В колонках играет - Emilie Autumn "Thank God Im pretty"Настроение сейчас - бессонница...Взрываются. Прямо в руках взрываются мысли.
Больное горло. Больная голова. Кофе льдом.
Да мне и не проглотить его.
Ночь без сна. Креатив.
Хм.
А я говорю, что это слишком наивно...
По-моему и правда наивно...
Но если сейчас перестать писать,я же вообще не выживу.
Так пусть хоть наивно.
Сантиметры
Не плачь, малыш, всё будет хорошо. Капли с крыш будут на твой нос, маленькие снежинки будут кружась на волосы, свежий ветер будет пальто расстёгивать. Не плачь малыш, всё у тебя ещё будет. Фиолетовым, оранжевым, красным… Это пока только всё чёрно-серое, это просто реальность перезагружается, понимаешь? Видишь, там зелёными лампочками мигают звёзды? Если они есть в этой темноте, это значит и ты есть, да? Не плачь , малыш, слезами горю не поможешь.
Расскажи мне лучше свою сказку с печальным концом, расскажи, как жестокое небо всё разрушило, расскажи, расскажи, расскажи…
Когда-то всё радужно, когда-то всё искрами, когда-то всё невесомое и белые пёрышки в крыльях. Помнишь, как это было когда-то, малыш? Тогда ты гулял с ним за ручку, тогда вы говорили о всяких всячествах, тогда вы были единым целым. Ну ты же помнишь эти свои глупые:
- Ты мне не снишься, да? Ты и правда есть? Ты и правда мой? Правда? Ну скажи мне!!! – лучше бы снился, мм? Лучше бы не приходил каждое утро и не будил стуком алюминиевой банки с кофе о стол. Лучше бы не сидел часами на полу, ожидая, когда ты проснёшься.
Хей, малыш, а почему ты всегда ровно посередине? А почему ты всегда на полу? Там что удобнее спать?
- Там тени не ходят по стенам, понимаешь? Там они до меня не дотягиваются. Они только шепчутся о своем, но не дотягиваются. И злятся. А я смеюсь про себя и засыпаю.
Ты сумасшедший, малыш.
- Я знаю.
А помнишь, помнишь, как вы с ним по поребрикам в небо? Как вы от поцелуев уже улетали, как пальцами по щекам всё равно что шёлком по бархату. Помнишь? И всё тогда вам подчинялось-поклонялось. И маленькие девочки восхищённо следили за вами круглыми глазками, и сердобольные старушки качали головой, осторожно вытирая из-под очков слезу умиления. А вы сидели вдвоём, два таких разных-преразных, два таких печально-счастливых, вас было двое.
- Он был таким… Ну это сложно… Он был похож на ветер. С его светлыми волосами и оливковыми глазами. Он был похож на куклу с его фарфоровой кожей и аккуратными руками. Он всегда носил вывернутые наизнанку майки, потому что… Потому что забывал вообще о них наверное. Впрочем я не знаю, не помню…
Всхлип. Ты не плачь, малыш. Это давно было. Ты только не плачь. Мне горько смотреть, как из твоих карих глазок по щекам текут слёзки, шрамируя передозировкой соли нежную кожу. Посмотри на меня, дай, я вытру твои мокрые глазки, дай я поцелую тебя в закрытые веки. Не плачь, малыш, уже слишком поздно…
- Мы сидели с ним…
Где? Где вы сидели?
- Мы сидели с ним на крыше. У нас только плед на двоих и термос с кофе. А на улице весна ранняя, а на улице холодно. А он мне: «Пойдём на крышу», такой забавный. А плед клетчатый и колючий, зато тёплый. Я всё укрывал и его тоже и прижимался к нему крепче. Он худой, да. Но очень сильный. Я помню это. У него руки сильные. И ласковые. Это я тоже помню. Он мне тогда много глупостей нашёптывал. А я, глупый, не слушал, а я спать хотел. И спал, положив голову ему на плечо, а он обнимал меня одной рукой всё крепче, да не давал пледу соскользнуть.
Такие вы двое смешные. Колу пили, сидя на качелях. Два взрослых мальчика. Считали скрипы, а потом он курил, а ты смотрел, как из его лёгких ароматный дым, ты вдыхал его в себя, надеясь, что хоть капелька его в тебе задержится. Но он не задерживался. Дым заставлял тебя закашляться, а он смеялся и говорил: «Вот, глупышка. Что же это ты творишь?»
Помнишь, как в парке слякоть, как уже кеды промокли, а ты всё шептал:
- А я всё шептал… «Давай ещё не домой? Давай ещё погуляем?» А он усмехался и сжимал мою руку. У него уже тоже промокли кеды, у него уже даже насморк проявлялся, но всё равно мы шли по этим грязным аллейкам, а он курил свои сигареты и смеялся надо мной тихо-тихо, шёпотом на ухо. А я… Я плакал наверное, не помню. Или тоже смеялся. А может и то и то. И в голове тогда тысяча мыслей, а одна самая яркая. «Пока мы в этом дурацком парке, он стопроцентно мой, точно-точно, значит… нужно оставаться здесь как можно дольше…»
А он заболел тогда и ты, как добрая бабушка выхаживал его малиновым вареньем и сокрушался, что заставил его так долго по холоду. А он всё равно смеялся тихо в подушку и говорил, чтобы ты остался на ночь. Ты краснел и уходил на кухню за чаем, а там десятками минут руками в волосы, глазами в пол, мыслями под потолок. И холодная дрожь по спине, кажется. Но чайник закипал, ты наливал ещё две чашки и возвращался в комнату. А он шмыгал носом и шептал, что было бы просто замечательно, если бы ты остался на ночь.
- А я остался?
Что, не помнишь уже?
- Да помню… Я остался. И была какая-то муть по телевизору, а потом я пролил чай. А потом мы сидели на его кровати и болтали обо всяких глупостях. Он рассказывал мне о своих родителях, которых он почти не помнил, он рассказывал мне, как в семнадцать ушёл из дома, как работал, как спал, где повезёт, как потом этот дядька из агенства нашёл его. Он такой молодец, он такая у меня умница… был…
Всего сам добился. Талантливый мальчик с внешностью ангела. Весь такой красивый, весь такой необычный. Ты ведь до самого конца не мог поверить, что он твой, да? Всё сомневался, всё плакал по ночам, всё искал подвохи. А их не было. Он был полностью твой, он говорил «люблю», он шептал «тебя», а «сильно» подразумевалось…
- Он целовался сладко. С привкусом утра и кофе, а ещё иногда шоколада. Он говорил мне, что я его ветерок, что я его принц, что я его выдумка. А я делал всё, чтобы он не грустил. Я рисовал картинки с персонажами из диснеевских мультиков и так, чтобы он не заметил подкладывал ему в пальто. А он приносил домой вкусный молочный шоколад и мы, как дети ели его за обе щеки, а потом он целовал мой измазанный в шоколаде рот… А ещё мы двенадцать тысяч раз смотрели Короля Льва. И каждый раз у меня на глаза слёзы, когда Муфаса падал, и он меня обнимал, а сам улыбался так тихонько, краешком рта.
Такие милые. Что же произошло такого? Что преградой встало, что же всё разрушило? Ведь это сказка, да? Сказки заканчиваются для зрителей хеппиэндом, а потом дальше что? Что за кадром?
Холодом веет. Холодным северным ветром. Ты же знал, что у него сердце больное? Знал, да?
- Знал…
И что ничего нельзя сделать было?
- Ничего. Он просто иногда умирал, понимаешь? Он такой весь красивый, он такой весь мой… и умирал. У меня на руках. Раз, два в месяц. Корчился от боли, а я закрывал глаза и молился богу, в которого никогда не верил. И не верю, потому что бога нет, если бы был, он бы разве позволил всё так?
В тот день небо плакало с тобой, да? В тот день ветви деревьев говорили: УУУУ… А в подъезде кто-то стекло выбил и на асфальте много-много осколков. И на асфальте татуировка птицей. Там с утра грузовик мусор вывозил, кажется.
- В тот день всё было неправильно. Я переборщил с сахаром в кофе, он был осунувшийся, как будто предвидел что-то. «Хей, милый, купи мне шоколадку» - он просил меня уже час, а я всё не хотел оставлять его дома одного. Меня пугали эти его тени под глазами и взъерошенные волосы. «Хей, милый, ну ларёк же рядом». И зачем я пошёл?
Ветер гудел: УУУУ…. И вырывал зонты из рук у прохожих. Ты бежал из этого дурацкого ларька. Предчувствия они такие. Они сволочи, они нередко так мучают.
- Я бежал из этого ларька, но понимал, что опаздываю на что-то важное. Слишком всё вокруг нагнетающе было. А когда… Когда я пришёл… В квартире было тихо. Ни звука. Он лежал на диване и смотрел на меня. Я облегчённо вздохнул. Значит всё нормально, вот только. Ну что-то было не так. Что-то ненормально… Он не моргал…
Не плачь, это же уже было. Вот что ты тогда сделал?
- Я-то? Я кинулся к нему, искал пульс, потом дыхание, но было бесполезно. У него лоб холодный был. И глаза такие остекленевшие. Я их закрыл рукой, так в фильмах делают. И несколько часов просто сидел рядом. Я не знал, что нужно делать. Я был настолько один…
А потом, помнишь, что было? Помнишь белые розы? Помнишь его бабушку? Седовласую старушку, бывшую красавицу. Так вот в кого он такой. Помнишь, как сидел на сырой от ночного дождя земле, спрятав лицо в руках, а какой-то мужчина помог тебе дойти до дома. Потом они все что-то пили, ели, а ты сидел, скрестив ноги, на диване и смотрел в окно. А там небо за тебя плакало, потому что в тебе никаких слёз уже не осталось.
Не плачь, малыш, давно это было. Это та, другая жизнь, уже почти и не твоя.
- А знаешь, я совсем недавно нашёл его старое пальто. А там в кармане с бумажки в клеточку оскалом улыбался львёнок Симба…
