Олимпиада для меня началась в сентябре 1979 года.

Тогда я учился на 3 курсе факультета ДМ в МАДИ. С началом учебного года нам объявили, что в связи с олимпиадой, мы будем учиться вечером, а днем работать на строительстве олимпийских объектов. Вот это была новость, вот это был удар. Хотя, впоследствии, оказалось, что это был удар, не по нам, а по обучению и преподавателям, ведь они также должны были вести занятия по вечерам
.
Итак, нас отправили ремонтировать общежития в студгородке у метро Сокол, построенные аж в 1929 году и находящиеся в ужасающем состоянии. Тогда еще ничего не предвещало войну и провал олимпиады, а ожидалось большое количество туристов, поэтому всюду строили какие-то кафе и восстанавливали любые общаги.

На лекции по вечерам мы, естественно, не ходили. Преподаватели тоже были обижены на власть, что она своими выкрутасами срывает, и учебный процесс, и привычный их график работы, поэтому они подобно нам манкировали занятиями. Те, кто пытались ходить после работы на вечерние занятия, рассказывали, что занятия длятся минут двадцать и заканчиваются словами - вы и так устали, идите домой отдыхать. А порою и вовсе - преподаватель не является и все студенты разбегаются.

Короче - когда началась сессия, никто ничего не спрашивал. Можно было нести любую галиматью, после чего препод открывал твою зачетку, смотрел предыдущую оценку и ставил точно такую же. Главное - делать вид, что ты отвечаешь, те глупцы, кто начинал мычать и не мог выговорить ни слова получал заслуженный неуд.

Во время сессии СССР развязал афганскую войну. Это было неприятно, поскольку мы шли в институт, дабы откосить от армии, а тут война! Видимо стало ясно, что олимпиада провалится, поскольку с нас перестали требовать работу, прекратили подвозить материалы. Мы играли днями напролет в карты, перезнакомились со всеми девицами из соседних корпусов общежития и через некоторое время нас перебросили с сокола на кочновский, где возводилось новое общежитие МАДИ, в котором, было предусмотрено биде в образе гибкого душа в сортире. Это было потрясающе для СССР, потому что даже в хороших гостиницах в то время такого увидеть было нельзя. В цокольном этаже был такой бардак, кучи песка, всякого мусора, что мы покопались там лопатами дня три и нас, вообще, оттуда выгнали. Мы, и не учились, и не работали, а сессию и всякие проекты с зачетами проезжали словами - мы трудились на олимпийских объектах! Помню один преподаватель дошел до того, что просто спрашивал - какую оценку вы должны были получить?

Приближение олимпиады чувствовалось - появилась, невиданная доселе, пепси-кола, продаваемая в особых палатках, за которой выстраивались очереди. И, под это, наш сокурсник Мишка, будущий герой Израиля, проведший четверть века на высотах Голана, устроился на лето туда работать, имея неплохой навар. Мотоцикл сразу купил, потом "Волгу". Появились импортные сигареты - знаменитые Marlboro, но их продавали только на олимпийских объектах, сделав их предметом спекуляции.

Ближе к лету стало ясно, что олимпиада провалилась и многие объекты, с особенности уличные кафе, остались недостроенными и потом много еще лет напоминали нам о войне и мире.

Но на этом наше участие в олимпиаде не закончилось. Летом из Москвы выгнали очень много лимитчиков, а Москву закрыли как ЗАТО, организовав проверку документов на платформах электричек и автодорогах. Сейчас уже не помню на какой срок, может на два месяца, может на один. Замкадыши остались без колбасных поездов! Этим воспользовался я, со своей московской пропиской, и, имея знакомых в городе Калинине, лихо стал возить туда московские продукты имея небольшой доход.

Лимитчиков сократили, но заводы остались. План надо было выполнять. Освободившиеся рабочие места заняли мы, студенты, в большинстве своем не имеющие никакого опыта в физическом труде. Нас направили на завод ЗиЛ, который тогда носил кличку Завод измученных Лимитчиков, если не ошибаюсь, во второй механосборочный цех. Завод бы темный внутри, полы измазаны маслом и СОЖем, ходить приходилось осторожно, особенно по металлическим лестницам. Многие жаловались на жару и духоту, но я, честно, ни того, ни другого не заметил. Было шумно, да, особенно на сборочном конвейере, где рабочие завязывали себе головы полотенцами, чтобы не оглохнуть. Никаких наушников в помине не было, в качестве обтирочной ветоши нам давали старые порванные рубашки, выдаваемые кадровым рабочим. Нам рабочей одежды не дали, пришлось принести свои обноски.

Оборудование представляло собой сборную солянку от советских станков 30х годов, на которых мне пришлось работать, до Ford и Grob среди которых были даже полуавтоматы. Но все это было настолько разнородно, что целой линии не получалось и от одного станка к другому детали приходилось возить или таскать руками.

Начальство пришло в ужас от таких рабочих, как мы. Белоручек, вроде покойного Миши Альшица, поставили на полуавтоматы, ну, а мне, знающему в какую сторону закручиваются и откручиваются гайки, сумевшему в 13 лет обить дверь дерматином, достался рукопашный шлифовальный станок 1938 года выпуска.

Не знаю, как остальные, а работал я весело. Станки стояли спарено лицом к лицу и моим напарником, к счастью, оказалась женщина родом из Воронежа, правда постарше меня на пять лет, отягощенная мужем-пьяницей и ребенком. Она жила в общаге ЗиЛа на бакинской улице. Я неоднократно провожал ее туда и потом мы больше года встречались, пока она, разведясь с мужем, не потеряла лимит и не была вынуждена уехать в свой Воронеж.

Работали мы, без скидок на неопытность, должны были выполнять план, наряду с кадровыми рабочими, никаких послаблений нам не делали, мы познали познали, и вечернюю, и ночные смены. Вечерняя, конечно, была не так ужасна, как ночная, но в то время, магазины заканчивали работать очень рано, поэтому выйдя с завода даже в одиннадцать часов вечера, поесть было негде. Приходилось брать с собой на работу сидорок с хлебом. Конечно, особенно, поначалу, брака мы наделали ой-ой-ой, короче внесли свой неоценимый вклад в развал СССР.

Несмотря на занятость, я, каким-то образом, выбрался посмотреть встречу олимпийского огня на Кутузовском проспекте. Помню была небольшая толпа народа вдоль проспекта, живой цепью стояли милиционеры, но как-то это все было скучно, сухо и пресно. Появился спортсмен с факелом, передал другому и все... Тот убежал в направлении гостиницы Украина и стал не виден. Не было ощущения праздника. Все очень шаблонно и механически, что аплодисменты, что махание флажками. Зато хорошо насмешил меня маленький мальчик, стоящий неподалеку с воздушным шариком, который он беспрестанно мял. Мял, пока тот не лопнул. От этого хлопка, стоящий поблизости, юный милиционер так вздрогнул, что прям подпрыгнул и я, откровенно громко, захохотал.

Ну, а поставил точку во всех этих олимпийских страстях, начальник цеха, который подошел к нам и сказал - ребята, Высоцкий умер! Вот это был для нас настоящий удар - смерть кумира, как минимум двух поколений.

А так - спортом я никогда не интересовался. Одно дело - погонять мяч, побегать, попрыгать самому, но смотреть, как это делают другие, у меня не вызывало интереса. Поэтому, даже финал олимпиады с полетом медведя, я увидел только лет через двадцать пять.

NEW YEAR FOREVER
(найдено в архиве моей матери, умершей 14 декабря 2024)
Стихи, написаны мною в Новогоднюю ночь 1985-1986 года,
когда в туалете общежития я отыскал обрывок газеты
с объявлениями о знакомстве.
Текст объявления легко восстанавливается

Дева с дочкой 8 лет. Удивляться или нет?
Дева чудом зачала, но Христа не родила!
Ищешь ты родную душу средь Быков, Змей и Тельцов.
Скажу точно, надо срочно приниматься за Ослов,
Хоть Быки, Тельцы, Драконы в плотской жизни хороши
Крепки телом, роги длинны и большущие ..и,

Но осёл в семейной жизни просто чудо, сущий клад!
Все он стерпит, всё он сносит, он ишачить только рад.
Будет дочку водить в школу, и продукты покупать,
А упрётся - смело в жопу, ему можно надавать.
И ещё одно удобство, очень нужное всегда,
что в семье немаловажно - не видны на них рога!

Нрав покладистый весёлый, можно смело Осла брать.
Над его тупою рожей с другим будешь хохотать.
И пойдут у вас рождаться, и телята-жеребята, и змеята, и бычки.
Всем, что есть готов ручаться, но вот только не ослы!

Коли хочется ....ся, ты так прямо и скажи
И ОБ ЭТОМ объявленье ты в ГАЗЕТЕ напиши!
Не придумывай причину - вот защитник нужен мне,
А скажи - хочу мужчину! Жар я чувствую в ....е!

Честность - лучшее из качеств, Честность, да и прямота.
Говори же людям правду - все поймут тебя всегда.
Но вот "верхнее ученье" не пошло не пошло, как видно впрок.
Дури полно объявленье, глупость брызжет между строк.
Привела в своем твореньи имена одних зверей -
Не понять куда стремишься - или в Стойло, иль в Постель

Оцени интеллигентность, да и искренность вполне,
Коли смог такую гадость смело написать тебе

Написав сие, мы отправили письмо адресату.
Хохотали все, кто был на этой вечеринке,
Но я не признался, что это было мое
ПЕРВОЕ и ЕДИНСТВЕННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Квартира на час 8-905-5-2345-34 ул Приорова (Цито) Войковская 2 часа = 1500 руб. . Кровать двуспальная. Все условия для приятного отдыха. Здесь нет унылых белых стен - уютно по-домашнему. Пол-ковролин. Окна в тихий двор (жалюзи). 4 этаж. Единственная в Москве квартира без ключей - электронный замок. Вход и выход - свободный. Можно курить (+200 р). Анонимно сдается от понимающих хозяев любым нациям и ориентациям. день/ночь 2500 р, сутки 3500 р.

Не знаю почему я потянулся к старым записным книжкам

И, действительно, ну почему, почему я потянулся к старым записным книжкам...
Не скажу, что я забыл ее, мы расстались, пусть, с трудом, пусть с грустью, но без обид, по взаимному согласию. Она решила, что мы друг другу не ровня и разница в возрасте слишком велика для супругов. Я понимал - да, она права, но не принимал этого. Ее слова: «мне будет шестьдесят, а тебе только пятьдесят два» мне были совершенно неясны. Да, когда тебе двадцать пять, то просто невозможно представить, что тебе, когда-нибудь стукнет пятьдесят. Это кажется бредом, нелепостью, вымыслом! Молодость представляется такой бесконечной, такой, будто ей никогда и не будет конца. К тому же, с моих двадцати пяти, что шестьдесят, что пятьдесят два особенно не различались и казались однозначно глубокой старостью. Я не понимал ее слов о разнице в темпераментах. Я ничего не понимал из того, что она пыталась мне втолковать и уяснил лишь одно - она хочет выйти за другого, за того, кто старше ее. Тем паче, что он маячил на горизонте. И решил - ну и пусть! Раз ей так лучше. Ведь, когда любишь, хочется сделать любимого счастливым.
Да, было больно, было обидно, как в детстве, когда тебе говорят: «Ты еще маленький», но любовь в моем сердце не угасла, а затаилась а одном из потаенных его уголков.
Поэтому память о ней постоянно была со мной, в тайниках моей памяти. Время от времени она всплывала на поверхность, бередила чувства и воспоминания, но только для того, чтобы также неожиданно исчезнуть, в сумеречной зоне разума.
Но в тот день я настойчиво рылся в старых бумагах в надежде раскопать ее адрес.
Зачем?
Не знаю...
Некая идефикс увидеть ее упорно заставляла меня перебирать хрупкие пожелтелые листочки, на которых от времени уже повыгорали чернила. Еще бы - почти сорок лет прошло!
Хотя за эти годы мы однажды случайно встретились буквально лицом к лицу. Это было лет двадцать назад...
Я был с женой, она с родными. Мы шли навстречу друг другу и я заметил ее издалека, но не узнал. И только поравнявшись с ней и, увидев эти волосы вблизи, понял, что это она. Она пополнела, и одета была совсем не так, как тогда, когда мы были вместе. Пятьдесят лет для женщины это - возраст! И этот возраст отложился на ее лице, и я бы наверное никогда не признал бы в ней своей «француженки», но волосы! Они не постарели! Они остались такими же золотистыми и блестящими, как были тогда. Я не решился окликнуть ее и, сделав вид, что споткнулся, дабы не вызвать подозрения у жены, долго-долго смотрел ей вслед.
Ах, эти волосы! Расхожая фраза, но не могу не произнести ее. Никогда, нигде, и ни у кого я не встречал таких мягких пушистых волос.
А теперь, что с ней теперь? Ведь прокатилось еще почти двадцать лет. Этот вопрос не давал мне покоя.
Поэтому я перетрящивал свой ящик секретера в надежде, что ее адрес где-нибудь да сохранился. Визуально я помнил, и дом, и квартиру, но, глянув на карту, не смог сориентироваться. Новые Черемушки, ставшие уже нк этому времени старыми, районом, заполненным, нелюбимыми русским народом, одинаковыми пятиэтажками. Поэтому даже просмотрев видео улиц на яндекс картах, я так и не узнал нужного мне дома. Смутные воспоминания теснившиеся в моей голове рисовали крайний подъезд, еще какой-то, точно такой же, дом слева и широкий двор между ними. Помню, что вечерами, проходя от метро домой, мы шли мимо какого-то магазина, потому что там был единственный на улице фонарь. Но все это было таким нереальным, таким сказочным, будто бы я вспоминал не свою жизнь, а какой-то, сто лет назад виденный, фильм.
Поэтому вот так, навскидку, приехать, чтобы разыскать ее, я не решался. Тыкаться, как слепой котенок в незнакомые двери, пугать, вечно боящихся воров, малоимущих людей, наполняющих старые хрущобы, я не желал. Хотя даже, если бы я отыскал ее адрес, не было никакой гарантии, что она до сих пор живет там, а не переехала куда-либо. Мысль о том, что она умерла, подспудно, пугала меня, ведь она была на целых восемь лет старше. Старше давно умершей Нурхаят и Олечки Юдевич, но я гнал ее прочь, успокаивая себя тем, что женщины живут долго и в моем окружении есть ее ровесницы, которые многим молодым дадут фору...
Короче я надеялся найти ее адрес... Надеялся... И нашел...
Нашел листок, вырванный из записной книжки и скомканый моей матерью, не одобрявшей моей связи «со старухой», как она выражалась, будучи при этом на пять лет старше моего отца.
Ну, в общем, имея адрес, я без труда нашел этот дом, который за прошедшие годы зарос кустами и деревьями настолько, что казался необитаемым. Да и двор ныне показался мне гораздо меньшим, чем тот, который я хранил в своей памяти. Правда, пришлось постоять перед подъездом минут пятнадцать из-за, наставленных в последние годы домофонов, пока не пришел какой-то нерусский разносчик рекламы и не отрыл мне дверь.
И вот я перед кнопкою звонка. Замираю, в надежде ощутить волнение или сердцебиение, но не чувствую, ни того, ни другого, как будто бы я пришел к торговцу пользованными вещами, а ни к женщине с которой, пусть и не так долго, но был счастлив. Очень счастлив...
Наверное, она здесь не живет - решил я и нажал кнопку. Через секунду-другую еще и еще, пока не услышал девичий голос «Кто»?
Не знаю, как у меня это вырвалось, как смогла родится такая фраза в моей голове, но, видимо недаром, я называю своих подруг бабками не только за глаза, но и в лицо, поэтому я, неожиданно для себя, выпалил: «баба Ира дома?»
Все затихло, пауза затянулась настолько долго, что я уж подумал ретироваться, но тут замок щёлкнул и в дверях...
Мне навстречу вышла моя «француженка» с такими же золотистыми пушистыми, невесомыми волосами, с такими же губками бантиком, которые я так любил целовать. У меня помутилось в глазах, мне подумалось, что она не постарела, а даже помолодела... Но только на краткий миг, потому что она везла перед собой инвалидную коляску в которой помещалось то, что осталось от моей «француженки». Исхудавшая седая старушка, скорчившаяся в неестественной позе, с безжизненно повисшими руками и отсутствующим взглядом. Ох... В такие моменты понимаешь что смерть для старика не кара, а избавление. Я смотрел на нее, смотрел, но не видел, потому что какие-то дико дурные мысли носились в моей голове. Я стоял истуканом не зная, что и сказать, и что предпринять, и, как сквозь туман, донесся голос, который вернул меня в наш мир, в реальность.
- У бабушки год назад случился инсульт, она теперь, и не ходит, и не говорит, да и почти никого не узнает...
Я опустился перед креслом, уткнув голову в ее костлявые колени и зарыдал, скорее завыл, очнувшись только тогда, когда понял, что ее платье под моим лицом промокло насквозь.
Я поднялся.
Внучка пристально смотрела на меня, наверное, пытаясь понять кто я такой, и не найдя ответа спросила: «а вы давно не видели бабушку»?
- Сорок лет! - хрипловато ответил я, отфыркиваясь от слез и соплей.
- Сорок лет - задумчиво повторила она, видимо, стараясь представить, а что же это такое сорок лет?
- Можно я пройду - неожиданно для себя самого, спросил я.
- Да - донеслось в ответ.
Зашел на кухню, вспомнив как там я играл с Димкой, мешая маме готовить обед, как смеялась она, глядя на нашу возню и кричала, силясь перекричать нас - «только плиту не сбейте, только плиту...»
Зашел в комнату, где когда-то лежала ее старая и больная мать. Ей было за восемьдесят, она плохо ходила, еще хуже видела, поэтому почти никогда, в те дни, когда я был в их доме, не покидала своей комнаты
Да... многое изменилось у них за эти годы, но плита, хоть и новая, осталась на том же месте, да и новый шкаф стоял на месте прежнего...
Господи, ну как же так - пронеслось в голове, - как же так вышло...
- Ладно, девочка, я пойду - пробурчал я - мне это надо как-то пережить, перечувствовать... И добавил - и перепить, наверное, тоже...
Я направился к выходу и, уже, у самой двери, прощаясь, оглянулся на Ирину, заметив, что ее голова уже не свисает вбок, ее глаза смотрят точно на меня и взгляд, внезапно, стал осмысленным...
Я вздрогнул, напрягся чтобы сказать...
Но это длилось всего мгновение, взгляд потух, голова безжизненно склонилась набок...

Букет

В канун 8 марта, я заглянул к своей пассии Ольге, дабы поздравить ее с наступившим праздником, вручить небольшой подарок, да насладиться, не так уж часто выпадающей мне, сладостью ее пышного тела.

Зайдя в квартиру, я обнаружил на самом видном месте - на столе в гостиной, среднего размера букет. Букет весьма примечательный - красивый и со вкусом подобранный.

Не громадный, всем своим видом выражающий показушничество и, соответственно, пустоту чувств дарившего, но и не постыдно малый, даримый обычно мужьями своим изрядно поднадоевшим женам, а такой, ну вот - тютелька в тютельку, в самый раз.

Я не поклонник дарения цветов, мне всегда больно видеть, как они увядают. Опадание пожухлых лепестков упорно напоминает мне отслоение мяса от костей трупа, вызывая некоторую брезгливость. Когда я вижу в домах под букетом несколько опавших лепестков, мне всегда хочется скорчить кислую мину и сказать «фу». Но, чтобы не смущать людей я просто отвожу глаза. Как мы зачастую делаем, увидев на улице дохлую кошку или собаку.

Лепестки падают и падают, до тех пор, пока от цветка не остается всего лишь скелет. Зрелище не из приятных. Зато поучительное - наглядный пример, или даже символ, недолговечности свежести и красоты, бренности нашего существования. По этой причине, я считаю, что цветы надо, обязательно надо, дарить женщинам, когда они слишком неторопливы и осторожны в вопросе телесных наслаждений, дабы продемонстрировать им, как скоротечны красота и молодость.

Вдумавшись в ситуацию, начинаешь понимать женщин, выбрасывающих букеты не успев получить их.

Поэтому, женщинам, не отказывающим мне в маленьких житейских радостях, я предпочитаю дарить предметы подолговечней. И это не только, ставшие традиционными, ювелирные украшения, но и иные произведения искусства, которые пусть, как все в этом мире, тоже не вечны, но, все-таки, будут радовать глаз намного дольше, чем букет цветов.

Итак, я азглядываю букет, а моя возлюбленная молчит. Пауза продолжается, а от нее - никаких известий. Сама она никак не начинает разговор. Ну, раз так, значит она желает и, даже похоже, намекает, чтобы я спросил про него первым.

- Какая красота - начинаю я спокойным, можно сказать безразличным, тоном.

- Вот,- жеманно потупив голову, отвечает она. - Нашелся поклонник, конечно, естественно, помоложе меня, но зато - и здесь она делает ударение - какие цветы подарил.

Да цветы хороши - думаю я - даже слишком хороши для этого небольшого городка, а скорее для юных поклонников тридцатипятилетних женщин в нем. Они бы купили три, максимум пять, тюльпанов, совершенно не обратив внимания на то, что пара из них почти начисто завяла. А в этом букете - душа, внимание, интерес. Гармония, с которой подобраны цветы. Странно все это! Странно!

- Ну что же - продолжаю я - всему свое время, время для встреч, время для расставаний, время для новых встреч тоже - показно вздыхаю и вещаю дальше - ну, а пока мы еще не расстались, позволь вручить тебе этот маленький подарок.

Она смотрит на меня своим обычным взором, в котором нет, ни радости встреч, ни горести расставаний. Такой уж у нее характер - зажигалась она только в кровати. И это подозрительно, но... Странный у нее характер. Хотя, с другой стороны, будешь странной, когда полжизни позади, дом, дача, больная мать, трое детей и муж в разводе.

Принимая подарок она пытается выказать мне несвойственную ей скромность и стыдливость. Берет его, демонстрируя всем своим видом, что она недостойна такого дара от своего любовника, если уж приняла букет от юного поклонника. Мне кажется все это традиционной женской игрой под названием «мужеловка», хотя - кто знает. Ведь в жизни все может быть. Как говорится - и небываемое бывает.

Какое-то время мы проводим в тишине. Я не знаю, что ей сказать, она не знает, что ответить. После такого вступления, традиционные для подобного праздника слова и действия как-то замирают. Неопределенность, нерешительность... Ах, как частенько бывают загадочны женщины...

Но, рано или поздно все тайное становится явным!

Затянувшее молчание прерывает звук поворачиваемого в замке ключа, распахивается входная дверь и в комнату с шумом и втизгом влетают две ее младшие дочери-близняшки. Подбежав ко мне, внадежде оказаться на моих плечах, прижимаются справа и слева и, на два голоса, кричат:

- Видели, дядя Володя, какие мама САМА СЕБЕ цветы купила...

Куда там Гоголю с его немой сценой в Ревизоре! Даже близко не стояла...

-Пусть всегда будет солнце
Родители никогда не должны лгать собственным детям. Конечно не только собственным, а вообще не должны лгать, особенно детям. Тот, кто провозгласил некую «ложь во спасение» был, может быть, круглый дурак, но, вернее всего, редкостная сволочь. Услышанное невесть от кого, дети могут перепроверить у собственных родителей, которым они безраздельно доверяют, и узнать правду. А что же будет, когда родители бесчестно лгут?

Произойдёт нечто страшное, которое не просто осквернит веру в родителей и навсегда лишит надежды на помощь близкого человека, но и начисто сломает психику ребёнка, сделав его либо озлобленным, либо, вполне возможно, наоборот, пассивным и безразличным.

Об одном таком страшном случае, которому я был не просто свидетелем, а его невольным инициатором и активным участником, мне хочется сейчас рассказать.

Видимо так уж устроен человек, что родительские слова крепко-накрепко врезаются в его память. Читатели могут опровергнуть мои слова, приведя сотни примеров из жизни, когда дети не то, чтобы не запоминали родительские слова, а, наоборот, изо всех сил старались поступить вопреки услышанному от родителей. Но причина этому, по моему мнению, заключается в том, что мы, в нашем, так называемом, цивилизованном мире, считаем детьми тех, кто давно уже не ребенок, а взрослый человек. Старикам, с такой же силой, хочется вернуться в детство, как детям вырваться из него. Поэтому взрослые, за прожитыми годами, начисто забывшие о том, о чем они мечтали, будучи детьми, всячески пытаются оттянуть взросление своих отпрысков. Воспитание начинает конфликтовать с физиологией, что создает барьер между родителями и детьми и приводит к извечному конфликту поколений. Путь к взаимопониманию заключен в отказе от принижения ребенка детскостью.

Мне могут возразить, что, дескать, я своих детей не растил, а внука получил уже почти взрослым - двенадцатилетним и, соответственно, что я могу понимать в воспитании детей, но...

Ребенком-то я уж точно был, поэтому совершенно точно знаю, чего хотят дети своих от родителей! Ни о чем я так сильно не мечтал, даже о длинноногой красавице, как о том моменте, когда я избавлюсь от родительской опеки, от мамки, от самого определения «ребенок» и стану «человеком». Мне настолько осточертело это состояние, что даже сейчас - в почти уж шестидесятилетнем возрасте, меня коробит, когда мать называет меня своим «ребенком».

Поэтому, разговаривая с детьми, вспомните самую оскорбительную фразу своего детства: «ты ещё маленький», задумайтесь на секунду, и продолжайте беседу...

Кто помнит хрущевские времена, тот должен помнить глуповато-простецкую песенку: «Пусть всегда будет Солнце», всегда раздражавшую меня своей тупостью. К ней обычно прилагалась картинка радостной семьи - мама, папа и малыш идут под ярко светящим солнцем или радугой. Неужели - думал я, глядя на нее - я всегда буду маленьким, неужели папа и мама вечно будут помыкать мною? Но время шло и, когда пришел срок мне идти в школу, отец свалил от нас, дав, тем самым, прочувствовать тот факт, что родительский гнет не вечен. Теперь эта песенка не так раздражала, а наоборот смешила меня своей лживостью. «Будут, будут тебе, и папа, и мама, и солнце» - прихихикивал я про себя, услышав эту песню, которую, кстати, очень любила петь моя мать. А, когда в 1970 году в наш дом пришла Смерть и забрала мою бабку, а мать стала разоряться, что скоро умрет от моей неуспеваемости, лживость этой песенки стала еще очевиднее. Но оказывается некоторые, даже будучи старше пяти лет, все еще верят в сказки и Деда Мороза.



Был у нас в классе мальчик, имя и фамилию которого я позабыл. Наверное потому, что я был самым активным участником гнусности, совершенной над ним. И, как положено в таких случаях, совсем не так, как рассказывают в книгах и показывают в фильмах, где, убитый тобою человек, приходит, как угрызение совести во снах и черных мыслях, я стер его из своей памяти, настолько сильно, что не только имени, но даже лица его не помню. Поэтому назовем его смешным кошачьим именем Вася.

Да он и взаправду был довольно смешной мальчик. В отличие от нас, шпаны и безотцовщины, у него были непьющие мама и папа, заботящиеся о нем, как о нежном цветочке. Он приходил в класс всегда таким причесанным, таким отглаженным, таким умытым, что нам оставалось только диву даваться. И это в те времена, когда процветали омерзительные перьевые авторучки, изливающие из свого нутра чернила, и ломающиеся в кармане при малейшем толчке. Из-за чего мы ходили не только с синими пальцами, ладонями и губами, но и в посиневших рубашках и пятнистых костюмчиках. А, когда нас приняли в пионеры, то концы пионерского галстука так же приобрели синеватый оттенок.

В общем, - внешне он представлял типичный образ отличника. А вот тут-то и начинается нескладеха. Дело в том, что Вася отличником не был, он не был даже хорошистом, а твердым и уверенным троечником. Вспоминается, что до советской власти и даже перед Второй Мировой, эта оценка носила унизительную кличку «посредственно», впоследствии переименованная в нейтральное, я бы сказал даже радостное: «удовлетворительно». Вот и Вася был какой-то весь посредственный, ни рыба, ни мясо - туповатый, нерешительный, несообразительный, заторможенный, безынициативный и, как мне кажется с сегодняшней колокольни, - насмерть затюканный своими родителями, лишившими его необходимости думать, соображать, интересоваться, решая и выполняя все за него.

Так что был наш Вася - Свой среди чужих и Чужой среди своих, зависший между двумя школьными кланами - отличников и двоечников. Ведь его поведение на соответствовало его успеваемости. Он не хулиганил, не срывал уроков, не дрался, как все двоечники, он просто плохо учился, несмотря на всю свою старательность.

Но, в то же время, не скажу, что он был изгоем - наоборот, с ним общались и, довольно дружелюбно, как отличники, так и двоечники.

Как известно: Смерть - дама непредсказуемая и как-то она заглянула и в Васину семью, прихватив с собою васиного дядю - брата васиной матери. На пятилетнего мальчика смерть близкого человека произвела неизгладимое впечатление. Осознание того факта, что вот был человек, разговаривал, смеялся, пел песни, трепал Васю по голове, водил его на рыбалку, играл с ним в мяч, и вдруг - он лежит в гробу и его закапывают в землю, где он будет гнить, как деревяшка и его будут жрать черви, которых он совсем недавно накапывал для рыбалки, довело его до нервного срыва. Вася, осознав величие Смерти, испугался. Испугался, видимо, остаться без мамы и папы, испугался, что и он, когда-нибудь будет также зарыт в землю и станет кормом для червей - черт его знает чего он конкретно испугался. И, как все дети переполненные родительской лаской, со страху забился в угол, отказываясь из него выходить.

Врачи предложили положить мальчика в больницу, но слово «психиатрическая» так шокировало родителей, что они наотрез отказались и скоро самостоятельно нашли выход из этого щекотливого положения.

Они объяснили ребенку, что дядя, хоть и был любим Васей, но был не совсем хорошим человеком. Если честно сказато, то - совсем плохим. Он выпивал, курил, сквернословил, даже дрался - вот поэтому и умер. Умирают плохие, а хорошие - живут. Это наказание такое - за их нехорошесть. Вроде подзатыльника. И в подтверждение стали горланить вокруг него «Пусть всегда будет солнце». Мама - хорошая, папа - хороший, поэтому будут всегда с Васей, если он сам будет хорошим. Васе это настолько понравилось (не хотелось ему ложится в землю и становится кормом для червей), что он в это поверил. Да поверил так истово, что о-хо-хо.

Но нам, до поры, до времени, об этом не рассказывал.

И, вот такая пора наступила. У Сереги Ломакина умерла бабушка. Казалось бы для второклассников - незаметное событие. Когда тебе восемь лет, всякий, старше тридцати, кажется уже древним стариком и сколько лет было его бабушке - пятьдесят, шестьдесят или девяносто - нас не колыхало. Мы, априорно, генетической памятью, знали, что старики должны умирать и не обращали на это никакого внимания. Умерла, так умерла.

Но тут в разговор вмешался Вася.

- А почему она умерла? Она была плохим человеком?

За что был тотчас же избит Ломакиным. Избит в первый раз в жизни! Его чистенький костюмчик теперь выглядел как половичок в прихожей, белый подворотничок был залит кровью из разбитых губ, а мешок со сменной обувью красовался у него на голове. В таком виде, под общий наш хохот, он отправился восвояси - домой.

Не знаю, как восприняли родители появление своего отпрыска в таком виде, но на следующий день он явился еще более начищенный и отутюженный, чем обычно. И тут же, без страха, подошел к Ломакину. Мы думали он будет извиняться за то, что обозвал его покойную бабушку, но не тут-то было. Вместо этого он поведал нам историю про своего дядю, которую мы выслушали с большим интересом - нам, мальцам, почему-то очень импонировали «плохие люди», которые пьют, курят и матерятся. Венцом этого рассказа были уверения васиных родителей о том, что умирают только плохие люди.

Серега сказал ему, что он - дурак! Умирают все! Хорошие, плохие, бабушки, дедушки, папы, мамы - все. И мы все тоже помрем.

Вася не соглашался. Он упорно стоял на своем. Мама врать не будет! Мы стали хохотать, но тут прозвенел звонок и мы уселись за парты.

На этом, собственно, история и заканчивается.

Точнее - должна бы закончиться. Как это часто бывает у детей - пошумели, погалдели, забыли и разошлись.

Если бы не я!

Кто читал первый том моих воспоминаний, знает, что меня, сколько я себя помню, преследует страх смерти, хотя скорее не самой смерти, а - небытия. Как это - мир будет существовать, будет лить дождь, светить солнце, дети пойдут в школу, а меня не будет? Не будет кошек, которых можно таскать за хвост, не будет голубей в которых можно кидать камнями, да и камней самих тоже не будет! Так что же будет, когда ничего не будет? Этот вопрос не волновал, а дико страшил меня.

И, как часто бывает, чтобы меньше бояться, надо поделиться своим страхом с окружающими.

Вот я и припустился.

Сначала - понемногу.

Время от времени, проходя мимо Васи, я, толкая его плечом или рукою, ехидно констатировал: «Ты помрешь!» Отчего Вася как-то съеживался, но быстро приходил в себя, отвечая, что, поскольку будет вести себя хорошо, то не умрет. Так ему обещали папа с мамой.

Меня это злило. Вася не хотел принять на себя часть моего страха. За родительским уверением он был как за каменной стеной. Недостижим!. И я задался эту каменную стену пробить. Моей настойчивости можно было позавидовать. Если бы я так прилежно учил уроки.

День за днем, перемена за переменой, я долбал Васю этим каверзным: «Ты помрешь». Но Вася был непоколебим - родители не врут.

Непрошибаем.

Я не успокаивался. Доводить Васю вошло у меня в жестокую привычку. К тому же я был не один. Вокруг меня было тридцать рыл, которые, мало-помалу, втягивались в затеянную мною травлю. Васе со всех сторон стали доказывать, что его родители врут, и все мы, рано или поздно, умрем.

Вода камень точит - и Вася, понемногу, начал сдаваться. Если на мои подколы он просто не обращал внимания, гордо надувая щеки, то на всеобщее мнение он, так вот просто, плюнуть не мог. В его тупую башку, стало что-то доходить и, может быть, уже и дошло, да только он страшился самому себе в этом признаться.

Это окрылило меня и я усилил свои издевательства.

Прошел месяц и Вася, наконец, занервничал. Теперь он уже не отмалчивался на наши издевки, а что-то кричал в ответ. Типа - придурки, козлы, дятлы. Голос его в этой ситуации становился каким-то плаксивым. Учиться он стал еще хуже, что насторожило нашу классную и она вызвала его родителей в школу.

Дошло до того, что на переменах Вася стал убегать от нас или прятаться среди девочек, к которым мы старались не приближаться ибо они - девочки - низшая раса, которая ходит чистенькая, не дерется и учится прилежно. Но и те, видя такое дело, стали осаждать Васю. Кто-то из них ляпнул: «Кощей Бессмертный».

Теперь отовсюду неслось, то «Кощей», то «Бессмертный», то «Бессмертный», то «Кощей». Даже те девченки, которые обходили нас, хулиганов, за версту и те говорили, как бы между собой, но чтобы Вася слышал: «Он никогда не умрет! Коль не курит и не пьет!» Другие звали его поиграть в любимую в те годы игру - Умри-Отомри. Все это сопровождалось более или менее громким хохотом. Бедному мальчишке не стало прохода. Он стал, как говорится - притчей во языцех. Но что поделать - детское общество очень жестоко. Природа ведет игру на выживание, определяя, кто из нас достоин продолжить род человеческий, а кто должен умереть до этого, не поганя генофонд.

Чему есть начало, тому наступит и конец. Вот так произошло и с Васей. Наступила весна, а вместе с ней подошел и День Рождения дедушки Ленина, чему был посвящен открытый урок, на котором, правда, никто из руководства школы, на наше счастье, не присутствовал, поэтому мы чувствовали себя весьма вольготно. И конечно, когда классная назвала дату смерти Ленина, я, набравшись смелости и нахальства, ляпнул через ряд Кощею: «Ленин, тоже пил и курил, раз помер? Скажи Вася!»

Эти слова, тотчас же были услышаны училкой. Она не поняла о чем я там балакал, но слова «пил» и «курил» в отношении Ленина прозвучали крамольно. Поэтому она, буквально за шиворот, вытащила меня к доске и потребовала перед всем классом объяснений.

Ну я и объяснил, как мог, что Кощей, то есть Вася, уверяет, что умирают только плохие люди, которые пьют, курят и ругаются некрасиво. Но Ленин ведь умер! Значит он что же, получается, плохой?

И добавил - пусть Вася ответит.

Классная ястребом накинулась на Васю - в его теории прослеживалась антисоветщина! Ее надо было искоренить любой ценой! Даже ценой васиной жизни, причем немедленно. Васины рассуждения о смерти шли вразрез с политикой партии и правительства. Она надавила на Васю:

- С чего ты взял, что умирают только плохие люди?

- Мама и папа сказали!

Тут началась словесная перепалка Васи и училки, длившаяся несколько минут и закончившаяся воплем:

- Чтобы завтра твои родители были здесь!

А класс неистовствовал !

Все забыли про Ленина (слава Богу), а накинулись на Васю, ему уже в лицо кричали, вот врун - хорошие не умирают! Умирают любые! Дурак, козел - летело со всех сторон. Вася слабо, со слезами на глазах, отбивался, но чувствовалось, что его силы на пределе.

Классная грохнула классным журналом (который я называл Кондуитом, памятуя бессмертную Швамбранию) об свой стол, что делала всегда, когда ученики расходились и требовалась тишина. Рявкнула: «Тихо!»

Все замолчали, вскочившие из-за парт, сели. Она повернулась ко мне, все еще стоящему у доски и сказала - Садись.

Я пошел к своей парте, но, проходя мимо Васи, скорчив идиотскую рожу, сказал: «Бесме-е-е-ертный!»

Юрков! - воскликнула классная.

Но тут, неожиданно, вскочил Вася.

- Скажите... скажите - истерически завопил он - я же не умру, если буду себя хорошо вести?

- Нет, Вася, грустно ответила она,- обманывать тебя я не стану. Умрут все. Бессмертных не бывает. Даже Ленин, Маркс, и Энгельс, и те - умерли.

Ее слова потонули в диком вое Кощея. Он завыл как волк, глаза его налились слезами, рот перекосился. От страха класс, только что едва успокеоившийся, замер, как мертвый. Задергавшись всем телом, он кинулся вон из класса, распахнув дверь головой с жутким звуком пустой кастрюли. Во внезапно наступившей тишине было слышно как он шлепает по ступенькам.



Поймали его где-то на улице. Он врезался в кусты и бился там, будучи не в силах выбраться.

Приехала скорая.

Больше мы Васю не видели. Мать говорила, что он попал в психушку, и что состояние его крайне тяжелое, к тому же его родители обвиняют во всем меня. Я испугался. Но, потом оказалось, что не только меня, но и классную тоже. Тут я успокоился. Против школы не попрешь. Это я знал наверняка. И точно - этот инцидент замяли. А через два года я перешел в другую школу.

-2005 г. Как заставить ребенка постричься
На днях повстречал, Игоря, своего давнишнего, еще школьного, знакомого и он рассказал мне забавную историю, произошедшую с ним и его десятилетним сыном.

Итак, все лето его сын с матерью проводят в подмосковной. Отцу удается бывать там только налетами то работы много, то из города не выедешь из-за пробок и приходится оставаться в городской квартире, поэтому сына он видит весьма редко. Да к тому же и в подмосковной Игорю сына толком не удается разглядеть погода хорошая, поселок охраняется, на территории, и лес, и пруд естественно, что ребенок не сидит возле родителей, а носится с утра до ночи.

Но вот приходит конец августа пора подготовки к школе, поэтому Игорь с сыном отправляется в Москву за покупками. И тут, в машине, он замечает, что его сын оброс до неузнаваемости. Причем, как это часто бывает у детей с одной стороны больше, а с другой меньше. Как говорится сикось-накось. Отчего его голова приняла какую-то непристойную форму перекошенной тыквы.

Становится ясно, что после покупок, необходимо посетить парикмахерскую. Но ведь это почти полтора часа, которые можно провести на природе и сыну это мероприятие в лом. Лето заканчивается, на носу школа, нудные уроки, скучнейшие занятия и целых девять долгих месяцев до следующего лета, до следующих каникул. Хочется прожить каждый оставшийся день, каждый оставшийся час на полную катушку. Как говорили в детстве мы с Игорем - перед школой не надышишься!

Начинается нытье - оно не помогает - папа непреклонен. Тогда ребенок просто-напросто требует, чтобы папа не мешкая вез его в подмосковную. Но отец не лыком шит и рулит к парикмахерской. Сын выходит из машины нехотя, идти не идет, а упрашивает «Давай... потом… В следующий раз… Когда дождик будет… Хочу купаться…» Игорь, естественно, увещевает, ласками-сказками не тяни время, сейчас пострижешься и поедем. Сын ни в какую. Не хочу стричься! Поехали!

И тут Игорь замечает идущего неподалеку долговязого, длинноволосого парня, чуть ли не с серьгой в ухе, одетого небрежно, можно даже сказать грязновато. Тогда, понимая, что это последний аргумент, перед применением грубой силы, он буквально кричит сыну: «Ты, что, хочешь походить на этого длинноволосого урода?»

Сын с неподдельным интересом начинает разглядывать парня, которому, явно не понравилось такое, если можно так выразиться, «фамильярное» обращение с своей внешностью. Поэтому он, оскорбившись, подходит развязной походочкой со словами: «Ты, че, падла, борзеешь!»

Игорь, занятый своими проблемами, просто отмахивается от него, как от назойливой мухи, легонько с левой смазав ему по морде. Отчего длинноволосый валится на землю, вертится, пытаясь встать, падает еще раз и на карачках, рассыпая проклятиями, уползает прочь.

Пристально взглянув на сына, Игорь назидательно произносит: «Сынок, ты что, хочешь сравняться с таким длинноволосым слабаком?»

«Нет» без сомнений ответил тот «идем, папа, стричься».

Надо отметить, что Игорь, бритый наголо уж лет двадцать, как пришел с армии.

— Портрет Лены Николаевой

Она всегда мечтала о своем портрете.

Фотография ее раздражала — ей она казалась мертвой и бездушной, тупой фиксацией натуры. Художник, говорила она, своим талантом, своим умением, может подчеркнуть, выделить ее самые лучшие черты и способен даже добавить ей привлекательности, не лишая портрет сходства. Поэтому уличные художники ее тоже не устраивали — бесталанное ремесло — уничижительно отзывалась она о них и продолжала искать «настоящего» маститого живописца.

В конце концов ей повезло — нашёлся очень пожилой дядечка, причем в звании народного художника, согласившийся портретировать Лену. Хотя он напрочь отказался изображать ее полностью обнаженной, что обидело ее до глубины души, но предложил образ по типу греческой богини, где из-под драпировки проглядывает обнаженное тело. Она не противилась — ведь большая часть ее по-настоящему прекрасного тела была открыта, а главное — незакрытой оставалась одна грудь — предмет ее несказанной гордости.

Портрет удался на славу. Но особой радости Лене он не принес, поскольку большинство подруг и знакомых, от зависти, так язвительно отзывались, и о нем, и о ней, а главное — о том, чем она заплатила за портрет. Никто из них не мог себе даже вообразить, что пожилой, смертельно больной, художник написал свою последнюю работу совершенно бесплатно. (Как он сказал самой Лене — дабы увековечить прекрасное, которое всегда так недолговечно). Поползли слухи, кривотолки, один грязнее другого. Передаваемые из уст в уста, они обрастали все новыми и новыми сальными подробностями, да так хорошо и обильно, что вскоре Лена растеряла всех своих знакомых и, закончив институт, вернулась в свой родной город, в свою родную квартиру, где на самом видном месте водрузила свой чудный портрет.

Прошли годы. Портрет, вызвавший в свое время такую бурю страстей: и ненависти, и зависти, и осуждения, понемногу был забыт. Он стал неким подобием мебели, которую все видят, но совершенно не замечают. Никто уже возмущенно не восклицал «ах, голая», демонстративно не прятал глаза, не уводил из комнаты маленьких детей. Портрет Лены со временем из портрета превратился в произведение искусства, наверное потому, что утратил сходство с оригиналом.

Портрет все висел и висел, а она вышла замуж, родила двоих детей, дети выросли — старший женился, родил сына — ее первого внука, наградив ее титулом бабушки. А вот младший не спешил — все выбирал невесту себе подстать. Но всему рано или поздно приходит конец и вот младший, наконец, решил жениться и привел невесту в дом, чтобы познакомить с матерью.

Когда та вошла, Лена, неожиданно для себя, с завистью отметила, что она намного лучше, чем сама Лена в молодости и бросила отрывистый взгляд на портрет, чтобы хотя бы вспомнить, какой она была тогда...

Юная особа была в явном замешательстве, первый раз переступив порог дома, который должен был стать ей родным на долгие-долгие годы. Она хотела завести какой-нибудь разговор, помимо стандартных в таком случае фраз: «здравствуйте», «как поживаете», «у вас так уютно». Разговор, который станет продолжительным, затронет много разных тем и сблизит, хоть ненамного, этих будущих родственников. А что может быть плодотворней в этом плане, чем разговор об искусстве! Но рояля поблизости не было и ей не на чем было продемонстрировать свое умение, зато на стене висел портрет!

Вот она — тема! И, повернув свою чудную головку, она, с наивно-детским выражением лица, произнесла… скорее прощебетала: «А чей это портрет? Кто автор?»

Ноги у Лены внезапно отяжелели. Ей показалось, что они остаются, страшно тяжёлые, там, внизу, на земле, а она сама взлетает куда-то вверх. в заоблачную высь… И сын, и его невеста внезапно стали какими-то маленькими, будто бы она смотрела на них издалека. Она качнулась, но, слава богу, не упала, а, сделав шаг, прислонилась к стене. Пока мир возвращался в свои реальные пределы, ей пришлось услышать еще одну убийственную фразу. Теперь постарался сынок: «Это мама… в молодости» — отчубучил он.

— В молодости! В молодости — звенело со всех сторон. Какая же я чушка стала, что меня уже невозможно узнать! И надо было обязательно подчеркнуть — «в молодости»! Ну, да, моя молодость прошла и прошла очень давно. Старшему уже тридцать шесть… Это этот — поздненький… Ох — «младший вовсе был дурак» — всплыли строки из детской сказки. Ну мог бы мать пожалеть и про молодость промолчать!

Остаток дня прошел, как в тумане. Что было, о чем она говорила с молодыми, на что отвечала, какие вопросы задавала — все стерлось из ее памяти. Застряло в голове только одно — «мама в молодости». И, как назло, мужа не было дома — рыбачить уехал на водохранилище — спихнул встречу с невестой на ее плечи, трус чертов! Словом перемолвиться не с кем. Только сама с собой и наедине… с портретом.

Она рухнула на кровать!

Вспомнилось ей, как трепетала она, приходя на сеансы к художнику, как была счастлива, увидев портрет завершенным, как гордилась им, как злобно шипели на него, да и на нее, подруги и знакомые. Ну еще бы — полуобнаженная!

И вот теперь она сама завидует своему портрету!

Нет не завидует — она его ненавидит. Он висит здесь столько лет и не изменился ни на йоту. Ни одной морщинкой не прибавилось на холсте! Портрет не толстеет, как она, и не горбится. Он такой же, как, и двадцать, и тридцать лет назад и, что самое страшное, — таким же и останется, не изменится! Никогда! Даже тогда, когда ее уже не станет — он продолжит поражать всех своей молодостью и красотой. А, приходящие в этот дом, будут задавать все тот же вопрос: «Кто это на портрете?»

— Ненавижу его! Ненавижу! Он насмехается надо мной. Мной, уже изрядно постаревшей и подурневшей. В нем нет, ни капли жалости, ни ко мне, ни к моим чувствам, ни к моему прошлому, ни к моему будущему… Ни к чему. Он горд сам собою, своею красотою. Это уже не я! Может когда-то он и был мною, но теперь это что-то иное, совершенно другое — другой человек. Это не я… Это чужая женщина… Женщина, похитившая мою молодость и красоту. Воровка!

И, со словами, «будь ты проклята», словно выплюнутыми, сквозь зубы, она рванулась с кровати и внеслась в гостиную с единственной целью — уничтожить этот злосчастный холст, ставший уже не насмешкой, а унижением для нее. «Кто это? Кто это?» — стучало у нее в голове. Улыбка портрета казалась издевательской. Это моя молодость глумится над моей старостью! — подумалось ей. Пропади пропадом, чертов портрет! В помойку! На мелкие куски и в помойку!

Она уже была готова выполнить задуманное, ножиком, специально взятым из кухни, но внезапно замерла.

Мысль, как молнией, пронзила ее, затуманенное яростью, сознание. А если у младшего сына родится дочь? Ведь не пройдет и двадцати лет, как она придет сюда со своим женихом? И тот, обняв ее за плечи, скажет: «Ты так же прелестна, как твоя бабушка...» — недаром говорят, что в третьем поколении повторяются...

На что же я подняла руку? На свое будущее?

Эта чужая женщина — моя внучка, а может быть правнучка, да хоть какая-нибудь более дальняя «пра» — она будет, она родится, она обязательно родится! Я, точно, точно, сошла с ума!

И, зарыдав, она выскочила из комнаты, впопыхах бросив на пол нож для фруктов.

Портрет остался на своем месте.

Нож, с недоумением, утром поднял сын и отнес на кухню.

А внучке сейчас уже двенадцать — недолго осталось ждать…

http://litsait.ru/proza/rasskazy/portret-leny-nikolaevoi.html

2003 г. Завалили !
Интересный случай произошел с одним моим молодым знакомым, у которого года за три до описываемых событий, родился сын. Забот много. Квартира - одна, небольшая. То пеленки, слезы, смех. Потом - мячики, велосипеды, прыгалки. Шум, гам. непредсказуемость. И как результат недосып. Но, несмотря на это, он упорно продолжал посещать тренажерный зал. Иногда по утрам, иногда вечером. Когда было свободное время.

В тот день, утром, опять не выспавшись, он выехал из дома, а утро было темное стояла осень, поздняя осень. С фарам доехал до зала. Паркуясь, передком докатился почти до самой стены, расслабился и… отрубился полностью, то есть заснул крепчайшим богатырским сном. Как только погасил двигатель заснул, даже не выключив, ни освещения, ни магнитолы.

Время пролетело быстро - пацаны выкатывают аккурат из зала после тренировки, на улице уже просветлело и видят стоит аудиха, конкретно, упершись в стену мордой, фары горят, музон играет, двери закрыты, а на руле головой лежит Санек, и тишина!

Первая мысль ЗАВАЛИЛИ !

Подходят, оценивая ситуацию в стеклах пулевых отверстий нет, крови, так сперва, не видать. Но лежит чиста жмурик. Красиво так лицом на руле. Затылка не видать может там дырка с заднего сиденья залупили. Все в шоке.

Аккуратно, платочком, попытались открыть дверь, качнули машину он и вывалился, только с криком «Ой, бля...»

Ох и ржали ребята... И вздохнули сразу спокойнее.

1999 г. «Копейка» на солярке
Еду я как-то, по осени, вдоль закраины лесочка в тверской области, вдалеке от населенных мест, ощущая в душе щемящее чувство одиночества, которое, время от времени, посещает меня в подобных ситуациях. Один, совсем один - подумалось мне - вот так случись чего...

Еду осторожно, медленно, сворачивая то вправо, то влево, поскольку дорогу кто-то пропахал то ли трактором, то ли грузовиком - может колхозники, а может охотники. За лесом могли ездить.... Ямы, рытвины объезжаю, ничего вокруг не замечая, только себе под колеса и гляжу...

Вдруг слышу - выстрел! Ого, да здесь охотники! Оказывается я не один. Слышу второй... третий... и все ближе, да ближе. Усмехнулся - не дай бог за кабана примут и подстрелят. Хоть и усмехнулся, но на всякий случай, в зеркальце поглядел. Картина странная - со стороны дальнего леса мужик бежит, ружьем машет. Вот в воздух пальнул... опять бежит... Ко мне бежит... Второй за ним выскочил и тоже в воздух палит...

Нет, точно, мое внимание привлекают! Что-то здесь не так.

Останавливаюсь... Выхожу... Жду...

Добегают - языки на плече - ведь парни-то уже не молодые - мои, по виду, ровесники - лет по сорок будет. Согнулись аж впополаму от бега. Сопят, никак в себя не придут. Стволы в землю уперли. Молчат.

- С чем пожаловали, ребята - говорю я первым.

- Брат, бензинчика плесни - здесь говорящий запнулся, чтобы изо всех сил вздохнуть и, с облегчением, продолжил. - Мы на дальнем были, а там только соляр в тракторах. Вот соляру и налили. Бензина оставалось в трубах немного - наша копейка и завелась. А тут на ямке взлетел, да газ упустил. Сколько не бились - на соляре ну никак не заводится. Хоть убей! Бензинчика нам бы чуть-чуть, мы бы и поехали. Нам немного-то надо - всего лишь в карбюратор налить. Мы вот банку взяли и шланг прихватили. А то - ведь поди больше часа стоим, как дурни, что делать не зная. Переть пехом километров пятнадцать - невмоготу. Давно дома должны быть. Бабы ждут... А тут слышим - едет кто-то вдалеке - вот и рванули за помощью...

- Шланг не нужен - у меня канистра - отвечаю. - Давай банку.

Открыли багажник, отошли поодаль, ведь я в безлюдных местах двигатель не гашу - кто его знает, вдруг не заведешься, да и перелили. Их банка была из-под огурцов, а может из-под грибов, поскольку нещадно воняла рассолом и на стенках ее виднелся какой-то белый осадок. Я им указал на это, но они весело ответили, что им не в первой и сие не беда.

И были таковы... А я остался ждать...

И лишь только через двадцать минут я услышал дуплет - как мы договорились - заведется, поедете - дайте двойной выстрел - значит все в порядке.

Крепкие орешки!

1996 г. Начальник! Ну все так плохо…
Устоявшееся мнение утверждает, что лгать грешно…

Ну мне, пишущему эти строки, как всякому, кто в той или иной степени причастен к волшебному миру искусства, с этим трудно согласиться. Всякое искусство есть вымысел, фантазия автора, а вымысел, соответственно, есть ложь. Искусство, и показывает, и рассказывает о том, чего нет, никогда не было, не будет, да, и кто его знает, могло бы ли вообще быть. Даже фотография, родившаяся как способ фиксации окружающей действительности, будучи чистой правдой, довольно быстро изолгалась, благодаря художественным приемам разрезания, склеивания, ретуши и т.п., лишившись документальности. зато стала почти искусством.

Поэтому, читая книги, смотря фильмы, слушая музыку и любуясь картинами, люди купаются в море лжи и не считают умение лгать за порок, а, совсем наоборот – за талант и гениальность.

Но вот в чем я абсолютно уверен – это в том, что лгать не просто сложно, а очень сложно. Сколько же всего надо держать в голове! И для этого необязательно сочинять роман или там, повесть – достаточно просто обмануть жену, сказав, что ты был не там, где ты был. Единожды солгав, приходится создавать альтернативный мир, чем-то подобный реальному, но существующий только в твоей голове, который нельзя, ни увидеть, ни осязать, а можно только помнить и представлять.

И, чем больше у человека лжи, тем больше становится этих альтернативных, выдуманных миров, в которых параллельно реальной, волей-неволей, идет своя, выдуманная, жизнь, за которой надо следить и хорошенько помнить в каком из миров ты сейчас находишься, чтобы не опростоволоситься.

Не буду повторять азбучные истины о незадачливых мужьях-обманщиках, запутавшихся в лживых мирах, созданных отдельно для жены и каждой любовницы. Лучшее творение на эту тему - притча Козьмы Пруткова «Тихо и громко» - кто не знает – прочтите, благодаря интернету и электронным библиотекам, теперь это не проблема.

Да, сколько же надо помнить, чтобы не запутаться в своих вымыслах. Иногда это удается на протяжении длительного времени, но… и на старуху бывает проруха – гласит народная мудрость. Любая система рано или поздно дает сбой.

Подобное произошло с моим знакомым Вовой Левитом, когда он купил себе подержанный автомобиль «Фольксваген-Пассат» вместо, бывшего у него до той поры Жигуля-четверки.

С этим Фольксвагеном сразу же вышли какие-то нескладехи. Началось все с того, что, тотчас после покупки, он сломался и его пришлось около недели ремонтировать. А поскольку Вовка купил его у каких-то своих, не то родственников, не то знакомых, скандалить по этому поводу он не стал, а просто, затаив злобу, смолчал.

К тому же в нашей стране, задавленной (иначе не скажешь) воспоминаниями о Второй Мировой войне, еврей покупающий немецкую автомашину вызывает вполне обоснованные насмешки. В данном случае, тотчас нашелся шутник (имени которого я приводить не буду) рассказавший, что немцы, помимо Фольксвагена (народного автомобиля), разработанного для немецкого народа, создали отдельную марку специально для евреев. И, когда Вова, по простоте душевной, спросил: «Какую?», то, под громкий хохот, получил ответ «Газенваген»! Так и приклеилась эта кличка к Вовкиному Пассату. Чуть чего – «Ну как твой.. (и после небольшой паузы с нахальной ухмылкой) Газенваген?» Вовку это бесило, но автомобиль он не менял, упорно продолжая терпеть издевки.

Вообще-то Вовка, фанатом автомобилей не был и с трудом мог отличить свой Пассат от какой-нибудь Тойоты или Хонды. Для него автомобиль был не роскошью, не самовыражением, как для большинства русских людей, а, как говорил Остап Бендер, всего лишь средством передвижения. Поэтому, пересев с Жигулей на Фольксваген он особой разницы не почувствовал. А может и заметил что-то, да не придал этому особого значения, Руль там же, педали те же, даже кузов почти такой же – универсал. Что там было четыре колеса, что здесь – и все равно - четыре.

В те годы, он арендовал цех на авиационном заводе, а поскольку его тесть входил в руководство этого завода, то оформил его, чтобы не вызывать лишних вопросов, слесарем с выдачей соответствующих документов, которыми Вовке неоднократно пользовался, чтобы отмазаться от ГАИшников. Тогда зарплаты были низкие, а безработица высокой, менты были злы, и на власть, и на страну, поскольку на фоне всеобщей разрухи они поняли, что упускают бразды правления, которые давали им, пусть и не очень большой, но постоянный «левый» доход. Поэтому, прикинувшись «своим», то есть таким же, пострадавшим от краха СССРа «шлангом» можно было уйти от наказания.

И вот как-то вечером едет Володя домой, после напряженного трудового дня, усталый. В голове никак не утихнет шум и гам от очередной перепалки с рабочими, которые, как это постоянно бывает с подчиненными, стараются сделать все по-своему, а не так, как приказал начальник. А потом, вместо того, чтобы признать свою вину и переделать, начинают, вместо этого, доказывать с упорством идиотов, что черное – это, по их понятиям, белое. Причем выворачивая все так, что вроде как за неверно сделанную работу, их начальство еще и благодарить должно. Вот и раздумывай теперь как исправить!

И, в такой момент, его неожиданно тормозит гаишник. Весь в своих мыслях, Володя, не задумываясь ни о чем, вылазит из машины, даже не прикрыв дверь, подходит и предъявляет документы, среди которых, специально на такой случай, положен заводской пропуск, с ярко написанным, в графе «Должность» толстой черной ручкой, словом: «СЛЕСАРЬ» и канючит:

- Ну, Начальник, ну все так плохо… зарплату задерживают… работать сверхурочно заставляют, никакой управы на этик буржуев нету… и тут еще ты…

Мент вскинул на него удивленные глаза и, как бы, даже покачнулся от услышанного. Но Вовка, не поняв причины этого жеста, продолжил талдыкать всю ту же дребедень, которую мент слушал со все более и более разгорающейся улыбкой. Наконец, когда Вовка сделал паузу, чтобы заглотнуть побольше воздуха и продолжить говорильню, мент прервал его взмахом своего жезла, ткнув в сторону автомобиля и злобно промолвил сквозь зубы:

– А эту тачку ты на свою слесарную зарплату купил?

Володя, в ту минуту, был очень далеко от земных проблем и начисто забыл, что у него уж неделю как нет Жигуля, а вместо него теперь Фольксваген, который в нашей нищей стране, даже здорово подержанный, знаменует собой достаток и престиж. Он настолько глубоко ушел мыслями в себя, что, по его же словам, для него было громом среди ясного неба, увидеть вместо ржавой по бокам Четверки, довольно чистенький, ухоженный, зеленый Пассат. Ему, на какое-то время даже показалось, что все это бред, или сон, или его машину угнали… но это не мое! – пронеслось в его голове… усталый ум никак не хотел возвращаться в мир реальности. Поэтому прошло некоторое время, продолжительность которого он так и не смог вспомнить, чтобы осознать произошедшее и сделать правильные выводы, спросив

– «Сколько?»

1994 г. Ольга «Неопалимая Купина»
Это произошло в начале 90-х годов, когда нищая и голодная Россия, вырвавшись из советского плена, жадно набросилась на блага западной цивилизации, в особенности на то, что для простого советского человека было совершенно недоступно – на автомобили. Благодаря советской отсталости, со свистом очищались европейские (и не только европейские) свалки, поскольку наши люди хватали все без разбору, с единственным условием – как можно дешевле. Многим эта дешевизна, впоследствии, очень дорого обошлась.

Но не будем о трагическом (сколько знакомых умерло, да покалечилось на старых неисправных машинах), а вспомним случай, когда все это закончилось, просто, на уровне анекдота.

Дамочка «ближе к сорока» из соседнего подъезда, рассорившись с мужем, осталась одна-одинешенька и замаялась душевной тоской. Сыну – тринадцать лет, мать ему совсем не интересна и нужна только как источник денег. Любовник, особенно женатый, улучающий тебе редкие минуты среди вечной спешки домой, к семье,- та еще головная боль. А не женатый, тем более молодой, требует значительных расходов. Поскольку она была женщиной не то, чтобы красивой, но чертовски привлекательной и знала себе цену, то ни того, ни другого ей не хотелось. А чтобы скрасить свое одинокое существование решила купить себе автомобиль. Но поскольку зарплаты в те годы почти у всех были копеечные (выпускающий продюсер радиостанции получая всего лишь две тысячи долларов чувствовал себя в этой стране чуть ли не миллионером), то у нее хватило денег только на старый-престарый Форд, которому от роду было лет пятнадцать. Я как-то прокатился на этой машине – неустойчивость ее была потрясающей, а руль великолепно ощущал все неровности дороги. Все это больше напоминало карету с деревянными колесами, а не автомобиль.

Заплатив, аж целых полторы тысячи долларов за это чудо с немецкой помойки, она не нашла ничего более умного как сразу же рвануть на дачу, расположенную среди Оршинских болот близ города Калинина (нынешняя Тверь). По ее словам, туда она добралась более-менее сносно и довольно быстро. Заглушила тоску одиночества, как положено у русских людей, выпивкой. Отдохнула два денька и собралась обратно.

А вот на обратной дороге и началось...

Но, как положено в художественной литературе, где в отличие от милицейских сводок, все поставлено с ног на голову, я тоже начну повествование с конца.

Итак, я стоял во дворе и курил. Было как раз, около полудня. Солнце, несмотря на летнюю погоду, еще не начало припекать, хотя начало 90-х годов было отмечено значительным потеплением. Поэтому можно было спокойно стоять на открытом месте посреди двора и, куря, рассматривать проходящих людей и проезжающие (тогда!!) изредка автомобили.

И вот, в дальнем конце двора замаячил темный силуэт ольгиного Форда. Здесь стоит заметить, что наш двор имеет форму острого угла, причем я стоял именно в вершине этого уголка, поэтому ее автомобиль сначала, приближался ко мне, а потом, совершив вокруг меня, практически, разворот, удалился.

Проводив его глазами, я, с тревогой, заметил, что за ним тянется четкий след из капель разного размера, переливающихся на ярком дневном свете. Оба-на – подумал я и посмотрел туда, откуда автомобиль приехал. След тянулся до самого въезда во двор и терялся где-то на улице

Проблема!

Я изо всех сил рванул к остановившейся машине с криком: «Глуши мотор! Глуши мотор!»

Ольга, которая к тому времени уже припарковалась среди других автомобилей, стояла возле машины и удивленно глядела на меня. Заметив мою взволнованность, она послушно открыла дверь и выключила двигатель.

– Теперь капот открой!

Она, начав искать ручку открывания капота, которую трудно было нащупать, как это часто бывает на старых машинах, поскольку она была более чем наполовину отломана, одновременно стала спрашивать меня, что же такое случилось с ее машиной, если она на двести километров пути заправлялась четыре (!!!) раза.

– Сейчас узнаешь, но вначале проветрим – буркнул я.

Все еще неосознавая случившееся, она подняла капот, продолжая повестовование о ста шестидесяти сожженных литрах и пройденных двухстах километрах.

– А это тебе ни о чем не говорит – спросил я – тыча пальцем на оставленный во дворе след, который, несмотря на нежаркий, но теплый, день, еще не высох.

– Нет! – бесхитростно ответила она.

– Это!... (сделав значительную паузу) – Бензин! – буквально прокричал я.

– А!... Так значит он у меня попросту вытекал... – многозначительно произнесла Ольга. – А я то думаю – почему машина ест так много – может сломалась.

– Нет, не сломалась, так – ничего особенного – усмехнулся я, добавив расхожую фразу «иномарки ведь не ломаются» – могла устроить небольшой фейерверк на пути в Москву.

– М...м...м – как-то непонятно замычала Ольга. Что в этот момент творилось в ее голове трудно было сказать. Но на лице никаких мыслей и чувств заметно не было. Так – если приглядеться, легкое недоумение, и все…

Поскольку времени за разговорами прошло много я решил, что бензин малость проветрился.

– Заводи – приказал я.

Она запустила двигатель и сразу стало видно, как из лопнувшего бензопровода брызжет веселая струйка бензина. Машина была старая – еще карбюраторная и, как назло, лопнул шланг до бензонасоса, поэтому она, несмотря на перерасход топлива, все же ехала.

Меня не удивило, что эта дамочка ничего не заметила. Но ведь она четыре раза заезжала заправляться! Неужели во все эти разы никого не было рядом, неужели никто не обратил внимания на тянущийся за ее машиной бензиновый след. Даже на дороге и то можно было бы его заметить. Или всем на все и на всех плевать. Последнее вернее.

Я выключил движок. Стало тихо…

– А что? Сможешь мне шланг поменять? – преспокойно спросила Оля.

Я устремил на нее испепеляющий взгляд, но она, судя по всему, не поняла его значения и, решив, что мне неохота помочь ей, надула губки.

– Ты хоть понимаешь, (я едва не сказал «дура»), что чуть-чуть не сгорела?

– Неужели... – по детски, наивно, вымолвила она.

С той поры я прозвал ее «Неопалимая купина».

-1991 г. Все дело в цене на билет
Произошло это в начале 90-х годов, когда умирающий совок, в страхе перед всемирным признанием оккупации Афганистана, все-таки вывел свои войска, но, чтобы не скучать, развязал новую, теперь уже чеченскую, войну. За десять лет афганскую школу прошли многие и, при случае, пользовались своими навыками. Некоторые, как говорится, налево и направо, а иные так, что называется «по особому случаю».
Вот такой, «особый» случай мне и довелось как-то наблюдать.
Ехал я в каком-то троллейбусе, неподалеку от Казанского вокзала. Номер его я, за давностью лет, позабыл, да и точно не помню, где он ходил, хотя, если посмотреть на карту, наверное он до сих пор там нарисован - в этой стране изменения, особенно в троллейбусах. происходят весьма редко. Могут подвинуть вправо-влево, на чуть-чуть укоротить или удлинить маршрут и все. Провода, подстанции не дают размахнуться.
Ну вот, троллейбус этот был совершенно пуст - от силы человек пять. Да и двигался он какими-то закоулками среди пакгаузов, складских строений, по тогдашним пустынным улицам, открывая двери на остановках чисто символически, поскольку никого там не было. Я стоял около громадного окна на задней площадке, а неподалеку от меня, на повернутом против хода движения сидении, расположился какой-то парень. Парень - не парень, мужчина - не мужчина. Невысокий, худощавый, одетый как-то невзрачно. Именно невзрачно - не по-стариковски, не по молодежному, а нейтрально. Единственное, что бросилось мне в глаза - портфель! В руках он держал довольно щегольской портфельчик «дипломат», который был в моде лет пятнадцать назад перед описываемыми событиями, когда мы учились в институте. К этому времени он уже вышел из моды и, то что называется - исчез с экранов. Я назвал этот портфель щегольским не потому, что он был какой-то особый или роскошный, а потому, что, в отличие от своего владельца, он был блестящий. Тусклое московское солнце, еле-еле пробивавшееся через плотные молочные облака и давно немытые стекла троллейбуса, играло на его глянцевых боках. В руках этого человека он смотрелся как-то чуждо.
Я обратил внимание на странного субъекта и тут же начисто забыл о нем. Рассматривать его, задумываться о нем мне почему-то не хотелось. Так бы и прошел он через мою жизнь незамеченным, если бы...
Если бы на очередной пустынной остановке в салон не ввалились три парня. Они были молоды, некрасивы, с глупыми лицами и грубыми чертами, зато здоровы, как быки. Таких в начале 90-х годов называли «бандитами», хотя большинство из них такого высокого звания не заслуживали, поскольку являлись обыкновенными хулиганами. Весь их вид выказывал в них спортсменов, которых СССР оставил без средств к существованию. У меня у самого сосед по подъезду занимался регби и почти тридцать лет прожил на полном социальном обеспечении, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь, а лишь пиная крепкими ногами яйцевидный мяч. Но, закончились 80-е годы и настало время платить по счетам. Регбисты такого уровня и такого возраста стали не нужны и его «отставили» из спорта. В тридцать лет он оказался, как малый ребенок, не способным ни к чему. Профессии нет, навыков нет, ума - тоже нет, хитрости, оборотистости, а, главное, и желания-то ни к чему никакого не было. Спортсмен одним словом! Отец пристроил его на почту грузчиком. Такой переход из «знаменитости» в чернорабочие не прошел даром - он, как положено среди русских, запил с горя и быстренько подобрался, правда, пропустив сначала «туда» своего отца. Поперек батьки в пекло не полез.
Три мордоворота, ввалившись в троллейбус, завопили «ваши билеты» и начали их проверять. Я, принципиально, никогда, со школьных лет, за проезд не платил, но возил с собой помятые билетики, которые подбирал на улице, с бог знает какими номерами, четко осмыслив идею, что те, кто их проверяет, вряд ли умеют читать. Не тот коленкор!
Так и в этом случае - внимательно посмотрев на, вынутый мною из кармана, мятый кусок бумаги, верзила, надорвал его и возвратил мне. Я повернулся к нему вполоборота и заметил, что двое остальных сгрудились около сидения владельца глянцевого чемоданчика. Оттуда раздавались звуки, типа, «ребята, да отстаньте», «плати штраф», «не до вас мне», «тогда в отделение»... Было ясно, что у невзрачного субъекта билета не обнаружилось. И, видимо, не было денег, чтобы заплатить штраф. До следующей остановки, продолжалась словесная перепалка, но, как только двери открылись, один громила, схватив за шиворот коротышку, с криком «в отделение пошел, сука», потащил его к дверям. А чтобы тот двигался побыстрее, второй вмазал ему под зад коленом, да так, что дипломат в его руках заболтался-завертелся. Третий рук не распускал, но, выходя, сквозь зубы, злобно цедил: «штраф не заплатил - пиздюлей получил».
Они вытащили его на такую же, как и все предыдущие, пустынную остановку и сгрудились кучей. Я решил, что они собираются отметелить его ногами, но не тут то было. Я даже и не понял, что произошло, просто двое верзил сразу повалились в разные стороны на асфальт и больше не шевелились. А третий, который шел сзади и бормотал о грядущей расплате, еще стоял, но через мгновение и он рухнул как-то набок и принялся кататься по земле, обхвативши руками голову. Его, не то вой, не то крик, был отчетливо слышен в троллейбусе. А невзрачный-невысокий взял свой дипломат, который оказывается стоял на тротуаре (чего я поначалу не заметил) и, не оглядываясь, отправился восвояси. Из окна удаляющегося троллейбуса я несколько секунд видел его силуэт, пока он не исчез за какими-то зданиями из красного кирпича.

-2006 г. В сапогах
Дикость не есть сопротивление достижениям цивилизации или их неприятие, это еще и их невосприятие, не перевод на подсознательный уровень - не превращение в привычку, в образ и стиль жизни. Поэтому сделать из дикаря цивилизованного человека также невозможно, как невозможно из уличного щенка вырастить породистую собаку. Этот процесс требует времени. Должно смениться несколько поколений, пока цивилизованность не запишется в генетической памяти.

Если дикарю дать образование, то это будет, всего лишь, образованный дикарь. если ему дать воспитание - воспитанный дикарь, в своей душе оставшийся все тем же дикарем, каким и был, готовым по первому кличу «Я-ху», сбросив с себя личину цивилизованности, вернуться в свое родное, дикое, состояние.

Показательный примерчик.

Отмечу, что дело происходит поздней осенью, когда на улице моросит мелкий холодный дождик, кругом лужи, раскисшие, ставшие клейкой массой, опавшие листья, грязь и полумрак. Но иногда, ни с того, ни с сего, вдруг выглянет радостное, почти весеннее, яркое солнышко и заиграет, заискрится в лужах. И, от этого, на душе становится так светло и так радостно, что любые неприятности кажутся совершенным пустяком. Вот именно в такой день все это и произошло.

К этому времени, мы встречались уже, примерно, в общей сложности, квартал. Хотя наши встречи и не были так часты, но шесть-семь раз, особенно для молодой женщины, срок достаточный, чтобы пресытиться. А, как известно, пресыщение ведет к отвращению и, чтобы этого не случилось, люди идут на всяко-разные уловки и хитрости, что, собственно говоря, и явилось причиной написания Кама-сутры. Хотя многое из написанного там - чистая фантастика, неприемлемая для обычного человека. В сексе, как в любой естественной надобности, мало разнообразия. Его можно смело уподобить питанию, где блюда разнообразны, а способ их употребления - неизменен. Поэтому людям так свойственно менять партнеров, ведь заниматься любовью с одним и тем же человеком, тоже самое, что день ото дня есть одно и тоже кушание.

Вот и моя подруга, на последних встречах, стала как-то скучать в постели и отдаваться мне уже не с тем напором, и не с той страстью, чем ранее. Я не вмешивался, считая, пусть женщина сама найдети выход из создавшегося положения. Это правило всей моей жизни - никогда не вмешиваться в дела женщин, логика которых для меня до сих пор остается загадкой. А раз я чего-то не понимаю, то, вмешавшись, наломаю дров и сделаю только хуже. Пусть решает сама. Тем более, что это для меня она - малышка, а по сути - очень взрослая женщина - почти двадцать пять лет. Может быть, ей надо бросить меня и найти нового любовника, либо потребовать от меня каких-то изменений, вроде как - отрасти себе бороду, или придумать, что-нибудь новое для себя.

Она выбрала третье. И придумала! Такое!

Как только она вошла в дверь, стало ясно, что она одержима какой-то идеей, которую решила до поры до времени не раскрывать. В ней отчетливо светился тайный огонек, некоторое лукавство, хорошо заметное на ее бесхитростном лице.

После небольшого вступления, которое обычно затягивается у любовников, то на полчаса, а то и на час, она глянула на меня так, как будто бы обожгла огнем. Почувствовалось, что в ней воспылало былое чувство, немного угасшее в наши последние встречи.

- Знаешь - нараспев произнесла она - я в интернете видела картинку, где они делают это в сапогах

- Да, я тоже видел подобное - поддакнул я, довольно бесстрастно, сделав вид, что меня это не касается, хотя отлично понимал, куда она клонит.

- Так, может быть, нам тоже попробовать?

- Можно - согласился я и только хотел продолжить, что надо бы купить для нее лаковые сапожки в интим-салоне, как вдруг заметил, что в ванной противно журчит вода. Видимо моя подруга, умываясь, не до конца довела джойстик.

Я встал и поплелся в ванную, хотя мне этого ужасно не хотелось. Я думаю всем ясно, что нежится в кровати рядом с молодой, пухленькой, мягкой и теплой дамой намного приятнее, чем выключать воду, но мне не хотелось, чтобы там скапливалась влага. Поскольку затем автоматически включится вентилятор - как-никак, а будет шуметь, да и роса на стенах совершенно не нужна. Тем более у нас перерыв - можно на минутку и отвлечься.

Находясь в ванной, я услышал торопливые шаги моей подруги. Она явно пробежала по квартире туда-сюда, пытаясь сделать это незаметно. Но дама она весьма крупная и высокая, поэтому, несмотря на мягкий пол, ее шаги не услышать невозможно.

Вернувшись в комнату, я узрел ее в грациозно-вызывающей позе на кровати, в тех же самых сапогах, в которых она пришла с улицы. Я остолбенел. Глаза ее светились, а губы кривились в хитрой улыбке. Было видно, что она очень рада произведенному на меня впечатлению.

Я был настолько поражен увиденным, что молчал, медленно двигаясь вдоль кровати, и разглядывал лежащую, неуклонно приближаясь к тому месту, где на весьма дорогих простынях помещались ее грязные сапоги. Я намеривался посмотреть - хватило ли у этого «человека», с почти уже полученным высшим медицинским образованием, ума хотя бы протереть подошвы. Но она расценила мое передвижение по-своему, по-женски.

Поэтому, стоило мне только оказаться между ее подошвами, она, со словами, «давай, мой милый, рискнем в сапогах», раскинула руки и томно изогнула плечи. При слове «рискнем», я чуть было не засмеялся, подумав, что во всем этом есть значительная доля риска. И слава богу, что «не», а то бы испортил довольно милой женщине праздник. Она же, видя мое замешательство, опять же, расценив его по-своему, по-женски, задрала кверху ноги, так, что стали хорошо видны, запачканные осенней непогодой, подошвы с налипшими по краям кусочками грязи и завопила от радости и вожделения. Я пригнулся, чтобы посмотреть насколько же грязны ее сапоги, а она, единым махом, закинула пыльные голенища мне на плечи, да с такой силой, что вокруг моей головы затанцевало облачко пыли, хорошо видимое в лучах света, пробивающихся сквозь неплотно закрытые шторы, обхватила ими мою шею и, уже намного нежнее, произнесла: «Давай, бери меня, милый!»

Как говорится: «взялся - бери»!

-Полагайся на судьбу
В жизни, я очень часто вел себя по принципу «куда кривая вывезет» или, скажем так, - полагался на судьбу.

Многие говорили,что я - трус и поэтому, попав в затруднительное положение, от страха теряю разум, силы, опускаю руки... Может быть, со стороны это и выглядело подобным образом, но на самом деле я, поскольку с детства обладал плохим зрением, выработал принцип - «если не видишь дороги - стой». Что, собственно говоря, является вариантом известной поговорки - «поспешность необходима только при ловле блох». Дело в том, что разум обладает определенным быстродействием, зависящим от многих причин, к тому же постоянно изменяющимся во времени. Поэтому, зачастую, человек становится в тупик не потому, что выхода нет, а от того, что он его не видит. Ему необходимо время на то, чтобы осмотреться и, главное - осознать. Поэтому торопиться не слудует.

Приведу такой примерчик.

Заблудился я как-то в лесу. Вроде и лес знаком, а вот - никак не разберу куда идти. Другой бы принялся маяться, бродить, искать тропинки или приметные места и, в конце концов, выбился бы из сил, закружился, а, в худшем случае - вдарился в панику... Короче - караул. А я - сел на поваленное бревно и стал ждать...

Чего ждать? Перста Судьбы! Сколько я просидел уже не помню. Наверное - час, а может даже больше. Помню, что ощутил себя отдохнувшим, набравшимся сил, как вдруг, где-то слева, услышал отдаленный шум электрички. Глянул на часы - четыре с лишним - закончилось дневное окно - ну вот и выбрались. А стал бы я ходить и дорогу искать мог бы за хрустом веток и собственными шагами поезда-то не услышать!

Есть еще такое слово - интуиция. У него имеется очень умное научное определение, которое я, естественно, здесь приводить не буду, а скажу проще: это - неосознанное знание. Ни для кого, ни секрет, что существует сознание и подсознание. Сознанием управляет наша воля, а подсознание работает помимо нее, само по себе. Я могу идти по улице, решая какую-то математическую задачу или сочиняя письмо любимой девушке и ни разу не споткнусь, несмотря на то, что мне кажется, будто бы я ничего не вижу вокруг. Но есть и другой вариант - нам зачастую кажется, что мы ни о чем не думаем, ни на что не смотрим, голова наша пуста - мы отдыхаем, однако это не так. Сознание отдыхает, но подсознание - безостановочно трудится.

Был у меня в жизни очень интересный случай.

Моя знакомая пригласила меня на подмосковную дачу, а по пути сообразила, что не купила чего-то такого для ужина и решила сойти не на своей платформе, стоявшей почти что в лесу, а ранее - в каком-то городке или поселке, где есть рынок.

Мы шли не торопясь, поскольку следующая электричка должна была прийти только через полчаса, а рынок был рядом с платформой. Да и рынком-то его трудно было назвать - пустынная асфальтовая площадка обнесенная со всех четырех сторон глухим высоким забором и несколько прилавков сгрудившихся в, противоположном входу, конце площадки. Я шел, честно сказать, в радужных мыслях - впереди целых два дня вместе, без ее сына, без ее родителей - только друг для друга. Что может быть еще сладостнее для молодого человека.

Наверное, мы разговаривали по дороге - сейчас уже не помню. Зато хорошо помню, что, неожиданно для самого себя, вдруг, как осел, застопорился у входа. Да-да - мне, ну просто нож острый, не захотелось заходить на этот рынок. Я сказал Ирине, что подожду ее здесь, покурю, а когда она что-нибудь купит, увижу, подойду и заберу сумку.

Она отправилась к прилавкам, а я, за сигаретой, размечтался о предстоящих двух днях и то, что называется «поплыл». Из этого состояния меня вывел какой-то дикий крик, женский визг, донесшийся от прилавков.

Оказывается, за сладостными грезами, я и не заметил, как немного отошел от входа и стал невидим из рынка. Я быстро сделал два шага ко входу и увидел бегущего со неимоверной скоростью, навстречу мне, человека. Я даже не помню услышал ли я крик: «Держи вора», но и так понял, что произошло - реакция сработала мгновенно. Я продолжал двигаться навстречу бегущему с дурацкой улыбающейся физиономией, а когда он поравнялся со мной, выбросил вбок правую ногу...

Удар был страшен! Я своей              подножкой немного подбросил его вверх, поэтому шлепнулся он сначала подбородком и, по инерции, малость проскользил по тротуару. Раздался звук, как будто бы с крыши дома уронили мешок картошки. Я не смущаясь подошел и аккуратно вынул у него из руки кошелек. Пальцы его не отпустили, но свободно разгибались - видимо он был еще жив, хотя из под его лица вытекала кровь. В этот момент ко мне подбежала Ирина - на наше счастье поблизости никого не было, а те, кто наблюдал эту сцену с другого края привокзальной площади, еще не сообразили, что делать. Поэтому, мы поспешно двинулись к платформе, а там, как по заказу, тут же подошла электричка. По извечному правилу, проверенному еще стариком Орфеем, мы не оглядывались. На следующей платформе мы тотчас сошли, хотя нам надо было сходить на следующей остановке и, через лес, пешком, направились к даче.

Короче - для нас - все обошлось.

И вот, по прошествии многих лет, я подумал - что меня остановило? Почему я не пошел на рынок, а остался у входа? У прилавков вора остановить было бы невозможно - уж очень быстро он бежал. Видимо я, что-то такое уловил, то, что не пустил в свое сознание, но подсознательно отметил. Странное поведение, неприятный субъект - не знаю толком, в памяти ничего не осталось. Сознание мое пребывало в радужных мечтаниях, но подсознание - продолжало беречь меня и, как видим, поступило совершенно правильно.

Совсем старый

Недавно, я заехал в свой старый дом и, выходя из подъезда, только открыв дверь, заметил двух девочек лет восьми-девяти, стоящих поодаль. Поздоровавшись, я прошел мимо и, сворачивая налево, все-таки, обернулся. Чем-то они напомнили мне мое детство, когда мы также вот стояли у родных дверей, глядя на проходящих взрослых, на мир вокруг, даже не представляя насколько быстро промелькнет жизнь, как молниеносно вырастут дети и внуки, а просто радовались каждому новому дню, только потому, что он - новый, а значит принесет новые радости. О горестях мы и не помышляли тогда.

И тогда я увидел, как к девочкам от угла дома приближается большой рыжий кот, с широченной мордой и обкусанными с левой стороны усами.

Кошки - моя слабость. Конечно, я не мог себе позволить пройти мимо такого экземпляра, поэтому повернул обратно, сожалея, что не захватил с собой фотоаппарата.

По тому, как кот терся о детские ноги, было видно, что дети с ним в дружбе. И я решил, прежде, чем погладить это чудовище, немного поразвлечь девочек и громко замяукал, как бы приветствуя кота. Он ошалело посмотрел на меня - может быть на его языке это была какая-то околесица и он удивился, что двуногий гигант может произносить такую глупость. Зато дети совершенно спокойно отнеслись к тому, что дедушка мяукает. Чего я совершенно не ожидал и думал, что их это удивит и может даже развеселит. Но они восприняли мое мяуканье как должное..

Решив сыграть в эдакого доброго сказочника, я рассказал им, что неделю назад тренировался мяукать на разные голоса, поскольку моей жене в фонограмму надо было вставить кошачий мяв, а стандартные «мяу» из архива ее не устраивали. Какие-то по длительности, а большинство - по интонациям. Поэтому мне пришлось довольно долго и довольно много промяукать, пока она выбрала то, что ей действительно понравилось.

Я думал, что хотя бы это их удивит, но - нет - они восприняли это совершенно естественно - мяукает человек - значит мяукает. Только заметили мне, что у кошек на самом деле очень много разных интонаций.

Затем, одна из них, рассказала, что этого кота она совсем недавно, палкой, отгоняла от другого, дабы они не дрались. Но они набрасывались друг на друга и ужасно орали, хотя после третьего удара все-таки разбежались.

Ага! Теперь стало понятно почему усы кота с левой стороны были обкусаны, а щека обслюнена.

Все это время, пока я разговаривал с детьми, неустанно гладил и чесал рыжего котяру, который при этом самодовольно изгибался, урчал, вертел мордой, подставляя те участки своего тела, которые было необходимо почесать в первую очередь. Но недаром говорят, что кошку до смерти не загладить и в какой-то момент я устал, бросил это занятие и распрямился, увидев перед глазами знакомое окошко.

- Господи! - подумалось мне - Полвека прошло! Полвека! А под окнами Кошатницы по-прежнему сидят кошки и играют дети. Не удивлюсь, когда эти девочки будут уже на склоне лет, а нашему дому перевалит за сотню, у этого окна опять будут сидеть кошки, а около них стоять восьмилетние дети, как мы когда-то, тогда уже целое столетие назад...

От этих мыслей мне как-то взгрустнулось, поскольку я понимал, что не увижу тех детей и даже не увижу как вырастут эти девочки, поэтому, чтобы отвлечься, я продолжил играть в доброго сказочника.

- Вот, дети - сказал я - указывая своей рукою на Кошатницыны окна

- Давным-давно, наверное когда ваши бабушки еще не родились... - начал я свою речь, но девочка, стоявшая слева, прервала меня фразой:

- Нет, моя бабушка очень старая - ей пятьдесят лет!

Пропустив ее фразу мимо ушей, я продолжил:

- Вот в этой квартире жила старушка у которой было около тридцати кошек...

- Сколько?? - спросили дети хором.

- Тридцать, а может даже сорок, - ответил я - мы в то время были такими же маленькими, как вы и считать не любили. Зато мы часто заходили в эту квартиру и видели кошек всех цветов и размеров, больших и маленьких, пушистых и ободранных - везде! Они ходили по полу, валялись на диване и на креслах, сидели на шкафу, на серванте, некоторые нагло запрыгивали даже на рамку картины, висящей на стене...

- Ух-ты - у нее была картина! - неожиданно удивленно сказали дети опять же хором. Видимо картина для них была чем-то из другого мира.

Я еще немного порассказал им про Кошатницу, про то как мы, в их возрасте, здесь играли, какие цветы росли в ныне безжизненном огороде, как Кошатница ходила в Гастроном за рыбой и к ее приходу коты со всего дома собирались у нашего подъезда в ожидании кормежки, какая здесь была вонь и от рыбы и от кошек и еще много всякой всячины, при этом заметив, что дети очень пристально смотрят на меня. Да - они слушают, но что-то их беспокоит и поэтому они внимательно присматриваются ко мне.

Закончив роль доброго сказочника, я простился с ними и направился к пятому подъезду, к концу нашего дома, где стояла моя машина.. Когда я дошел до третьего подъезда, девченки, неся на руках это рыжее чудище, обогнали меня и, опять же пристально глянув на меня, сказали, что несут его к своему, четвертому, подъезду. Кот ехал на руках с такой умильной мордой, что я даже рассмеялся, сказав - Ох, хороша, кошачья жизнь!

А свернув за угол своего старого дома, я вдруг понял, почему так странно-внимательно смотрели на меня эти дети. Ну да! Их «очень старая» бабушка может еще и не родилась, а может лежала в пеленках, в те времена, про которые я им рассказывал. Так каким же старым в их понимании должен быть я, одетый в джинсовый костюм, темнокоричневую ковбойскую шляпу с завязочками на подбородке и с обилием разнообразных перстней на пальцах. Видимо в их понятии «очень старый человек» таким быть не мог. Но я существовал. И, вероятно, они никак не могли поверить - действительно ли я так стар или все им вру...

 

 

Ничего не поднимется

Как я уже неоднократно упоминал, Марк Исаевич работал на автобазе среди людей разных соловий. От вечно подвыпивших слесарей, неспособных связать между собой двух слов, до культурных и образованных партхозруководителей. И со всеми ними он с легкостью находил общий язык, гибко подстраиваясь под нравы и интересы собеседника так, что говорящие всегда чувствовали себя с Марком Исаевичем на короткой ноге. Имелись в его окружении и те, кто не получив достаточного образования и воспитания, были наделены тем, что называется, задним умом и по острословию и находчивости, соперничали с Марком Исаевичем, нередко вступая с ним в словесные перепалки, заканчивающиеся традиционным обоюдным хохотом.

В общем, Марк Исаевич никогда не жаловался, что он находится не в своей тарелке, что ему скучно в этом коллективе и был весьма доволен жизнью. Но вот однажды коса нашла на камень.

В бухгалтерию автобазы откуда то, либо сверху, либо сбоку, прислали некую Элеонору Матвеевну - даму неопределенного возраста, образования и воспитания. Ей можно было дать, и двадцать пять, и пятьдесят - все зависело от направления взгляда, времени и иных причин. Глянешь - вроде молодая, а через минуту - вмиг постареет лет эдак на пятнадцать. Иногда говорит умно и красиво, а в другой раз - такую глупость понесет, да с таким провинциальным акцентом, что смешно становится.

Стоило ей только появиться в отделе, как она объявила, что хоть и не подавец, но здесь человек временный, поскольку ей готовят место в минавтодоре. На это уйдет некоторое время и ее задача здесь - перекантоваться. Общаться ни с кем она не желала, говорила всем «вы», обращалась исключительно по имени-отчеству и всем своим видом подчеркивала, что она птица нездешнего полета и, что гусь свинье - не товарищ.

Но не бывает правил без исключений.

Как-то раз в бухгалтерию зашел Марк Исаевич и, в разговоре со старшим бухгалтером, отпустил какую-то из своих шуточек, от которой все присутствующие начали смеяться и говорить Марку Исаевичу, насколько он остроумный, какой проницательный, ну просто - душа нашего коллектива. Это, по-видимому, зацепило Элеонору Матвеевну - маленький, невзрачный, уже немолодой, еврейчик имеет всеобщий успех. А на нее - никто не обращает никакого внимания, даже мужчины не пялятся на ее необъятный бюст. Хотя - чего ей было обижаться - ведь она сама себя так поставила? Но... Но - женщины неисповедимые создания. Вечно хотят одного и в тот же момент - другого - никак с первым несовместимого.

Поэтому, с того дня она принялась докучать Марку Исаевичу своим обществом, напирая на то, что мы, если так можно выразиться, одного поля ягодки и должны, несмотря на несхожесть, держаться вместе.

Марк Исаевич был не против и они разговорились.

Та, с места в карьер, задала ему каверзный вопрос. Почему он, слывущий таким интеллигентным, образованным и остроумным человеком никогда в обеденный перерыв не читает книг? Почему все сорок пять минут, свободные от работы, он посвящает курению и беседам с совершенно необразованными низкими людьми. На что Марк Исаевич ответил, что в юности и так много прочитал всякого-разного. А беседы с людьми, пусть даже необразованными, дают намного больше, чем все книги на свете.

Такой оборот только раззадорил Элеонору. Она принялась укорять Марка Исаевича словами, что человек, считающий себя образованным, не имеет права останавливаться на достигнутом, а обязан постоянно развиваться. Ведь жизнь не стоит на месте! А если ты отстал от жизни - то, считай, умер - ведь жизнь ушла далеко вперед. Марк Исаевич, почувствовав себя пристыженным, попытался оправдаться тем, что уже немолод и читать-то ему стало тяжеловато, нужны очки, а ими неудобно, да и непривычно, пользоваться.

Элеонора показно ужаснулась и спросила:

- Так вы, получается, и дома книг не читаете?

- Нет, не читаю... - честно признался Марк Исаевич - я больше телевизор люблю да Высоцкого послушать. А книги у меня Валя собирает - это ее хобби.

- Высоцкого? - вскипела Элеонора - Да вы что? Там одна непристойность! Кабак! Как вам не стыдно!

После этих слов Марк Исаевич понял, что на общении с Элеонорой надо ставить крест и пришел домой начисто убитым. Он долго жаловался мне, что, в принципе, неплохая женщина обладает какой-то убогой логикой не знающих полутонов. У ней либо плохо, либо хорошо. Среднего - не дано. А ведь, Вевик, - продолжал он - вся наша жизнь проходит в полутонах. Мы никогда не достигаем, ни истинного света, ни истинной тьмы.

Я попытался ему возразить, заявив, что смерть - и есть истинная тьма. Но он отвергнул мое возражение словами:

- Я же вам сказал - протекает жизнь! А вы мне - про смерть сразу же. К тому же черт его знает - она истинная тьма, или истинный свет, а может, и то, и другое сразу.

После чего сел в кресло и как будто бы отключился. Я понял, что его надо оставить наедине со своими мыслями и вышел из комнаты.

Я понимал отчего так грустит Марк Исаевич - он никогда не отталкивал от себя людей, а выслушивал и помогал словом и советом всем - от бедной молодой уборщицы, страдающей от запойного буяна-мужа, пришедшей занять три рубля до получки, до парторга, мучающегося вопросом как бы так разместить наглядную агитацию, чтобы вышестоящее начальство вручило их автобазе переходящее Красное Знамя.

Время шло, а диалог с Элеонорой Матвеевной у него не складывался, ибо она, не просила совета, не делилась впечатлениями, даже не сплетничала, а взяла себе за правило поучать Марка Исаевича. Причем целью ее поучений было размежевать его с тем коллективом, в которым он работал.

- Что у вас общего с ними? - выговаривала она ему - Вы, образованный культурный человек. А они? У многих из них нет даже среднего образования! Зачем вы тратите себя на подобных людишек? Понимаю - по наивности считаете, что обогащаете себя общением, расширяете свой кругозор, узнаете что-то новое. Нет - наоборот - растрачиваете себя ничего взамен не приобретая. Они ничего не дают вам, а только берут, скорее хапают. Ваши знания, ваш опыт, вашу мудрость. Пройдет еще немного времени и в вас не останется ничего. Вы превратитесь в пустой флакон и тогда те, кто благоговел перед вами, кто выспрашивал у вас совета, все они - оттолкнут вас. Не помогут, ни словом, ни делом и даже руки не подадут. Это с горы катятся камни, а из ямы ничего не вытащишь. Надо покорять вершины, а эти людишки тянут вас вниз, в эту яму, поскольку там - их место.

Марк Исаевич сначала выкручивался, надстраивая догадки над домыслами, силясь доказать необходимость общения со любыми людьми, независимо от их качеств и социального положения. А когда это ему, естественно, не удалось, не имея смелости потребовать от нее прекратить подобные нападки, принялся прятаться, уходить из здания, короче - делать все, что угодно, лишь бы избежать общества Элеоноры Матвеевны.

Этот период стал самым черным в жизни Марка Исаевича. Он, как не странно, стал даже меньше курить, зачастую пребывая в каком-то мистическом трансе, не реагируя на внешние раздражители.

Как-то раз я зашел к нему в комнату и застал его, роящегося в книжном шкафу. Он бессистемно выдергивал с полок книжку за книжкой и тут же засовывал их на место. Причем делал это откровенно нервно.

- Что вы ищите? - спросил я его.

- Да, ничего, собственного говоря, ничего, просто Элеонора видимо права - я на самом деле мало читаю, а больше смотрю и слушаю. Я решил восполнить этот пробел.

- А мне кажется - надо избавится от этой Элеоноры - бескомпромиссно заявил я.

Марк Исаевич присел на ручку кресла и грустно промолвил:

- Да, ничего - она скоро уйдет в министерство - подождем...

Но вот тут-то Марк Исаевич прошибся - ничего не бывает постояннее времянок. Проходили дни, недели складывались в месяцы, а Элеонору Матвеевну в минавтодор не забирали. Сотрудницы бухгалтерии, вспоминая ее горделивые заявления о месте в министерстве, начали подтрунивать, говоря, что с чем-чем, а с фантазией у нее все в порядке - наврет с три короба.

Элеонора злилась, но прималчивала, боясь попасть на язык зубастым бухгалтершам. Они - не Марк Исаевич - миндальничать не станут, а на части разорвут. Поэтому она усилила давление на Марка Исаевича, теперь уже практически требуя, чтобы он перестал общаться с неотесанными чурбанами, в число которых она со злобы записала весь коллектив автобазы сверху донизу.

Я помню, как он вошел в комнату, не раздеваясь, весь в волнении, без шапки, шарф у него сполз куда то вбок, другим концом заехав в рукав. В таком виде он вышел на середину точно под люстру и, встав гордо, как на трибуне, заявил: «С Элеонорой надо кончать, иначе она меня с ума сведет». После чего устало плюхнулся в кресло.

На его счастье не прошло и недели, как случай подвернулся.

Бедная уборщица в очередной раз устроила скандал своему мужем за то, что тот, пропив остаток зарплаты, оголодил семью на добрых восемь дней. А он, ничтоже сумняшеся, въехал ей в ответ по морде, поставив огромаднейший синяк под глазом.

Наутро, придя на работу, она зашла в отдел к Марку Исаевичу, чтобы, как всегда, попросить у него хотя бы трояк до зарплаты. Не успела она и слова сказать, как в дверь горделиво вплыла Элеонора Матвеевна и спросила:

- А что это с вами такое, милочка?

Отдел затих. За долгие месяцы пребывания Элеоноры Матвеевны на предприятии, это был первый случай, когда она обратилась к кому-то не по имени-отчеству, да к тому же не по служебной надобности. Даже Марк Исаевич был поражен этим настолько, что не вмешался в их разговор, а просто следил за его развитием.

Минут пять женщины обменивались между собой ничего не значащими фразами, смысл которых сводился к тому, что одна никак не могла понять - как можно так жить, а другая - как можно жить иначе.

В конце концов, пытаясь настоять на своем, уборщица сказала:

- Элеонора Матвеевна, вот если бы ваш муж ударил бы вас, как бы вы поступили? А?

- Мой? Муж?.. - с какой-то злорадной интонацией произнесла собеседница - Га! Да у него на меня рука не поднимется! - подвела она итог, горделиво уперев руки в боки.

- Я думаю, Элеонора Матвеевна, у него на вас не только рука, а ничего не поднимется - без тени усмешки заключил Марк Исаевич.

- Что!!! - взопила она, разом потеряв весь свой лоск, показную воспитанность и дутую образованность - Да... Ты... молчал... бы сам... - тут она остановилась и разом выдохнула - Жид пархатый!

 

Плюнув в направлении Марка Исаевича, шумно топая сапогами, явно стачанными кутаисскими сапожниками, она подбежала к двери, распахнула ее и хлопнула ею так, что с потолка посыпалась штукатурка.

Больше Элеонору Матвеевну никто не видел.

Наверное она теперь в минавтодоре.

 

Как я уже говорил, Марк Исаевич работал на самой обычной автобазе неподалеку от своего дома. Не то, чтобы он звезд с неба не хватал, просто звезд ему хватало и тут. Такое положение его всецело устраивало, несмотря на многочисленные укоры друзей и дальних родственников, прочащих ему, как минимум, работу в министерстве. Но Марк Исаевич за престижем не гнался, ему хватало маленьких житейских радостей - покурить, посудачить, посмотреть со своего высокого балкона на вечерний город, искупаться, пособирать грибы и, наконец, поиграть в шахматы.

К шахматам Марк Исаевич испытывал двойственное отношение. С одной стороны, он мастерски играл, иногда обставляя какого-нибудь зарвавшегося нахала на большие деньги. С другой стороны, он их не любил, считая игрою скучной и безынициативной, где все предопределено, где невозможно проводить какую-либо стратегию. В которой все ходы давно изучены, записаны и известны. Считал ее принципиально безвыигрышной, а все проигрыши приписывал только ошибкам, то есть плохой памяти игроков. И когда появились компьютеры, играющие в шахматы лучше многих мастеров, он окончательно разочаровался в этой игре. Поэтому ни в каких соревнованиях он не участвовал, а, если и играл, то исключительно на деньги, получая при этом весьма неплохой доход, особенно на юге, куда он со своей женой, ежегодно ездил.

Но не бывает правил без исключений - на своей автобазе Марк Исаевич просто так, то, что называется «на щелбаны» играл с инженером ремонтного отдела Павликом, который не выиграл у него ни одной партии. Несмотря на то, что усиленно старался - покупал шахматную литературу, изучал партии великих гроссмейстеров, мог растолковать каждый ход Марка Исаевича, рассказывал в чьей партии была подобная ситуация на доске... Но, в конце концов, проигрывал.. Упорство Павлика не знало предела и стоило только подвернуться удобному случаю, - затишью на предприятии, в связи с отъездом начальства в вышестоящую организацию, какому-нибудь празднику или просто - свободному времени после работы, Павлик тотчас направлялся к Марку Исаевичу с предложением «сыграть партеечку».

Марк Исаевич подшучивал над упорством Павлика словами своего любимого поэта, Высоцкого: «Он - сибиряк - настырные они!» Причем говорил ему это даже в лицо, поскольку Павлик и в самом деле был сибиряк, родившийся в каком-то поселке под Новосибирском. Окончивши тамошний институт, он какими-то правдами и неправдами перебрался в Москву, где у него не было, ни родных, ни знакомых, где ему пришлось коротать свои дни в общежитии, получивши среди москвичей постыдное прозвище «лимитчик». Он был замкнут и одинок. За ту, почти пятилетку, что он проработал на автобазе, так не обзавелся, ни друзьями, ни подругами, так и не женился, несмотря на то, что ему даже сватали засидевшихся московских невест. Ведь Павлик, хоть и был «лимитчик», но отличался крепким телосложением и богатырским здоровьем, ибо ни разу не болел, при этом не пил и не курил. Не пил он совершенно, даже в партийные праздники и под Новый Год, когда даже «непьющие» дамы из бухгалтерии уговаривались настолько, что не могли, порою, встать из-за стола.

Странный был этот Павлик, странный. Когда это говорили в присутствии Марка Исаевича, то он сразу же добавлял: «а какой не странный будет играть в шахматы?» Если ему отвечали: «ну вот вы то, Марк Исаевич играете?» То он парировал: «А я, что не странный? Работаю с вами четверть века простым инженером! И я - не странный? Какой еще странный! Страннее некуда!» И все это обычно заканчивалось громким хохотом.

Проходили, дни, месяцы, годы, Марк Исаевич и Павлик время от времени встречались и поигрывали в шахматы. То есть один - постоянно проигрывал, а другой - постоянно выигрывал. Многие спрашивали, то одного, то другого: «Какой интерес они в этом находят?» Ведь, взаправду, - постоянно, хоть выигрывать, хоть проигрывать скучно. Марк Исаевич и Павлик отделывались от настойчивых вопрошателей односложными ответами и продолжали, если можно так выразиться, играть, не задумываясь скучно это или нет.

Но вот однажды Марку Исаевичу стало по-настоящему скучно. Он просидел в тоске половину обеденного перерыва, силясь понять, что же так терзает его душу и вдруг понял - он очень давно не играл с Павликом. Что значило это «давно» он мне не смог объяснить. Марк Исаевич был такой человек, к которому нельзя было применить счисление точных цифр. Он был гораздо выше этого. Поэтому, сколько они не виделись - день, неделю или месяц сказать невозможно.

Марк Исаевич вытащил из шкафа свои походные магнитные шахматы и направился в ремонтный цех, где на вопрос: 

- А где наш Павел Матвеевич? - 

ему ответили:

- Уехал на историческую Родину!

Марк Исаевич был великий шутник, но в тот момент он не был расположен к шуткам. Он тосковал и единственным средством побороть эту тоску видел Павлика. Поэтому дурацкая непонятная фраза окончательно сбила его с толку, поскольку он знал, что Павлик - русский - русее некуда.

И Марк Исаевич опешил!

Он стоял, замерев в одной и той же позе с шахматами в левой руке и молчал. Молчал. Молчал. Не зная что и сказать.

Как он говорил, в его голове роились разные мысли от той, что здесь все посходили с ума, до вполне реальной, правда невозможной, что Павлик и вправду еврей и свалил в Израиль.

Понять, что над ним просто-напросто шутят, он никак не мог - настолько он был подавлен своей тоскою.

Когда молчание затянулось уж слишком долго, молодые и веселые работники ремонтного цеха громко проорали:

- В деревню!!! 

И - заржали. Ведь все они были - москвичами и, как положено, подтрунивали над деревенскими.

Марк Исаевич позеленел, сказал: «да ну вас!» и вышел, направивши свои стопы к начальнику Павлика.

Выяснилось, что Павел неожиданно написал заявление за свой счет и уехал в родной поселок, поскольку у него заболела мать.

Через месяц он вернулся с грустным известием, что мать умерла а он увольняется и возвращается в отчий дом. Сообщив все это Марку Исаевичу, он предложил ему сыграть напоследок, но тот, со словами - не люблю прощаться, отказался и резко вышел из комнаты...

Те, кто встретили в тот момент Марка Исаевича в коридоре, уверяли, что его глаза были полны слез...

 

Я - За мир

Многие люди и не только старшего поколения помнят сценку Жванецкого в исполнении дуэта Карцев-Ильченко под названием «Авас», где был тупой доцент и не менее тупой студент. Я не буду пересказывать ее содержание. Сейчас не советские времена и любой может найти ее в считанные секунды. А расскажу то, что случилось у нас в институте, скажем так, - на базе этого анекдота, но, немного, в другой интерпретации. Доцент, как и положено, был тупой, а вот студент... Студент... Студент оказался отменным шутником.

Итак, с нами учился узбек, по имени Замир. Имя это распространено по всему мусульманскому миру, но мгногие нации, например таджики, произносят это имя оглушенно и получается Самир. А вот наш узбек произносил его очень звонко, так что для русского уха это имя имело вполне определенное значение.

Вначале, на первом курсе, оно вызывало смех, иногда, приводя к некоторым казусам. Но потом все настолько свыклись с этим узбекским именем, что перестали обращать на него внимание. Ну Замир, так Замир.

Были имена и поэффектней...

На четвертом курсе, в самый разгар развязанной Советским Союзом афганской войны, массовая информация только и делала, что вопила о мире. В точности соответствуя поговорке, что тот, кто говорит о мире, готовится к войне.

Но мы, молодежь, телевидение, там более советское, не смотрели, газет не читали, а ориентировались, в основном, на разные радиоголоса, чего не скажешь о людях старшего возраста. А в нашем институте, как, впрочем, и во многих других, практически все преподаватели были предпенсионного и еще более старшего возраста, охочие до программы «Время» и пересудов о политике.

Изучали мы какой-то предмет, типа Охраны Труда, который всовывают в учебный курс, чтобы снизить безработицу и трудоустроить всяких-разных доцентов с кандидатами. По таким дисциплинам не бывает практических занятий, одни только лекции, не предусматривают экзаменов, а завершают курс зачетом. На подобные лекции ходят через пень-колоду, конспекты практически не пишут, а играют в морской бой, железку, да преферанс. Студенты почти не глядят на преподавателя, в лицо его не знают, да и он, понимая свою ненужность, читает лекцию из рук вон плохо, исключительно стенам и в зал не смотрит, не запоминая студентов в лицо.

Вот и зачет. В аудитории немного народа. Дверь, то открывается, то закрывается. Кто-то входит, кто-то выходит. Часть студентов, самая отстающая, стоит в коридоре наблюдая за происходящим со стороны. В аудиторию входить не решаются - а вдруг вызовут. Они тянут время, ожидая, когда преподаватель выдохнется, устанет, захочет домой и поставит зачет не прислушиваясь к тому, что там бормочет студент. (Были такие случаи, когда некоторые чуть ли не стихи читали и получали зачеты).

Преподаватель сидит за столом в окружении группы студентов. Зачет сдают из рук вон плохо, но, чтобы не получить нагоняй от начальства, он должен был принять его практически у всех, оставив пару-тройку не сдавших, которые уж совсем не в зуб ногой. Но, с другой стороны, чтобы не пошел по этажам слух - ставит всем не глядя (а были и такие препы) и, как следствие, опять же не получить нагоняй от начальства, преподаватель усиленно создавал серьезную обстановку - задавал дополнительные вопросы, потом наводящие, в которых только полный дурак не мог услышать ответ и минут через десять-пятнадцать, наконец-то, ставил зачет. Ребята уже сдавшие его из аудитории не уходили, а сидели на задних столах в ожидании, когда освободятся их друзья, чтобы потом вместе пойти выпить пива или водки или поразвлекаться в общежитии.

Наконец и наш узбек, наконец-то, добрался до преподавателя.

- Как зовут? - спросил тот у Замира, принимая из его рук зачетку и выдавая билет. (Выдавая, выдавая! На таких зачетах преподаватели обычно использовали из толстой пачки только три-четыре билета, чтобы последующие могли услышать и запомнить ответы предыдущих, ибо общеизвестно, что первыми сдавать идут отличники).

- Я - Зааамир! - с хитрецой в глазах, певуче растянув букву «А», ответил узбек.

Преп встрепенулся, оторвал от стола свой взгляд и лукаво поглядел на Замира. Он, сдура, подумал, что над ним издеваются и решил ответить шуткою на шутку.

- А меня (сделав тут ударение и значительную паузу) - Николай Степанович.

- Николай Степанович? - удивленно проговорил Замир. - Николай Степанович.... Парни! Эй! - крикнул он пацанам, сидящим на задних партах - А какую фамилию он вам в зачетке поставил.

Те, пошелестев страницами, крикнули - Горшин И В.

- Ну, да... - промямлил кто-то справа - Игорь Вениаминович...

- Накладочка выходит - продолжил Замир - Преподаватель липовый! Это - Николай Степанович, а не Игорь Вениаминович! И ткнул пальцем чуть ли не в лицу препу.

Начался хай.

Те, кто не знали юморески Жванецкого или просто не прислушивались к разговорам, но услышав, что зачет липовый, принялись орать - что, да почему,- кинулись к столу выяснять, что творится. Другие, оценив шутку Замира, начали ржать во весь голос. И только один человек сидел молча с выпученными от ужаса глазами - сам преп Горшин.

Человек он был, видимо, не хохмач и, решившись один раз пошутить, понял, что пошутил неудачно и теперь не знал, как выкручиваться из этой ситуации. А Замир разглагольствовал - повернувшись к ребятам, он спрашивал: «И у тебя Горшин И В, а не Николай Степанович? И у тебя...»

Горшин сидел все в той же позе и все также молча, поэтому у меня в голове всплыло продолжение сектча «а доцент - тупой», что заставило меня громко рассмеяться. Это привлекло внимание Замира и он спросил:

- А у тебя тоже Горшин?

- Да я еще не сдавал. - ответил я ему.

- Но ты видишь - здесь обман? - продолжил он.

- Вижу! Обман! Надо сходить в деканат. Доложить. - подыграл я.

- Вот именно! - воскликнул Замир и направился к двери.

- Стойте! - неожиданно громко и хрипло выкрикнул Горшин - Какой обман? Я пошутил!

- На экзаменах не шутят! - строго ответствовал Замир и выскочил из аудитории.

Зал затих.

Некоторые из тех, кто уже сдали зачет, вообще, не поняли, что произошло, потому что занимались своими делами. Другие тоже не поняли, поскольку были не умнее препа. А те, кто все понял, затихли со страха, ожидая - что же будет?

Затих и Горшин. Он продолжал смотреть на закрывшуюся дверь, за которой исчез Замир. По подергиваниям его тела чувствовалось, что он готов броситься за ним, чтобы его остановить и, в тоже время, подсознательно он понимал, что над ним смеются. Смеются, скорее даже издеваются. Но. Но. А вдруг - нет! Вдруг этот дурной узбек (от нацмена всего можно ожидать) уже несется в деканат чтобы сказать, что зачет принимает не тот, за кого он себя выдает.

Некоторое время Горшин колебался, но сдался - рванул к двери. А распахнув ее услышал дружный хохот Замира и окружавших его ребят (которых он явно посвятил в свою шутку) и слова: «А мы тоже пошутили!»

Горшин, как побитая собака, поплелся к своему столу. Сел. Обвел глазами аудиторию и громко произнес:

- Зачетки!

Мы, переглянувшись, собрали зачетки у несдавших и положили на стол Горшину.

Он быстро подписал все, встал, и не попрощавшись, и не оглянувшись, вышел.

Больше мы с ним не виделись. Несмотря на то, что я проработал в этом институте потом более десяти лет. Как-то раз я, проходя мимо его кафедры, глянул в расписание.

- Есть?

- Есть!

Значит не судьба была мне с ним встретиться еще раз, как и с Замиром тоже. Даже не знаю жив Замир еще или уже нет.