды; холод, голод, грязь... Администрация не нашла возможным показать мне отхожие места, несмотря на мои неоднократные требования.

Книги есть. Но их не дают. Газеты некоторые покупают, но многим это не по карману. Жаловались, что офицеры наносят побои, если жалуются, то за жалобу опять бьют” (там же, с. 348).

А вот как представлял начальству состояние лагеря интернированных № 1 в Домбе его начальник С. Тарабанович в рапорте от 16 ноября 1920 г.: “...всего пленных и интернированных в лагере 4096... весь лагерь ежедневно подметается и сбрызгивается известью... все интернированные и пленные раз в неделю купаются и одновременно их вещи отдаются в дезинфекцию... Спят на нарах или на койках... Лагерные туалеты опорожняются от кала бочковозами... Две трети интернированных и пленных имеют сенники, одеяла и шинели, и все — одежду, белье и обувь” (“Красноармейцы...”, с. 272—373). Впечатление такое, что Тарабанович информирует начальство о каком-то другом лагере.

О том, какая ситуация сложилась в этом лагере к весне 1921 г., свидетельствуют показания вернувшегося в Россию из лагеря в Домбе интернированного Витольда Марецкого. Он рассказал, что в апреле 1921 г. в лагере стали пополняться рабочие отряды. Пленные отказывались идти в эти отряды, так как в них были созданы такие невыносимые условия работы и жизни, что “некоторые из этих рабочих отрядов растаяли до 1/4 своего первого состава. Так, рабочий отряд № 25 из состава 250 чел. к середине апреля насчитывал только 60 человек; в другом — № 20 — из 300 человек осталось 90, а некоторые мелкие отряды, работавшие у окрестных помещиков, растаяли совершенно” (“Красно­армейцы...”, с. 577). То есть смертность в рабочих командах в период, когда, по мнению польских профессоров, произошло радикальное улучшение положения пленных в лагерях, составила 70 и 76%.

Ситуация осложнилась весной 1921 г., когда потребовалось пополнение рабочих отрядов, а красноармейцы отказались вступать в них. Тогда “отказавшихся идти на работу начали убивать (на страх другим), производя это на глазах всех пленных и интернированных (особенно старались в этом направлении “plutonowy Soltys”, жандармы (фамилии неизвестны), поручик Ремер); все это делалось в присутствии доктора капитана Суровца” (там же, с. 578). О происходившем было известно начальнику лагеря полковнику Тарабановичу.

В апреле 1921 г., вероятно, в связи с вышеописанным инцидентом, он был освобожден от своих обязанностей. Вместо него начальником лагеря был назначен полковник Сандецкий.

Уполномоченные РУД 3 июля 1921 г., то есть через два месяца после назначения нового начальника лагеря, писали о результатах обследования: “Военнопленные почти все одеты в рубище, многие не имеют белья или части его, некоторые не имеют ничего, кроме белья, очень многие не имеют обуви или имеют обувь совершенно рваную” (там же, с. 605).

Уполномоченные РУД также отмечали, что поручик Ремер, пользуясь тем, что новый начальник лагеря Сандецкий не интересовался “жизнью лагеря и его обитателей”, стал “фактическим хозяином лагеря” (там же, с. 606). При таком отношении высших польских властей к фактическим преступникам, каким являлся Ремер, немудрено, что ситуация в лагерях военнопленных не менялась к лучшему.

Кнутом и пулей. Голодом и холодом

Во временной инструкции для концентрационных лагерей военнопленных от 21 апреля 1920 г. подчеркивается: “С пленными, особенно подлежащими освобождению, следует обходиться как можно лучше...” (там же, с. 195).

Необходимо напомнить, что 21 июня 1920 г. параграфом 20 инструкции министерства военных дел Польши для лагерей, распределительных станций и рабочих отрядов пленных наказание поркой было СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО (там же, с. 224).

Вопреки инструкции наказание розгами стало системой для большинства польских лагерей для военнопленных. Вальден пишет: “Длинные прутья всегда лежали наготове... при мне засекли двух солдат, пойманных в соседней деревне. Они собирались бежать... Подозрительных зачастую переводили в особый барак — штрафной барак штрафного лагеря; оттуда уже не выходил почти никто...” (“Новый мир”, № 5, 1931, с.86, 88). Вспомним также случай с избиением пленных латышей розгой из колючей проволоки в лагере Стшалково, наказания розгами в Белостоке.

В июне 1921 г. пленные красноармейцы из 133-й рабочей команды (Люблинская губ., г. Демблин) обратились в РУД с просьбой оградить их от постоянных избиений и издевательств. Телесные наказания в команде были системой: за жалобы можно было получить “от 15 до 25 розг. За побег или даже подозрение к побегу бьют розгами от 25 до 35” (там же, с. 598).

Избиения пленных ружейными прикладами, палками и другими предметами были повсеместным явлением и не фиксировались. Об этом говорится в десятках документов сборника. В ноте полпредства РСФСР от 5 января 1922 г. отмечалось: “Избиения военнопленных составляют постоянное явление, и нет возможности регистрировать все эти случаи” (там же, с. 698).

Повсеместным явлением в польском плену были расстрелы без суда и следствия. Выше рассказывалось о расстрелах пленных в лагере в Домбе и других лагерях. Пленные могли быть расстреляны по пустякам. Так, пленный красноармеец М. Шерстнев из белостокского лагеря 12 сентября 1920 г. был расстрелян только за то, что посмел возразить жене подпоручика Кальчин­ского в разговоре на офицерской кухне, который на этом основании приказал его расстрелять (“Красноармейцы...”, с. 599).

В 1919 г. в Стшалково пленных без повода, как уже упоминалось, расстреливали помощник командира лагеря поручик Малиновский и постерунки (часовые). И в 1920—1921 гг. в пленных продолжали стрелять часовые и офицеры. Все они чувствовали свою безнаказанность. Так, польский генерал, хорошо говоривший по-русски, “спрашивал бывших царских офицеров, когда отозвался Ракитин... он его застрелил из револьвера. Комполка, коммунист Лузин остался жив только благодаря тому, что в барабане револьвера генерала больше не было патронов” (“Красноармейцы...”, с. 528). Дела об этих расстрелах также “не разбирались” и не фиксировались (там же, с. 529).

Следует отметить крайний антисемитизм в польской армии и лагерях. При захвате в плен евреи расстреливались в первую очередь, наряду с комсоставом Красной Армии. Так, бежавший из польского плена красноармеец Валуев сообщил, что 18 августа 1920 г., во время пленения под г. Новоминском, из состава пленных были отделены командный состав и евреи. “Один комиссар еврей был избит и тут же расстрелян” (там же, с. 426).

Бывший военнопленный И. Тумаркин свидетельствует о том, что при взятии его воинской части в плен 17 августа 1920 г. под Брест-Литовском поляки “начали рубку евреев” (там же, с. 573). Тумаркин спасся тем, что выдал себя за русского.

В августе 1920 г. близ станции Михановичи штаб-ротмистр Домбровский устроил экзекуцию над пленными красноармейцами. От смерти их спас привод “хорошо одетого еврея по фамилии Хургин из местечка Самохваловичи, и хотя несчастный уверял, что он не комиссар... его раздели догола и тут же расстреляли и бросили, сказав, что жид не достоин погребения на польской земле” (там же, с. 160—161).

Вальден (Подольский) вспоминает, что его несколько раз пытались расстрелять как еврея. Его спасло то, что он сумел выдать себя за татарина. Л. Гиндин также спасся лишь потому, что ночью осколком стекла успел сбрить бороду, а “врача Каца избили до полусмерти за еврейскую внешность”.

Особого разговора заслуживает вопрос питания военнопленных. Смерть от истощения была обычным явлением в польских лагерях. Как бы предвидя разгоревшиеся спустя 80 лет споры, уже упоминаемый нами Вальден писал: “Слышу протесты возмущенного польского патриота, который цитирует официальные отчеты с указанием, что на каждого пленного полагалось столько-то граммов жиров, углеводов и т. д. Именно поэтому, по-видимому, польские офицеры так охотно шли на административные должности в концентрационных лагерях” (“Новый мир”, № 5, 1931, с. 88).

Начальник распределительной станции в Пулавах майор Хлебовский в конце октября 1920 г. жаловался Верховному чрезвычайному комиссару по делам борьбы с эпидемиями Э. Годлевскому, что “несносные пленные в целях распространения беспорядков и ферментов в Польше” постоянно поедают картофельные очистки из “навозной кучи, которая находится в лагере”, и её придется окружить колючей проволокой (там же, с. 420). В лагере широко практиковалось избиение пленных, порки и вывод зимой на работу голыми (там же, с. 548).

Напомним ситуацию в лагере Модлин, где командир укрепленного района Малевич телеграфировал в октябре 1920 г. начальству о том, что военнопленные ели “различные сырые очистки” и у них “полностью отсутствовали обувь и одежда” (там же, с. 355).

Однако инспекция Верховного командования Войска Польского, проверив 1 ноября 1920 г. санитарное состояние концентрационной станции в Модлине, признала “питание пленных удовлетворительным” (там же, с. 360). Да, майор Хлебовский был прав: при “удовлетворительном” питании “несносные пленные” кушают всякую гадость, в том числе и очистки “в целях распространения беспорядков и ферментов в Польше”! Как после этого не согласиться с профессором 3. Карпусом в том, что польские власти много сделали для улучшения условий содержания и питания пленных красноармейцев!

О голодающих красноармейцах писал в рапорте от 16 октября 1920 г. начальник Главного сортировочного пункта больных и раненых Войска Польского С. Гелевич. Ссылаясь на доклад начальника движения станции Виленская, С. Гелевич информировал Санитарный департамент МВД Польши о том, что пленные из 15 вагонов, направленных из Белостока в Стшалково, “производят впечатление очень изнуренных и голодных, так как вырываются из вагонов, ищут в мусоре остатки еды и жадно поедают картофельные очистки, которые находят на путях” (“Красноармейцы...”, с. 354).

Особо следует сказать о лагерных помещениях, в которых содержались пленные. Самый бедный польский крестьянин не допускал, чтобы его скотина зимой находилась в помещениях, в крышах которых было видно небо, в дыры в стенах свободно пролезала рука. Поэтому объяснения, что у молодого польского государства не было материальных возможностей, хотя бы для латания дыр, просто несерьезны.

В октябре 1920 г. представители Российского общества Красного Креста (РОКК) при осмотре лагеря в Стшалково отмечали: “Одежда и обувь весьма скудная, большинство ходят босые... В лагере большое число очень тяжелых отморожений (ног), которые зачастую у пленных оканчиваются ампутацией... Кроватей нет — спят на соломе... Большинство зданий — это землянки с продавленными крышами, земляным полом... Многие бараки переполнены...

Одежда у всех старая, ...производит она впечатление лохмотьев. Из-за недостатка пищи пленные, занятые чисткой картофеля, украдкой едят его сырым” (там же, с. 349—350).

В ноте РУД от 29 декабря 1921 г. по поводу условий содержания пленных в лагере в Стшалково отмечалось, что “санитарное состояние лагеря до крайности неудовлетворительное... вода почти отсутствует... иногда не хватает для варки пищи. Отопления совершенно нет... Медицинской помощи почти нет вследствие отсутствия медикаментов.

Обращение с заключенными со стороны администрации лагеря жестокое. Аресты на каждом шагу. Условия ареста невозможные. Ежедневно арестованных выгоняют на улицу и вместо прогулок гоняют бегом, приказывая падать в грязь... Если пленный отказывается падать или, упав, не может подняться, обессиленный, его избивают ударами прикладов или заставляют в наказание носить на спине интернированных петлюровцев” (там же, с. 695—696).

В протоколе 11-го заседания Смешанной комиссии от 28 июля 1921 г. дается описание карцера в Стшалково. Карцер представлял собой “небольшие, менее двух кубических саженей, каморки, в которые сразу сажали от 10 до 17 человек, причем часто арестованных раздевают донага и дают горячую пищу через два дня” (там же, с. 644).

Не будем описывать помещения для пленных в других лагерях, они аналогичны. Тем не менее рассмотрим ситуацию в одном из самых печально известных лагерей пленных — лагере № 7 в Тухоли.

Тухоль — гнилой корень

Польский лагерь военнопленных в Тухоли заслуживает отдельного разговора. Он является одним из основных аргументов в споре о количестве умерших в польском плену пленных красноармейцев. Польский профессор 3. Карпус в предисловии к сборнику “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.” утверждает: “Вопрос, который вызывает наибольшие разногласия и сегодня, касается количества умерших большевистских пленных в лагере в Тухоли. Во многих публикациях утверждается, что в этом лагере умерло 22 тыс. красноармейцев, и поэтому этот лагерь везде называется лагерем смерти... Основываясь на сохранившихся источниках, можно с уверенностью утверждать, что в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных” (там же, c. 26—27).

Активным защитником позиции проф. 3. Карпуса зарекомендовал себя Яков Кротов, который опубликовал 28 ноября 2000 г. в газете “Московские новости” статью “Компенсации не тшеба”, в которой он, ссылаясь на письма деда, бывшего узника лагеря в Тухоли Лазаря Гиндина, заявляет, что лагерь в Тухоли “не был курортом, но и не “лагерем смерти”. Для многих интересующихся польскими лагерями для военнопленных письма Л. Гиндина являются серьезным аргументом.

Яков Кротов, однако, умолчал, что помимо писем деда существуют его воспоминания, надиктованные на плёнку. В них Л. Гиндин рассказал о плене без оглядки на лагерную цензуру. Тогда как в письмах он вынужден был “лакировать” действительность.

Лазарь Борисович Гиндин попал в польский плен 21 августа 1920 г. и до своего побега из плена в декабре 1921 г. регулярно писал жене письма. Письма Лазаря Гиндина — это гимн любви человека к своей семье и близким, это гимн человеческой стойкости и достоинства. Ключом для понимания его писем являются фразы, обращенные к любимой жене: “Береги себя, голубка, не переутомляйся. У тебя ведь слабое сердце. Обо мне не беспокойся, цел буду” (письмо от 18 мая 1921 г.). “Олечка! Деточка! Береги себя и девочек. Помни, что ты дороже мне всего...” (письмо от 24 ноября 1920 г.). Как настоящий мужчина, Лазарь Борисович в каждом письме домой изо всех сил пытался ободрить свою семью, старался при этом лишний раз не волновать дорогих ему людей, поэтому очень скупо рассказывал о собственных злоключениях в польских лагерях. Его кредо: “...не волнуйтесь, цел буду!”. Пример, достойный подражания.

Если письма Л. Гиндина с фронта, по понятным причинам, лишь слегка приукрашивали действительность, то его письма из плена, по тем же самым причинам, вообще не могли раскрывать реальное положение дел в польских лагерях. В целом ряде материалов, опубликованных в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.”, отмечается, что попытки пленных красноармейцев пожаловаться на бесчеловечные условия своего содержания в лагерях, как правило, имели весьма тяжкие последствия для жалобщиков. Об этом, несомненно, было известно Гиндину. И это он отмечает в своих воспоминаниях, когда рассказывает о визите в лагерь товарища из советского представительства в Варшаве: “Открыто жаловаться никто не осмелился, чтобы надзиратели не вымещали злобу после отъезда представителя”. Однако этот эпизод почему-то ускользнул от внимания Я. Кротова.

Внимательный читатель сразу заметит, как резко изменился тон писем Л. Гиндина после попадания в плен. В письмах с фронта он подробно и красочно описывал свои впечатления и наблюдения. В письмах из лагерей он всячески старается избегать этого. Только мимолётные фразы свидетельствуют о тех жестоких испытаниях, которые ему довелось пережить в Польше в качестве военнопленного.

23 марта 1921 г. Гиндин пишет из Осовца: “Питание хорошее. Только окончательно оборвался. Всё истрепалось”. О том, как дело обстояло на самом деле, написал в апреле 1921 г. в своём письме Ольге Гиндиной освободившийся из плена Яков Геллерштрем, сосед Гиндина по лагерю: “...Я также был в плену... по внешности потерял всякое человеческое достоинство, унижения неописуемые, и только благодаря случайности — я родился в Эстонии — был освобождён, спасён”. Какими же ужасными обстоятельствами и нечеловеческими условиями плена вызваны страшные в своей безысходности слова Геллерштрема “был спасён ...только благодаря случайности”, написанные в письме жене ещё остающегося в плену друга! Но и у мужественного и сдержанного Гиндина в письмах жене тоже иногда проскальзывают страшные признания: “Думаю, что по приезде дадут все-таки немного отдохнуть дома, а то я стану совсем инвалидом...” (письмо от 18 мая 1921 г).

Двумя месяцами позднее, чтобы успокоить жену, Л. Гиндин откровенно бравирует в своем письме от 23 июля 1921 г. Пишет о “рыбном спорте” (не рыбалке!) и в конце заявляет: “Вот видишь, как мало я могу сообщить тебе о моей жизни. Живу на всем готовом и не о чем заботиться...”. В феврале и начале мая 1921 г. Л. Гиндин тоже утверждал, что якобы вокруг все хорошо, самое скверное позади, и вдруг 5 августа того же года в письме из Белостока у него опять неожиданно вырывается: “Моя дорогая! Самое тяжелое осталось позади, и если я уцелел до сих пор, то, наверно, увидимся...”. Возникает вопрос — так как же на самом деле жилось пленному? Люди старшего поколения, по своему личному опыту знавшие, что такое военная цензура, лучше нас с вами могли ответить на такой вопрос, поскольку прекрасно умели читать “между строк” скрытый смысл писем своих близких. Им не надо было объяснять, почему это человек сначала бодро сообщает, что вокруг него “все хорошо”, а позднее осторожно намекает на то, что еще не до конца уверен в том, что ему вообще удастся выжить, и выражает удивление, как он в тех условиях “уцелел до сих пор”.

Л. Гиндин был человеком подневольным. А вот что писали о Тухоли наблюдатели со стороны. Причём, подчеркну это, не русские, а поляки. Представитель Польского общества Красного Креста Наталья Крейц-Вележиньская в декабре 1920 года свидетельствовала: “Всего сейчас в Тухоли 5373 пленных. Лагерь в Тухоли — это т. н. землянки, в которые входят по ступенькам, идущим вниз. По обе стороны расположены нары, на которых пленные спят. Отсутствуют сенники, солома, одеяла. Нет тепла из-за нерегулярной поставки топлива... Нехватка белья, одежды во всех отделениях (“Красноармейцы...”, с. 437, 438).

Польский генерал-поручик Ромер в своем отчете от 16 декабря 1920 г. о результатах проверки лагеря пленных в Тухоли отмечал: “Размещение пленных не совсем надлежащее. Пленные ослаблены, требуют поддержки, размещены в очень плохих землянках” (там же, с. 454).

А вот как выглядел тухольский госпиталь: “Больничные здания представляют собой громадные бараки, в большинстве случаев железные, вроде ангаров. Все здания ветхие и испорченные, в стенах дыры, через которые можно просунуть руку... Холод обыкновенно ужасный. Говорят, во время ночных морозов стены покрываются льдом. Больные лежат на ужасных кроватях... Все на грязных матрасах, без постельного белья, только 1/4 имеет кое-какие одеяла, покрыты все грязными тряпками или одеялом из бумаги” (там же, с. 376).

В 1921 г. ситуация в Тухоли, как и в остальных польских лагерях для военнопленных красноармейцев, изменилась незначительно. Утверждения профессора З. Карпуса о том, что: “...в Тухоли за год умерло, в подавляющем большинстве от заразных болезней, 1950 большевистских военнопленных” и что якобы нет никаких документальных подтверждений сведений о высокой смертности пленных в Тухольском лагере, сомнительны и противоречат документам.

В частности, статистика тухольского лагерного лазарета: “С момента открытия лазарета в феврале 1921 г. до 11 мая того же года в лагере было эпидемических заболеваний 6491, неэпидемических 12294, всего 23785 заболеваний... За тот же промежуток времени в лагере зарегистрирован 2561 смертный случай, за три месяца погибло не менее 25% общего числа пленных, содержавшихся в лагере” (там же, с. 671).

Оказывается, что только за неполные три весенних месяца 1921 г. в Тухоли умерло на 550 человек больше того суммарного количества людей, что профессор 3. Карпус соглашается признать умершими в Тухольском лагере за целый год! В сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.” есть и другие свидетельства, на основании которых можно сделать выводы о реальной смертности в лагере. Это чрезвычайно важно, так как известно, что в 1919 — 1920 гг. польские власти фактически не вели достоверного учета умерших в плену красноармейцев.

В письме председателя РУД А. А. Иоффе председателю польской делегации Я. Домбовскому от 9 января 1921 г. сообщается: “По произведенным подсчетам оказывается, что если принять за норму смертности среди пленных в лагере в Тухоли за октябрь месяц минувшего года, то в течение 5—6 месяцев в этом лагере должно вымереть все его население. Эти цифры подтверждены официально польскими военными врачами” (там же, с. 467).

Сведения, приводимые в сборнике “Красноармейцы в польском плену в 1919—1922 гг.”, позволяют с определённой степенью точности подсчитать данные о смертности в Тухоли за 171 день — из 420 дней существования лагеря. Следует подчеркнуть, что приводимые данные являются минимальной оценкой числа погибших.

Получается 6312 умерших менее чем за полгода пленных, что более чем в три раза превышает цифру смертности за 14 месяцев, предлагаемую тем же З. Карпусом.

Самое компетентное подтверждение смертности в 22 тысячи пленных Красной Армии в лагере Тухоли содержится в письме руководителя польской военной разведки (II отдела Генерального штаба Верховного командования ВП) подполковника Игнацы Матушевского, от 1 февраля 1922 г., в кабинет военного министра Польши (там же, с. 701).

Заявление И. Матушевского о гибели 22 тысяч пленных красноармейцев широко известно с 1965 г. и уже ряд лет является объектом яростной критики. Утверждается, что сведения об огромной смертности в Тухоли И. Матушевский почерпнул из прессы и, несмотря на то, что эти сведения были неподтвержденными, включил в текст своего ответа военному министру.

Что можно сказать по данному поводу? Прежде всего то, что письмо И. Матушевского является официальным ответом на распоряжение военного министра Польши № 65/22 12 января 1922 г.

Начальник II отдела Г

Если б мои предложения были услышаны и воплощены, то мы бы имели практически 100%-ные шансы договориться со старейшинами тейпов о принципах совместной жизни в рамках одного государства, и вскоре после этого прекратились бы насильственные смерти и на Кавказе, и в Москве. Правда, перед этим им надо было бы договориться о мире внутри себя (там же они еще друг с другом воюют! Пока в Чечне Кадыров мочит своих врагов, но неизвестно, как карта ляжет. Этот аспект проблемы я упустил в своих рассуждениях, а ведь он не менее сложный, чем российско-кавказские отношения. Всё-таки по отношению к нам у них - только обиды, пусть и очень глубокие, а между собой - кровная месть, что серьезнее).

Ах, если бы Ваши предложения бли услышаны и воплощены...

Точно, Польша когда-то претендовала на роль империи - в качестве Речи Посполитой, а мы "перетянули одеяло на себя", вот они и бесятся до сих пор...Да и как приятно в поверженного камушек бросить-то...

АД. Уничтожение и пытки русских, украинских и латышских военнопленных в польских концлагерях

О нечеловеческих условиях, в которых содержались в польских концлагерях пленные красноармейцы в 1919-1921 годах, написал влиятельный польский еженедельник "Ньюсуик Польска". Статья на эту тему называется "Ад за колючей проволокой".
Ее автор – историк Игор Мечик.

"За колючей проволокой польских концентрационных лагерей советские военнопленные умирали, как мухи", пишет журнал, называя условия их содержания "польским бесчестьем".

Первоначально в руках поляков находилось около 10 тыс пленных красноармейцев, однако, после поражения армии Михаила Тухачевского под Варшавой в польский плен попало всего до 110 тыс солдат, командиров и комиссаров Красной Армии.

Для них поляки создали целую сеть концлагерей – в Бресте, Лукове, Вадовице, Домбье, Тухоле, Стжалкове, Пикулице, Шипьорно и в других местах. Эта сеть покрывала почти всю польскую территорию.



Несмотря на то, что в 1919 году польское министерство по армейским делам составило для военнопленных специальный рацион, включающий хлеб, мясо, каши и даже кофе, ни в одном из концлагерей советские узники не ели досыта. Голод был повсеместный и вызывался польской лагерной охраной искусственно. Автор статьи приводит многочисленные примеры того, как пленных красноармейцев морили голодом. Так, группу из 300 узников пять суток гнали в концлагерь в Пулявах и за это время не кормили ни разу. По прибытии в лагерь изголодавшимся людям бросили дохлую лошадь, которую те вынуждены были есть сырой.

Осенью 1920 года польский комендант концлагеря в Бресте так приветствовал прибывающих к нему пленных красноармейцев:
"- Вы, большевики, хотели отобрать нашу землю. Вот вы землю и получите. Я буду вас так кормить, что сами подохнете".

В статье приводится сохранившийся в центральном военном архиве Польши рапорт генерала Зджислава Хордыньского-Юхновича, возглавлявшего санитарный департамент военного министерства. Этот документ генерал написал после инспекции лагеря в Белостоке:
"- Бараки переполнены, среди здоровых полно больных. По-моему, на 1400 заключенных здоровых нет вообще. Они покрыты лохмотьями и от холода прижимаются друг к другу, пытаясь согреться. В воздухе смрад от больных дизентерией и гангреной, развивающейся в опухших от голода ногах. Это ужасающая картина".

Посетившая лагерь для российских военнопленных в Стжалкове представительница Красного Креста Стефания Семполовска писала:
"- Барак для коммунистов так переполнен, что сдавленные узники были не в состоянии лечь и стояли, подпирая один другого".

По свидетельствам очевидцев, только в одном этом лагере ежемесячно умирали 100-200 красноармейцев. В Бресте цифры были еще страшнее. Там только за сутки от голода и болезней погибали от 60 до 100 пленных.

В Тухоле в конце 1920 года за два месяца умерло 440 заключенных. "Местные жители вспоминали, что еще в тридцатых годах были места, где под ногами проседала земля, а из-под нее выступали человеческие останки", – пишет "Ньюсуик Польска".

Медицинской помощи не было вообще никакой. Раненые по две недели лежали без повязок, пока в ранах не заводились черви и люди не умирали от заражения крови.

"В самый страшный для узников период – зимой 1920-21 годов – умерших считали уже тысячами", – утверждает "Ньюсуик Польска".

Помимо этого имели место многочисленные случаи расстрелов взятых в плен красноармейцев, утверждает издание. Так, в районе Млавы поляки расстреляли около 200 взятых в плен казаков, на Волыни был зафиксирован факт расстрела еще 18 военнопленных.

В статье приводятся воспоминания одного из очевидцев событий 1919 года о том, как командир 18-го польского пехотного полка приказал пленным красноармейцам раздеться, затем отдал приказ избить их нагайками, а затем всех расстрелял.

Всех попавших в плен комиссаров поляки вешали без суда. Ужасающие факты об этих жестокостях приводятся в книге "Замолкающее эхо. Воспоминания о войне 1914-1920 годов", написанной участником тех событий с польской стороны Станиславом Кавчаком, отрывки из которой приводятся в статье Игора Мечика.

Журнал "Ньюсуик Польска" цитирует также дневник Казимежа Свитальского, личного секретаря главнокомандующего польскими войсками маршала Юзефа Пилсудского, который писал о "жестокой и безжалостной ликвидации пленных нашими солдатами".

Самым страшным считался концлагерь в Стжалкове /между Познанью и Варшавой/. Командовавшие лагерем капитан Вагнер и поручик Малиновский секли заключенных бичами, сделанными из колючей проволоки. Обычная норма при избиении составляла 50 ударов. Тех, кто просил пощады, тут же расстреливали, пишет польский журнал.

В этот лагерь попали солдаты латышского полка российской армии, добровольно сдавшие оружие и перешедшие на сторону поляков. В лагере с них сняли всю одежду и предупредили, что "живыми они из лагеря не выйдут, поскольку являются жидовскими наемниками". Латышам запрещали выходить из бараков за водой и вообще не давали есть. От нечеловеческих условий погибло несколько десятков солдат этого полка. Остальным удалось спастись только благодаря тому, что в лагерь прибыла следственная комиссия и Вагнер с Малиновским были арестованы.

Польский журнал задает вопрос, "не было ли все это сознательным уничтожением, может быть, не на уровне правительства, но по крайней мере на уровне начальства отдельных лагерей?" И тут же признает, что с таким утверждением "трудно спорить".

Алексей КАРЦЕВ, корр. ИТАР-ТАСС в Варшаве
www.rodon.org/polit-091026150605
http://patriot94.livejournal.com/292770.html


Для ленивых напомню кратко из последних шедевров:
"Польша дала вполне успешный отпор Гитлеру в 1939 и победила бы, если бы не СССР, напавший на неё."

http://mikle1.livejournal.com/737453.html

=====================================
Перепечатка поста http://www.liveinternet.ru/users/antropos/post124383367/

Это Джорджу Соросу спасибо, а не мне ))

Ваш пост попал на страницы информационно-аналитического проекта
Politonline.Ru. Можете убедиться:
http://www.politonline.ru/?area=groupList

Люди заслуживают уважения и восхищения, потому что они богаты - НЕ У ВСЕХ ))

Мысль о том, что мы так или иначе воплощаем абсолютную истину, глубоко присуща нашему мышлению. Мы можем обладать критическими способностями, однако неспособны отделиться от самих себя. Постигли мы истину и нравственные законы или нет, однако прежде всего нам необходимо заботиться о собственных интересах и о нашем собственном "я". Следовательно, если существуют такие вещи как истина и справедливость - а мы считаем, что существуют - тогда мы хотим обладать ими.


Только на самом высоком уровне абстракции, когда мы рассматриваем смысл жизни, истина приобретает первостепенное значение. Даже и тогда обман может быть предпочтительней истины, так как жизнь заканчивается смертью, а смерть трудно принять. На самом деле, можно утверждать, что открытое общество представляет собой оптимальную форму общественной организации для того, чтобы взять максимум от жизни, а закрытое общество есть форма, более приспособленная для приятия смерти. Анализ, идущий до конца, свидетельствует, что вера в открытое общество является вопросом выбора, а не логической необходимости. - СОГЛАСНА С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ .


разум имеет свои ограничения. - И С ЭТИМ СОГЛАСНА ТОЖЕ .

СПАСИБО !

10 апреля 2010, 16:00
«AH-online», Георгий Дежкин

Трагедия под Смоленском вновь всколыхнула тему польско-российской исторической памяти. Президент Польши и еще 131 поляк погибли на территории России, когда летели на мемориальные мероприятия - почтить память 21857 польских офицеров, расстрелянных сотрудниками НКВД в 1940 году в Катынском лесу под Смоленском. После того, как стали известны подробности этой трагедии, слово "Катынь" приобрело для поляков и россиян новое особое значение.

Обозреватель "АН" Георгий Дежкин рассказывает о том, почему несмотря на слова президента России Путина о безусловной виновности Иосифа Сталина в расстрелах польских офицеров в Катыни, 57% поляков до сих пор хотят, чтобы Россия извинилась перед Польшей за катынский расстрел и с какой целью летел в Россию польский президент с супругой.

Катынский крест
Уже почти 20 лет как Россия признала: именно сотрудники НКВД по приказу сталинского руководства в Катынском лесу расстреляли весной 1940 г. 21 857 пленных польских офицеров. Проведено следствие, названы все причастные, в Катыни работает мемориал... И все ясно. Да, убивать пленных - всегда гнусность. Да, любой нормальный человек с печалью снимет шапку у катынских могил.
Но именно потому, что убийство пленных всегда гнусность, так остро стоит параллельный вопрос - об участи пленных красноармейцев во время советско-польской войны 1919-1921 годов.

Давно подмечено: наибольшее ожесточение возникает между народами - двоюродными братьями: израильтяне и арабы, сербы и хорваты... Им есть что делить, происхождение от общего корня дает каждому свое право на претензии, ну а дальше - ход событий. Вот и Россия с Польшей много веков вели, по выражению Пушкина, «спор славян между собою». Поляки лихо погуляли у нас в Смутное время... Но Россия участвовала в разделе Речи Посполитой... Поляки дрались в наполеоновском войске... А русские вешали польских повстанцев... И так далее.
Войну 1919-1921 гг. в Польше называют «польско-большевистской». Элегантное лукавство: дескать, Польша (страна, народ) воевала с идеологией (большевизмом). Что ж - большевики действительно мечтали на штыках принести в Варшаву (потом в Берлин и далее - везде) мировую революцию. Но все сложнее. Возродившись после крушения Российской, Австро-Венгерской и Германской империй, молодая Польша начала хищно прихватывать куски у соседей. Естественно, первыми жертвами стали те, кто послабее, - Россия, например, увязшая в междоусобице. Польско-большевистская война? Но деникинцы союзниками не считались (они же за «единую и неделимую»!), у Литвы (вполне антисоветской) оттяпали Вильно... И вели себя поляки на захваченных территориях как истые оккупанты: жесточайший режим, грабеж... Про лютые еврейские погромы помолчим - это отдельная тема.
Так что не случайно совсем не сочувствующий большевикам генерал Брусилов тогда призвал русских офицеров забыть распри и выступить на оборону отечества. Действия Варшавы воспринимались однозначно: внешняя агрессия. Но поход на Варшаву 1920 г., как известно, завершился для красных полным разгромом...

За колючей проволокой
Всего за время войны в плен к полякам попали, по разным источникам, от 110 до 200 тыс. красноармейцев (цифры разнятся, потому что не было единого учета, погибла часть архивов). 75 699 чел. в 1921-м вернулись в СССР. Это не значит, что остальные погибли. Кто-то перешел в воевавшие на польской стороне части Булак-Балаховича, Яковлева, Перемыкина... Кто-то отпускался (уроженцы Западных Белоруссии и Украины). Примерно тысяча осталась в Польше. Но большей части не повезло угодить именно в лагеря военнопленных - Брест, Белосток, Тухоль, Стшалков, Дембью и др.
Есть максимальная российская цифра погибших в плену - 89 тыс. человек. Есть минимальная - 18-20 тысяч. Есть польская - 16-18 тысяч. Есть промежуточные - 40-60 тысяч.
Но, положим, мы даже вежливо возьмем минимальные, польские, данные (хотя и 16-18 тыс. - уже статистика, соотносимая с катынской). Главный вопрос - что стало причиной таких потерь? Просто эпидемии, голод, тяжелые условия - печальное, но неизбежное следствие того факта, что небогатая, неустроенная Польша оказалась вынуждена содержать огромную массу чужих солдат? Или целенаправленная политика пилсудчиков?
Видимо, и то и другое. При этом значение политики не будем приуменьшать.

Глазами очевидцев
Говорят, что о погибших военнопленных вспомнили лишь сейчас. Как сказать. Например, еще в 1960 г. вышли мемуары Николая Равича «Молодость века». Автор прошел лагерь Дембью. Вспоминает: «Как-то в туманный и дождливый день я увидел громадный воз, нагруженный правильно нарезанными гранитными глыбами. Впряженные красноармейцы тянули его, останавливаясь, падая... С десяток познанцев (солдаты Познанского полка) плетками подгоняли эту живую силу». Еще... «На голых доcках, в истрепавшейся одежде, красноармейцы мерли от тифа и истощения». Пишет Равич и о сидевших в соседних бараках деникинцах - им приходилось немногим легче.
Есть и другие свидетельства - посещавших лагеря польских медиков, сотрудниковМеждународного Красного Креста. «Преступное пренебрежение своими обязанностями всех действующих в лагере органов навлекло позор на наше имя, на польскую армию. На каждом шагу грязь, запущенность и человеческая нужда. Перед дверями бараков кучи испражнений, больные так ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест... Среди 1400 пленных здоровых просто нет». «Пленные жмутся вокруг импровизированной печки - единственный способ обогрева. Ночью, укрываясь от холодов, они тесными рядами укладываются группами по 300 человек на досках, без матрасов и одеял. Одеты в лохмотья». Схожих цитат можно привести много.
Польское командование выпустило массу директив о цивилизованном отношении к пленным. Только не соблюдались они! Полагалась, например, порция мяса в день. Но вспоминают прошедшие плен черпак баланды и буханку гнилого хлеба на восемь человек. Или как ели картофельные очистки, жевали сено. Или вообще полную голодуху. Начальник Брестского лагеря заявил: «Убивать я вас не имею права, но кормить буду так, что сами подохнете».
Мы не говорим сейчас про факты постоянных избиений. Про убийства. Про наказания по поводу или без. Поверим польским историкам, что все это отдельные эксцессы, за которые (ух ты!) одного поручика даже судили. Но как минимум в нарушении всех мыслимых правил обращения с военнопленными Польшу можно обвинить запросто. И похоже, связано это было с умонастроением в молодом государстве. «Они ненавидели старую Россию и в нас видели остатки этой России», - пишет о пилсудчиках один из очевидцев событий...
Генерал П. Судоплатов сообщает в мемуарах, что Сталин вспомнил об этой трагедии, подписывая катынские приказы. Доказательств нет, но поверить можно.

Поверх барьеров
Заметим, участь польских военнопленных в советском плену тоже была несладкой. Неясна судьба более 30 тыс. человек (польские выкладки). Опять же не факт, что абсолютно все они погибли. В учет пленных входили, например, гражданские заложники (вроде ксендзов, взятых на советской территории). Их вполне могли после заключения мира отпустить. Однако согласимся - погибло много. Хотя бы потому, что это время «поволжского голода». Только давайте поставим вопрос иначе. Ладно, мы - дикие, кровавые большевики. Но вы-то, цивилизованные европейцы, чем лучше?
А лучше всех в те годы были две благородные женщины - русская Екатерина Пешкова и полька Стефания Семполовская. Они возглавили представительства Красного Креста в России и Польше, ругались с властями, распределяли американскую продовольственную помощь, мотались по лагерям, организовывали госпитали, спасли тысячи людей... И в конце концов вынудили обе стороны поскорее договориться об обмене пленными. Вот те праведники, которые искупают вину народов.
Интересны указания ЦК РКП(б) в связи с возвращением пленных красноармейцев (1921). Вопреки советскому обыкновению категорически запрещалось устраивать митинги. Объяснялось: наши товарищи измучены, «на первом месте должна стоять организация практической помощи по снабжению продовольствием, бельем, одеждой, кипятком, по устройству и оборудованию перевязочных средств и ночлега».
...Говорят, Владимиру Путину рекомендуют во время визита сделать некий символический жест, демонстрирующий отношение сегодняшней России к катынской трагедии. Что ж, дело нужное. Но неплохо будет, если и польская сторона сделает жест в память о советских пленных той давней войны. Их ведь забывать тоже как-то нечестно.

Об отношении к пленным
Для понимания ситуации полезно знать, как вообще тогда принято было обращаться с пленными. Тот же красный командарм Тухачевский в Первую мировую попал в плен к немцам. Несколько раз пытался бежать и в итоге угодил в лагерь Ингольштадт для «особо неукротимых». Сохранилось меню, которым кормили узников лагеря: суп из голубого сазана, регенсбургские колбаски (продукты офицеры сообща покупали на местном рынке сами; деньги им перечисляли из дому; на переводы никто не смел посягнуть). Известна гневная жалоба Тухачевского начальнику лагеря: «нижние чины» в отсутствие Михаила Николаевича провели обыск в его камере и «разбросали бумаги на столе». Книжные посылки пленным в то время дозволялись ежедневно, ограничивалась лишь политическая литература. Скажете, это для офицеров? Но в германском плену побывал тогда, например, будущий знаменитый председатель колхоза Терентий Мальцев. Сохранилось его фото с друзьями. Вид - не изможденный. Да и сам факт, что группа военнопленных могла пойти сниматься в городскую фотографию, говорит за себя. Нет, пребывание за колючей проволокой, разумеется, не курорт. Не всегда кормили сытно, бывали эпидемии (не получив вовремя медпомощь, умер в немецком плену знаменитый русский авиатор А. Васильев). Но, в общем-то, Красный Крест следил, чтобы условия были приемлемыми.

http://www.argumenti.ru/news/2010/04/10/56538

Это не решит проблему. На самом деле людей, желающих отделения от России, в Чечне было бы намного меньше, если бы не две последние гражданские войны. Кто прав и кто виноват - я не берусь судить, потому что меня там не было, а СМИ и властям я не доверяю, так же как и боевикам. Наверное, обе стороны. Но, несомненно, если бы из-за границы не шла финансовая подпитка боевиков - не было бы стольких жертв и жестокости с обеих сторон. Если бы не было этого керосина, подливаемого извне - пожар давно бы уже был потушен. И тогда бы не возникало таких мыслей, как у вас.

Как мы знаем, сталинская депортация - это месть за сотрудничество с фашистами, которое, в свою очередь, есть следствие жажды независимости Чечни (были надежды на Гитлера, что он ее предоставит - как были надежды у украинцев и прибалтов - но в планы фюрера это совсем не входило).

Лично я являюсь сторонником федеративного типа устройства государства, и все проблемы внутри надо решать исходя из презумции территориальной целостности государства - раз, и нормального взаимоотношения между народами - два (пусть и без особой любви, но, с уважением и, главное, без взаимной ненависти). В Чечно-Ингушской АССР (и не только, а на всех национальных окраинах) во времена преступной перестройки и безцензурной гласности стали сильные центробежные тенденции, потому что власть центра ослабла. Кавказские народы очень чутко чувствуют слабину власти, и для их лидеров - это повод к переделке властного пирога.
Безусловно, были проблемы и во времена царизма, и во времена СССР. Но с уничтожением экстремистского националистского подполья эти проблемы снимались, и простой народ жил нормально - и внутри национальных сообществ, и с соседними народами, в т.ч. с русскими (не самой плохой нацией для совместного проживания - попробовали бы они пожиить с цыганами). Были межнациональные браки, было тотальное увеличение грамотности и культурности. И если сильной рукой проводить сильную справедливую политику, Кавказ перестанет хотеть независимости, потому что под крылом российской цивилизации куда теплее и комфортнее, чем в свободном плавании.

Ну что-то весьма неприличное на язык так и просится. Всё народонаселение Чечни надо вывезти в "столыпинских вагонах" на Севера, для освоения земель 70-ой широты. Тогда отпадёт охота взрывать. Товарищ Сталин, сам кавказец, знал душу чечен, и, полагаю, поступил правильно. Нех*...й держать у себя за спиной друга-брата с кинжалом в руке.

Шесть лет назад на сайте http://www.newsru.com/russia/08apr2004/mosgorsud.html#2 был опубликован этот материал.

8 апреля 2004 г., 11:51

Мосгорсуд приговорил Зарему Мужахоеву, пытавшуюся совершить теракт в центре Москвы, к 20 годам лишения свободы, передает РИА "Новости". Согласно приговору, Мужахоева будет отбывать наказание в колонии общего режима.

Коллегия из 12 присяжных заседателей единогласно признала ее виновной в терроризме, в покушении на убийство и незаконном хранении и перевозке взрывчатки. Кроме того, они посчитали, что Мужахоева не заслуживает снисхождения, хотя сотрудничала со следствием и рассказала все, что знала.

Услышав вердикт присяжных, Мужахоева сказала, что "испытывает ненависть и сожалеет о том, что помогала следствию". "Когда меня освободят, я отомщу", - заявила она в суде. После этого ее в состоянии нервного срыва доставили в СИЗО.
Гособвинитель Александр Кубляков требовал приговорить Мужахоеву к 24 годам лишения свободы в колонии общего режима. "На предварительном следствии она заявляла, что несколько раз нажимала на кнопку "адской машины", чтобы привести механизм в действие. Однако в суде она отказалась от этих показаний", - сказал Кубляков.
"В этом кафе я раз 20 нажимала на кнопку, но бомба не сработала", - заявила на первом допросе Зарема Мужахоева, пытавшаяся устроить теракт в ресторане "Имбирь".
Однако, как отметил гособвинитель, подсудимая признала себя виновной лишь по одной из статей - 222 УК РФ (незаконное хранение, перевозка и ношение взрывчатых веществ).
Адвокат подсудимой Наталия Евлапова считает наказание Мужахоевой "чрезмерно жестоким". "Существует много процессуальных оснований обжаловать вердикт", - пояснила она. По словам Евлаповой, "Мужахоева активно помогала следствию, в частности, на основании ее показаний в июне прошлого года в подмосковном поселке Толстопальцево было обезврежено несколько поясов смертников".
Кроме того, показания Мужахоевой помогли составить фоторобот женщины, организовавшей взрывы на Тверской и в Тушине. Оперативники дали ей прозвище "черная Фатима".
На допросе в Моспрокуратуре Зарема Мужахоева рассказала, что прилетела в Москву 3 июля из Назрани. По ее словам, в аэропорту ее встретила чеченка, которая назвалась Любой. По описанию Мужахоевой, это была женщина лет 40, ростом около 170 см, волосы светлые, крашеные, корни волос черные, нос с горбинкой. Именно такое описание пособницы смертниц дали свидетели теракта в Тушине.
Зарема Мужахоева о взрывах на фестивале "Крылья" ничего не слышала, но подтвердила, что фоторобот, составленный со слов свидетелей теракта в Тушине, похож на встречавшую ее женщину.
"Я буду требовать частично оправдать свою подзащитную", - сказала адвокат.

Зарема Мужахоева была задержана 9 июля прошлого года на 1-й Тверской-Ямской улице с взрывным устройством в сумке. При обезвреживании трагически погиб взрывотехник ФСБ Георгий Трофимов. Дело Мужахоевой - первый судебный процесс о терроризме, в котором участвуют присяжные заседатели.


Tagblatt: Зарема Мужахоева была продана боевикам за 1 тыс. долларов, но она не хотела умирать

Швейцарская газета Tagblatt публикует историю Заремы Мужахоевой. По версии издания, 24-летняя чеченка стала террористкой поневоле - ее продали боевикам родственники, которым пообещали 1 тыс. долларов за то, что женщина взорвет себя. (Перевод материала опубликован на сайте Inopressa.ru).

Зарема Мужахоева приехала с Северного Кавказа в Москву 3 июля 2003 года, пишет газета. Ее сообщник встретил ее на вокзале и привез в загородный дом, расположенный в ближнем Подмосковье. Там она повстречалась с двумя чеченками, которые двумя днями позже подорвали себя в Тушине.
В ходе следствия было установлено, что Мужахоева чуть было не стала "шахидкой" отнюдь не по убеждению. Чеченским террористам ее передали родственники, у которых она украла украшения. Родственникам пообещали заплатить тысячу долларов, как только Мужахоева совершит запланированный теракт в Москве.
Это обстоятельство объясняет, почему Зарема Мужахоева вечером 9 июля не осуществила взрыв, а активно пыталась привлечь к себе внимание персонала кафе в центре Москвы до тех пор, пока те не вызвали милицию. "Террористка поневоле" была задержана. Через несколько часов при обезвреживании ее сумки со взрывчаткой погиб офицер-взрывотехник ФСБ.

Она надеялась на снисхождение
То, что Зарема Мужахоева не хотела умирать и рассчитывала на мягкий приговор, доказывает также ее деятельное раскаяние во время следствия. По ее наводке милиция нашла загородный дом в окрестностях Москвы, где она жила перед несостоявшимся терактом и где хранилось большое количество взрывчатки. Кроме того, благодаря ее показаниям в Чечне было задержано не менее десятка исламских террористов.
Однако все это не произвело впечатления на присяжных, отмечает газета. Адвокат Заремы Мужахоевой надеялась, что ее подзащитную осудят только за "незаконное хранение и перевозку взрывчатых веществ", а обвинения в "терроризме" и "приготовлении к преступлению и покушении на преступление" будут отвергнуты. После вынесения приговора она сказала: "Присяжные заседатели руководствовались не разумом, а эмоциями".
Действительно, обвинение активно взывало к чувствам присяжных. Прокурор демонстрировал остатки защитного костюма погибшего офицера ФСБ, испачканные кровью, и цветную фотографию более ранних чеченских терактов; в качестве "свидетельницы" он привлек убитую горем мать эксперта-взрывотехника и предоставил ей возможность произнести фразу: "Мягкий приговор, вынесенный подсудимой, подтолкнет к кровавым злодеяниям новых шахидок".
Однако газета "Коммерсант" рассматривает решение присяжных как "поражение российских спецслужб". Газета пишет: после того как Мужахоева выдала ФСБ всех своих сообщников и указала на секретную квартиру под Москвой с множеством взрывных устройств, готовых к использованию, ФСБ пообещала подсудимой минимальное наказание. В ФСБ наверняка надеялись, что другие чеченки, посланные в Россию для совершения терактов, если они смогут рассчитывать на мягкое наказание, предпочтут сдаться, а не взрывать себя.
Когда Мужахоева услышала, какое решение вынесли присяжные, она закричала: "Зря я поверила вам, русским. Не случайно в Чечне вас все ненавидят. Я еще вернусь и взорву вас всех!"
---------------------------------------------------------
Еще один материал.
время публикации: 25 января 2004 г., 09:58
http://www.newsru.com/russia/25jan2004/muzh.html

Несостоявшаяся шахидка Зарема Мужахоева (а не Мужиховева, как сообщалось ранее) впервые в интервью журналу "Огонек" рассказала о том, как разворачивались события в день предполагаемого теракта на Тверской. С ее слов выходит, что она не заходила в ресторан 'Имбирь' (он находится рядом с Mon Cafe, где ее арестовали) и не кричала там на смеси русского и чеченского: 'Я сейчас вас всех тут взорву!'.

Как тогда писали многие СМИ, в том числе NEWSru.com, чеченец, случайно оказавшийся по соседству, выгнал ее на улицу с криком: 'Не позорь народ!'. Мужахоева говорит, что и этого не было. Подходя к Mon Cafе на Тверской-Ямской, она не держала одну руку в своей шахидской сумке, где лежало взрывное устройство.

На ней не было в тот момент ни платка-хиджры, ни черной юбки. Она не нажимала на кнопку взрывного устройства, и пружина в этом устройстве не залипла, потому что пружины там не было. И как отмечает автор публикации Дмитрий Быков, тридцатилетний взрывотехник Георий Трофимов погиб в ту ночь при разминировании устройства не по ее вине.

Итак, 3 июля прошлого года ее отправили в Москву. Здесь ее никто не встречал. Все руки по локоть у нее были исписаны телефонами, по которым следовало звонить в столице, если сорвутся встречи.

Но встреча не сорвалась - сразу после приземления ей надлежало явиться в кафе на Павелецкой, где ее уже ждал белокурый, очень русский на вид чеченец. Он-то и отправил ее в Толстопальцево, где она два дня прожила вместе с Зулихан Элихаджиевой и Мариам Шариповой - тушинскими смертницами. 5 июля их увезли. Она ничего не знала об их судьбе. Заметила только, что старшая - Мариам - более убежденная, а младшая - Зулихан - совсем наивная, ребенок.

9 июля ее посадили в машину и повезли в Москву. Высадили в незнакомой местности. На следствии показала, что там была зеленая лужайка и красный забор. Ее попросили нарисовать забор. Оказалось - кремлевская стена. Это был Васильевский спуск.

Сопровождал ли ее кто издали, как это обычно делается при отправлении шахидок 'на дело', она не знает. Она побродила у гостиницы 'Россия', поймала такси и поехала по Тверской. Дошла до Mon Cafе - Тверская-Ямская, 4. Стала ходить вдоль него, надеясь, что на нее обратят внимание. На ней были джинсы, бежевая кофта типа кардиган, бейсболка козырьком назад и черные очки. Она делала знаки охране. Охрана игнорировала. Наконец один охранник сказал, чтобы она уходила. 'У меня в сумке взрывчатка', - объяснила она. Сумка была тяжелая, она поддерживала ее спереди. Внутри лежало взрывное устройство с включателем типа on-off, заклеенным пластырем. Пластырь она отклеила, включить устройство не решилась.

- Я, когда приехала в Москву, увидела, как здесь люди живут, поняла, что никогда не взорвусь, - объяснила Мужахоева, - У меня никогда таких вещей не было. Ни у кого из наших девчонок не было. Если бы они увидели, какие бывают магазины, никто бы не взрывался.

Охрана вызвала милицию. Милиция приехала почти сразу. Зарема Мужахоева сняла сумку и поставила ее на асфальт. Улицу перекрыли, на смертницу-неудачницу надели наручники, сковав ей руки сзади, и пихнули в милицейскую машину. Там к ней быстро повернулся водитель и обыскал. Она честно предупредила, что все в сумке. Водитель ее тем не менее обшарил и обнаружил тысячу рублей. Тысячу он изъял - вероятно, чтобы не взорвалась.

Никаких истерик в машине Мужахоева не закатывала и никаких фраз о том, что 'убьет русских собак', в зомбированном состоянии не произносила. Зомбированного состояния тоже не было, и никакими опиатами, как показала экспертиза, ее не опаивали.

Она начала давать показания в первую же ночь, но выдавала, само собой, ложную версию - на случай, если попадется и будет хорошо врать, ей пообещали спасение: 'Вытащим отовсюду, наймем хорошего адвоката... Если расколешься - везде достанем и убьем'.

Ей важно было дать понять хозяевам толстопальцевской базы, что она выдает дезу - и в СМИ действительно немедленно попала версия о том, что ее якобы встретила в Москве какая-то женщина Лидия (по другой версии - Люба) и отвезла на московскую съемную квартиру. Только через неделю Мужахоева почувствовала себя в безопасности и начала рассказывать все, как было. С помощью расспросов, - откуда светило солнце, мимо каких памятников проезжали, - следователи и адвокат вместе сумели вычислить район, где находилась база.

Она запомнила и арку на повороте в Одинцово, и Триумфальную арку, и Поклонную гору. Так и вышли на Толстопальцево. Конечно, там никого уже не было. Но тот дом и склад взрывчатки нашли. Там было шесть шахидских поясов, готовых к употреблению.

Зарема Мужахоева - высокая (170 см) стройная девушка, похожая, по словам своего пристрастного адвоката, на певицу Жасмин. У нее идеально ровный, бисерный почерк. Она хорошо говорит по-русски, только все время вставляет 'короче' и 'все такое'. Сейчас она находится в Лефортове, вместе с ней в камере еще одна женщина, этой второй инкриминируется мошенничество.

Журналист "Огонька" передал смертнице-неудачнице несколько вопросов, на которые она согласилась ответить. Как отмечает издание, отвечать ей приходится крайне осторожно - она ждет суда, каждое слово может обернуться против нее. Но вообще, судя по тону этих ответов, особенно лукавить ей не хочется. Да и какой смысл? Ведь она рассказала все, что знала, и судьба ее теперь зависит не от нее. Экспертиза, которую она прошла в Институте Сербского, показала полную психическую адекватность, некоторый инфантилизм и большую любовь к жизни.

Интервью Заремы Мужахоевой: "Мне пообещали, что больно не будет, как комарик укусил, а потом я сразу попаду в рай"

- Как ты думаешь, война с Чечней когда-нибудь кончится?
- Не раньше, чем лет через десять. Почти сто процентов. Но все равно кончится, потому что если ваххабисты победят, там совсем жизни не будет. Ничего нельзя будет.
- Чеченцы смогут жить в мире с русскими?
- Чеченцы разные. Большинство не хочет воевать, просто боятся. Боевиков. Боевики, даже которые вернулись домой, -- они все равно боятся. Когда те, которые остались в горах, чего-то потребуют, они всегда все сделают. А есть в селах обычные люди, которым эта война вообще пофиг. Они живут, как будто и нет ее, не чувствуют ничего.
- Что должна сделать Россия, чтобы прекратилась война?
- Надо сделать так, чтобы боевиков не финансировали. Если их перестанут финансировать, они две недели не продержатся. Это точно. Надо перестать ловить пацанов и начать ловить боевиков. Надо уничтожить Басаева, Гелаева, Масхадова. Если русские могут наши села бомбить, почему они не могут все в горах разбомбить, где эти сидят? Боевика же видно. Почему боевиков не зачищают, а мирных зачищают? У нас в марте была зачистка, незадолго перед тем, как я ушла. Соседи донесли, что у нас будто бывают боевики. Приехало семнадцать человек, всех поставили к стене, все ковры вынесли. Зачем?
Сейчас у нас девчонки, может быть, и могли бы с русскими... хоть поговорить. Потому что очень скучно. Раньше хоть гость из Грозного приедет, соберемся... гармошка... Сейчас просто так в парке сидят. Поговорить совсем не с кем. С русскими нельзя -- будет позор. Однажды мимо нас солдат русский шел, спрашивает: 'Девчонки, хотите семечек?' -- и показывает семечки, очень крупные. Я никогда таких не видела. Говорит: 'Давай, подставляй руку, отсыплю'. Я подставила, но низко, чтобы он руки не коснулся. У нас это нельзя, если коснется, будет позор. Но он именно коснуться хотел, а я ладонь все ниже опускаю, и он тоже. И у него автомат упал с плеча и выстрелил. Бабушка выбежала, увидела, бить меня хотела, дедушка ее удержал.
- Тебе снятся сны?
- Снятся. Особенно первое время. Страшные. Девочки снились. Эти, с которыми я ночевала на базе. Снилось, что им плохо там. Я здесь, а они... там. Иногда дом, дочь.
- Тебе хочется чего-нибудь? Не обязательно что-нибудь глобальное, можно просто что-нибудь из еды.
- Домой хочется. Из еды - ничего... Наверное, лепешку, как бабушка пекла. Из белой муки с картошкой. С маслом.
- Когда тебя готовили к взрыву, тебе объясняли как-то, как это будет?
- Говорили, что боли никакой не будет. Будет всего только, как комарик укусил. И сразу в рай, а в раю такой запах, какого на земле вообще не бывает. И встретят два строгих ангела. Они спросят: "Что ты делала на земле? Может быть, ничего?" А я отвечу: "Как же ничего, я погибла за Аллаха!" Тогда я попаду в рай, и меня там встретят все воины, а я стану гурией. Гурия знаете кто? Это самая красивая девушка, и она обслуживает воинов, которые погибли за Аллаха. Это большая честь.
А еще они говорили, что если за меня дома будут молиться, я по четвергам смогу посещать дочь. Четверг у нас считается священный день, надо обязательно чего-нибудь дать соседям - лепешку, пирожок. И вот я смогу ночью по четвергам спускаться к Рашане. Я когда это поняла, то впервые им не поверила. Я поняла, что они ловят меня на том, что у меня болит. А потом я внимательнее прочла Коран и увидела, что там ничего нет про запах в раю. Никто ничего не знает, потому что живым там же не был никто. А мертвые никогда не возвращались. Так что я сначала верила, а потом перестала. И вели себя они не так, как правильно. Те, которые под Москвой, они пиво пили. А в горах у боевиков я видела - готовили в шахидки женщину, которая раньше вообще проституткой была. У них считалось, что это большая честь, вот такую перевоспитать.
- Ты представляешь, что сможешь когда-нибудь вернуться?
- Нет.
- Почему? Сама не хочешь или нельзя?
- Я бы хотела... Но для бабушки и дедушки я как умерла. И девчонки скажут: позор. Какая ты была и какая стала! Я, когда стала к ваххабитам ходить, книжки читать, начала носить хиджаб. И они меня уважали, спрашивали даже, если был теракт, не знаю ли я, кто погиб, как было... А теперь, если я вернусь, будет позор. Или устроят испытание и заставят убивать людей.
- Есть ли какой-то особенный чеченский характер? Женский, например?
- Чеченский характер разный. Он вообще спокойный. Женский характер покорный.
- Что для тебя оказалось самой большой неожиданностью на следствии, в общении с русскими?
- Что отношение хорошее. Мне на базе говорили, что укол такой сделают и я все буду говорить, что им нужно. Говорили, что в камеру к крысам посадят. А со мной хорошо говорили. Только я ночью не поверила, что из-за меня человек взорвался. Я думала, это они давят на меня. А мне потом женщина в камере сказала, что из-за меня человек погиб. Я все время плакала. Она мне сказала: "Не плачь, тебе ничего не сделают". А я думала - мне теперь все.
- Что бы ты сказала сейчас русским, если бы знала, что они все тебя услышат?
- Я не хотела никого убивать. Наши мирной жизни не видели, не знают. Если бы знали, они бы тоже не убивали. Если бы не зачистки, давно бы негде было брать новых смертников. Ваххабисты же пользуются тем, что зачистки. Я никого убивать не могу.
- Но если ты не можешь убивать, что же ты в шахидки пошла?
Молчит.

Эти ответы записала адвокат Евлапова, которой автор статьи выражает благодарность.

Или хотя бы процитируйте. И нечего боятся. Ничего экстремистского тут нет. Пора выдавливать из себя рабов.

Исходное сообщение fenix_XXI
Наша продажность во много раз возросла, и во столько же раз уменьшилась наша принципиальность.
...
Но при Сталине идеология лишь укрепилась, а при Горбачеве (и в дальнейшем - при Ельцине и Путине) - "просела" настолько, что переродилась в чудовищные формы потребительства, стяжательства, антипатриотизма, цинизма (особенно это сильно проявляется у "слуг народа" - да у нас всегда рыба гниёт с головы).

Услышал сейчас историю из уст боевого офицера, командира разведроты, воевавшего в Чечне (пардон, участвовавшего в контртеррористической операции). "Если докладываю в штаб о районе предполагаемой разведывательной операции накануне вечером - возвращаюсь с задания с половиной роты. Если докладываю за полчаса - возвращается вся рота. Как так получается?"

А я в свою очередь спрошу - а только ли на чеченских боевиках кровь наших разведчиков? И как высоко наверх тянется крысиный хвост? И, может, кому-то выгодно, чтобы северокавказская кампания так никогда не заканчивалась, и где распиливается бабло, которое платят западные спонсоры за голову каждого нашего солдата?
И последний вопрос. Кто-то может себе представить в здравом уме и твердой памяти, что Чечня могла случиться - и столько лет полыхать - при товарище Сталине?

Реакция на мой комментарий в дневнике режиссера была ожидаемо скучная, хотя и неожиданно вялая. Кому интересно, может прочитать ниже. Я ответил одной фразой, но меня опять не поняли или не захотели понять.
------------------------------------
режиссер
Среда, 31 Марта 2010 г. 03:08

fenix_XXI , неужели Вы себя считаете умнее Достоевского, Гоголя, Пушкина?.. Умнее Александра Невского и Суворова? Умнее академиков Павлова и Королева? Простите, но Вы просто совершенно не понимаете того, о чем пытаетесь рассуждать. Хотя бы попытайтесь понять через таких философов как Вл.Соловьев, Лосский, Бердяев, Иван Ильин тот предмет, который Вы так безапелляционно отвергаете. Хотя бы попробуйте. Тогда есть надежда, что Вы поймете что ВЕРА - это не пустое суеверие, а ежедневная духовная ПРАКТИКА христианина. Т.е. вера - это знание на основе практической духовной жизни. То что Вы предъявляете - это сплошные эмоции неприличествующие взрослому человеку. Попробуйте не просто думать, а МЫСЛИТЬ о мироздании и мироустройстве видимого и невидимого мира.
------------------------------------
CarmAnn
Среда, 31 Марта 2010 г. 13:42

что-то я сомневаюсь,что люди когда-то станут жить по совести,ведь для того что бы она заработала,и голова думала,нужен кто-то,кто будет берегом,твердым пристанищем для этого,и этим является Бог,для всех,даже для тех кто думает иначе.
------------------------------------
Татьяна_Бауэр
Среда, 31 Марта 2010 г. 15:14

Бог - это любовь и ничего кроме любви, а любовь это доброта, милосердие, терпение и понимание, верить в Бога - значит становиться чище, лучше и мудрее. По - настоящему верующий человек даже словом не сможет обидеть.
------------------------------------
режиссер
Среда, 31 Марта 2010 г. 19:08

CarmAnn , совершенно верно, без Бога люди никогда не станут жить по совести. "Если Бога нет, то все позволено", - писал Достоевский.
------------------------------------
fenix_XXI
Пятница, 02 Апреля 2010 г. 00:51
Исходное сообщение Татьяна_Бауэр
Бог - это любовь и ничего кроме любви, а любовь это доброта, милосердие, терпение и понимание, верить в Бога - значит становиться чище, лучше и мудрее. По - настоящему верующий человек даже словом не сможет обидеть.

К сожалению, совершенно нет времени ответить подробно режиссеру и всем... может, на выходных...... но обязательно отвечу.
А пока только всего одна фраза, истинность которой опровергнуть невозможно: чеченские камикадзе ИСТОВО верили в бога.

Вопросы???
------------------------------------
режиссер
Пятница, 02 Апреля 2010 г. 01:07

Чтобы попытаться подробно ответить, дорогой мой, надо повторяю, как минимум, хотя бы ознакомиться с учением Церкви, и далее прочитать хотя бы некоторые труды Вл.Соловьева, Ник.Бербяева, о.Сергия Булгакова, о.Серафима Роуза, книгу препод.Иустина Поповича "О Достоевском"... Вот, хотя бы это... А иначе, как мы будем с Вами разговаривать? На языке племени "мумба-юмба"?
------------------------------------
[конец цитаты]

То, что мы говорим с моими оппонентами на разных языках, по-моему, очевидно. Всё, что требовалось для любого вступившего в дискуссию - опровергнуть мои слова, доказать их ложность если он считает мои убеждения ложными, а свои - истинными). Иначе смысла вступать в спор я не вижу - любой спор должен быть по существу. Но вместо этого опять начались навязшие в зубах шаманско-христианские камлания "Бог есть любовь", "Если Бога нет, то все позволено" и т.п. Разговаривая с идеологическим противником, нельзя уходить в собственную терминологию и собственную систему ценностей, иначе это со стороны выглядит, как признание поражения, но с попыткой сохранить красивое лицо. У меня уже в общих чертах в голове готов большой антирелигиозный пост, и когда будет время, я потрачу полдня жизни, чтобы наваять его. Для меня это принципиальный вопрос.

Сегодня вспомнилось совершенно по другому поводу, но вдруг мозг зацепился за "четверть века":

* * *
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.

Умрешь - начнешь опять сначала
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Александр Блок
10 октября 1912