Битва в подвале

(Легенда о тайской крановщице).

     Дом мой ровесник, строил его какой-то американский военный, поэтому тут есть что-то вроде полуподвала, он же мастерская, он же склад, он же подземная парковка. Поселившие меня здесь Аня и Ваня уехали еще из СССР в самый канун перестройки, к этому моменту Аню попёрли из очередной школы за «излишне вычурную манеру преподавания», а Ване завернули кандидатскую, там было что-то про Гумилёва и пассионарность. Сажать их было не за что, а ссылать из Иркутска проблематично, двух молодых вольнодумцев выпихнули на влажный берег Сиамского залива, воссоединиться с больной энциклопедически старой тётушкой. Тётка была современницей королевских гвардейцев Сиама, тех самых - одетых в форму российских лейб-гусар, до ухода от дел служила юристом при консульстве в Бангкоке. В те былинные времена за благие дела ей присвоили какие-то почётные сиамские звания и статусы. Потом случился 1917 год и многочисленная тёткина родня отбыла в Россию – спасать… в тридцать девятом родня закончилась, тогда же Сиам стал Таиландом. Позже тётушка уехала из душного Бангкока на окраину и стала искать, может кто уцелел? Спустя несколько лет выяснилось, что «дворник не доглядел» и уцелела Аня с примкнувшим к ней Ваней, а еще через пять лет они застали тётку во плоти, остром уме и здравой памяти, слепой на один глаз и напрочь утратившей голос. Так и общались, они говорили, она – писала с ижицами и ятями. В тридцать седьмом тётушку шлёпнули бы за один только почерк - все буквы с прямой спиной. Она была из тех, что как раненные офицеры, не стонут даже если теряют сознание, каприз у неё был один - напрочь отказывалась куда бы-то ни было переезжать.

Вообще считала она себя страшной обузой, самой большой проблемой у Ани с Ваней было выяснить, что ей нужно. Одноглазая заносчивая вобла, как она сама себя называла, усадила Таню с Ваней за написание умных статей для непопулярных журналов. По окончании работы научные статьи полагалось читать вслух, без визы к отправке не допускалось ни единой буквы. Чрез два месяца вышла первая Ванина статья, через три – Анина, через полгода их уже вовсю цитировали. Через девять месяцев появился на свет Анин и Ванин совместный труд. По старой русской традиции мальчика назвали Ханааном. Тётка писала младенцу нежные слова, Аня – зачитывала вслух. К моменту, когда старой воблы не стало, получение официальных научных степеней было не более чем формальностью. Теперь Аня преподаёт русскую литературу в американском университете, Ваня занят приблизительно тем же. Сегодня утром, когда у них был вечер, мы поливали по скайпу магнолию, и Ваня объяснил где найти ключ от подвала.

И вот теперь я стою в шершавом бетонном полумраке, смотрю на труп, и по обгоревшей спине ползёт декабрь. Сам по себе труп нестрашный, вполне мил… для трупа. Настораживает и по-настоящему пугает присутствие кого-то еще, они смотрят на меня, а я их не вижу. Это и страхом-то назвать нельзя, в подвальном «ниоткуда» рядом со мной подразумевается «кто не знаю что». Вообще не комильфо вот так стоять, когда на тебя пырятся невидимые сущности и молчат на непонятном языке, обращаясь к самой твоей сути. Поднять взгляд было стрёмно, стоял, как школьник, смотрел в пуп.

 В пацанстве своём мы с Вадиком Французовым и Стеллой Макшанцевой лазили по подвалам. Крались среди сиплых труб и ржавых решёток, а когда выбирались из пропахшей котами и гнилой ветошью полутьмы, то двор казался очень цветным, и еще небо…  Если по косвенным признакам нас уличали в посещении запретных глубин, мы не могли сказать – зачем!? В двенадцать лет у тебя еще нет слов, чтобы объяснить очевидное! Вот ты спускаешься в черно-белое подземелье и стоишь вслушиваясь в свой страх и обретая способность видеть в темноте. Ты пришёл сюда выкрасть раненную подругу, вырвать горло охраннику и унести её к небу, где свет через трепетные листья. А может ты спустился, чтобы взять языка, вытащить из под носа у рогатых часовых, зажать рот самому Ужасу с погонами из плесени и звёздочками из черепов! Выволочь гада на свет, он поникнет, съёжится и расскажет самый главный секрет – как больше никогда ничего не бояться. Никогда, ничего… и только так.

Но сейчас мне все-таки было страшно, до рвоты страшно… и пронзительно-грустно, будто кто-то собирается сжечь книгу, или повесить кошку, а я ссу помешать. Что-то подсказывало, что помимо меня и трупа тут еще три Сталинграда раненных, и к каждому приставлена охрана. Зачем охрана и кто они, и как их по имени? В таких случаях одна театральная актриса говорила: «В жопу, в жопу»! В общем я сделал вид, что никого больше не заметил, этого взял на руки и понёс в закат оплакивать.

Стремительно темнело, кто-то яростно хохотал в ветвях потешаясь над мокрым от слез дядькой с мёртвым мотоциклом на руках.

Она явилась в облаке выхлопа и ореоле октановых чисел, вся как крановщица, только добрая, осветила нас фарой и сделала движение с каким доярки из фильмов про колхоз стирают на доске, я ответил, как мне казалось, по-английски. Крановщица указала на труп, зажала нос, надула щеки и умчалась во влажные сумерки.

Солнце рухнуло в море и в джунглях заплакала ворона.

Гадая над тем что сказала моторизованная метательница штанги, я левосторонне брёл продавливая азиатскую тьму и запах ливнёвки. Под ногами, как царапины под патефонной иглой похрустывали камни, и сама дорога казалась бороздкой на виниловом диске, будто и не иду никуда вовсе, а крутится подо мной древняя пластинка, ноги вышаркивают музыку нестройных мыслей, а патефон стоит на трёх китах, киты дрейфуют в океане смыслов, а вот завод сейчас кончается, вздыхаю на ходу, сейчас я… Тут кто-то из древней книжки покрутил ручку, и с бодрым моторным клёкотом явилась Крановщица с самурайским насосом за спиной.

Она вдохнула жизнь в шины и рукой похожей на пассатижи проверила тонус. Минуя слова направила меня в седло свеженадутого байка, взбдрынкнула свой, нежно упёрлась дерзкой ногой в мою выхлопную трубу, и мы стали птицей безмоторно летящей вдоль кормовых точек и массажных салонов.

 

Едва спешились у сарая с металлоломом и ветошью, о Тётю сразу стали тереться разнохвостые коты и одетые как цветные карандаши дети. Она взмахнула дирижёрской палочкой, и к нам подошли поблёскивая нечастыми зубами Джеки Чан, Брюс Ли и седой преподаватель самурайских побед из гонконгского боевика. Часть котов направили ко мне - развлекать, а сами стали делать массаж мотоциклу. Если реанимационную команду смешать с симфоническим оркестром и полить машинным маслом, то полученный салат даст вам представление о тайской семье. Нет, они не автомеханики, они - балетная труппа в вязкой среде, хаотичные как бабочки и синхронные как рыбья стая. Их нельзя сосчитать, - такой цифры в математике не бывает, только в живой природе. Обретшее плоть числительное даётся в ощущении, будто Шива положил руку тебе на плечо. В другой руке у Шивы детская тетрадка с кружевами слов, в третьей кото-отпих, в седьмой пассатижи и новый аккумулятор. Я едва успел догладить третьего кота, а из пламенного мотора уже слили дореволюционный лукойл, напоили конька бензином и пощекотали в замке зажигания. Он открыл глаза и улыбнулся. Двумя котами позже конь фыркнул, заржал и встал, как лист перед травой, подрагивая выхлопной трубой и звеня сухожилием подтянутой цепи. На калькуляторе мне показали цифру, как за скромный обед в Макдоналдсе. Кот с самыми большими сбрызнул цепь и привод - благословил. Я убрал подножку, и Крановщица помахала нам, будто с перрона.  Вываливаясь в горячую реку пятничного траффика, мы с коньком подумали, что все чему она улыбнётся и возьмёт в свои пассатижи будет жить … «жить, думать чувствовать, любить, свершать открытья».

Мы наизнанку текли в душной густой лаве, с прочей вёрткой мелкотой продавливаясь мимо жарких туш автобусов, выцветших грузовичков с вяленными строителями, алчных такси и самоходных кухонь, на которых креветки размером с крысу гоняются за туристами. Мото-планктон скапливался у светофора с обратным отсчётом – четыре, три, два…! Ручка до упора, и темно-зелёный полицейский с укороченным вариантом джедайского меча даже не смотрит в нашу сторону.

В прошлой жизни вечерний Бангкок был супом, который перемешивали против шерсти, он вёл себя хорошо и город повысили до статуса карманной модели галактики, ну, такой пробник на основании которого жители какого-нибудь далёкого Тральфамадора могут судить о том, кто мы и что просим у будущего. Любая школа медитации – сморчок супротив тайской пробки, в её тесноте нет агрессии, здесь каждый сам себе - Чапаев и сам себе - Пустота, а «делай, что должно и будь что будет» не лозунг, а часть тела, да и с телом – большой вопрос…  мы текли единым организмом мимо пальм, новогодних ёлок, прилавков заваленных трусами и кастетами, витрин и баров набитых тёплыми девушками и бесчувственными манекенами, текли ритмизованные светофорами, а потом все исчезло. Так, наверно, Маргарита взлетала над ночной Москвой, так поэты и музыканты через решётки собственных нот и строчек видят то, чего «внизу не встретишь, как не тянись…»! Да, то самое мгновение, когда «приоткрывается для тебя смысл существования - мы тутчтобы разобраться в сумасшедшей прелести земли и все назвать по имени», а если это будет не по силам, то из любви к жизни… снимать фильмы… нет, писать книги, так надёжнее, их прочтут и увидят «жизнь светлую тихую, нежную, сладкую, как ласка», услышат ту музыку, которая пока едва угадывается за поросячьим визгом гимнов и гордым олимпийским топотом крысиных бегов. И все зло земное потонет нахрен в этой милосердной музыке. И будь я проклят, если это мираж!  

Где-то далеко в одном из нижних миров грустные Товарищи махая крылом клевали кровавую пищу и пИнгвины прятали в распилах утёсов свои жирные тела, готовясь все как один умереть в борьбе за Эго.

На мотоцикле сидела глиняная статуя, а сам я был рядом с тем… чему Рафаэлева подружка улыбается из-за бронебойного стекла.

Исчез Бангкок - великий город, будто и не существовал вовсе.

Мне бы остаться тут насовсем.

Может и правда - остаться?

Ан нет, рано, есть еще одно незаконченное дело, задача моя боевая – нарушить приказ и сделать все по совести. Вернуться в подвал и все назвать по имени! Всех, кто смотрел на меня - и вохру, и зэков. Оторвать взгляд от пупа и назвать каждого, чтобы больше никогда ничего не бояться. Никогда… ничего!  

Ох, Ваня, зачем ты рассказал мне про ключ от подвала!? Жил бы я себе и не надо бы было никого по имени называть и в глаза смотреть не пришлось бы… Далась мне эта сумасшедшая, я имею ввиду - прелесть земли, меня ж за эту парадигму в салат порвут как тузика на британский флаг.

Вообще я никакой не война и мир, в мятежной юности еще как-то тянул на всадника без головы, а сейчас так и вовсе - прощай оружие.  Из спортивных искусств мне лучше всего удаётся затяжной бег, так что вальнуть меня несложно, будь ты хоть ниндзя тридцатых годов.

Обычно описание драк мне удавалось, особенно когда придумываешь драку, или смотришь на неё со стороны, а тут… В общем, сулящую рейтинги главу написанную кровью мы пропустим, cut-to… монтажная склейка.