Алексей Максимович Горький однажды заметил: «Самое умное, чего достиг человек, — любить женщину». Казалось бы, странное изречение для известного пролетарского писателя, чья голова должна была быть занята совсем иными вещами. Но «Буревестник революции» знал, о чём говорил: именно женщины всегда подпитывали его вдохновение. И последняя из них, по одной из версий, могла стоить ему жизни...

Наталья Туровская

...В 1974 году, тихим августовским вечером на задворках неприметного флорентийского домика, увитого виноградной лозой, старая статная дама, с трудом опираясь на две палки, подошла к закрытому фургону-трейлеру и остановилась на мгновение, то ли о чём-то вспомнив, то ли что-то лихорадочно обдумывая. На её крупном лице были видны явные приметы любви к горячительным напиткам. И только глаза — огромные, карие, с поволокой — говорили о былой красоте. Она достала из-за пазухи флягу с какой-то жидкостью, облила ею фургон и бросила в него зажженную спичку. Все моментально вспыхнуло, и весёлые огоньки заплясали, отражаясь в расширенных зрачках старой дамы. Она и не думала отойти на безопасное расстояние и, казалось, наслаждалась зрелищем. А из сада к ней уже бежала взволнованная женщина средних лет и кричала: 

— Мама! Мамочка! Ну, что же ты наделала? Ведь там была вся твоя жизнь! Письма, дневники, твоя любовь...
— Нет, детка, здесь ты крепко ошибаешься, — спокойно ответила старая дама, позволяя увести себя в тень апельсиновых деревьев. — Всё, что доверено бумаге, рано или поздно может стать опасным. А любовь... невозможно уничтожить. Если, конечно, речь и вправду шла о любви.

Этой старой дамой была русская эмигрантка Мария Игнатьевна Закревская. Она же — графиня Бенкендорф, она же — баронесса Будберг, она же — Мура.

Ничего не напоминает? Да, на Западе эту загадочную женщину частенько называли «русской Миледи». И, право, было за что...

Не просто Мария...

Машенька родилась в Санкт-Петербурге, в семье обер-прокурора Сената Игнатия Платоновича Закревского. Надо признать, девочка не отличалась особой красотой — высока, полновата в груди, тяжеловата в походке. Но среди своих сверстниц она сразу же бросалась в глаза: никто не мог так заразительно смеяться чужим шуткам, как она; ни у кого не было таких поразительных способностей к изучению иностранных языков; и, главное, она уже с 15 лет была необыкновенно притягательна для мужчин. Почему? Да кто ж её знает. Возможно, потому что всегда умела внимательно слушать молодого человека и уже с первых минут знакомства внушить ему мысль, что более преданного и понимающего друга у него не будет никогда в жизни.

После окончания Института благородных девиц родители отправили Марию в Лондон для совершенствования в английском.

Здесь 19-летняя мисс Закревская быстро составила себе прекрасную партию — Иван Бенкендорф, дворянин из Эстонии, занимавший высокий дипломатический чин в российском посольстве в Англии. Они тихо обвенчались и зажили обычной светской жизнью для дипломатической среды: приёмы, фуршеты, официальные визиты. Молодая жена, прекрасно владевшая ещё и немецким, обзавелась сонмом известных поклонников, в число которых входили английский посланник Брюс Локкарт, модный психиатр Зигмунд Фрейд, философ Фридрих Ницше, поэт Райнер Мария Рильке, русский писатель Корней Чуковский и другие. Через год Бенкендорфа перевели в российское посольство в Берлине, где у них родились дети-погодки. А спустя два года началась Первая мировая война, и супруги спешно вернулись в Санкт-Петербург.

В 1917 году Бенкендорф, забрав маленького сына Павла и дочь Татьяну, отправился в своё родовое имение в Эстонию. Мария не могла последовать за ним из-за тяжёлой болезни матери. Увы, больше они не виделись: Бенкендорф был зверски убит восставшими крестьянами под Ревелем, его имение разграбили и сожгли, а дети чудом уцелели благодаря доброте соседей. Выехать к ним Мария Игнатьевна не могла: железнодорожное сообщение с Эстонией было прервано, а у неё не было ни крова над головой, ни денег, ни даже тёплых вещей. И тут впервые проявилось знаменитое качество Муры (как ещё в детстве называли её близкие) — неистребимая воля к жизни, которая не переставала удивлять окружавших её людей на протяжении многих лет. Возобновив в доме своей давней подруги знакомство с Брюсом Локкартом, в то время уже возглавлявшим английскую дипломатическую миссию в России, она стала его любовницей (благо англичанин неровно дышал к ней с самой первой встречи!). В марте 1918 года советское правительство переезжает в Москву, куда отправилась и английская миссия, и Мура на правах гражданской жены поселяется в московской квартире Локкарта.

Жизнеспособность Муры невероятна, она заряжает всех, с кем общается. Она — аристократка, и я вижу в ней женщину большого очарования

(Из дневника Б. Локкарта)

Локкарт был влюблён не на шутку и уже грезил, как женится на Муре и увезёт её в Лондон, но судьба распорядилась иначе: однажды ночью прямо из постели чекисты забрали их обоих на Лубянку. Локкарту грозил расстрел как участнику белогвардейского заговора во главе с эсером Борисом Савинковым. Муре — с её-то дворянским прошлым — и подавно. Но произошло нечто для тех лет невероятное: через неделю её, целую и невредимую, освобождают и даже разрешают ежедневно навещать Локкарта в камере. А вскоре она добивается и его освобождения с условием, что бывший посол в два дня покинет Россию. Как ей это удалось? Сие тайна великая есть. Одни злые языки говорили, что в застенках она не без удовольствия ответила на любовные притязания Я. Петерса, лично руководившего их арестом. Другие — что именно тогда она и была завербована ВЧК. А третьи и вовсе философски замечали, что одно другому не помеха.

«Железная женщина»

А в это время популярный пролетарский писатель Максим Горький уже явно тяготился любовью своей второй жены — истеричной актрисы Марии Андреевой, подыскивая себе новую Музу. И вскоре он обрёл её в лице Муры, которую К. Чуковский, по старой памяти, устроил работать секретарем в издательство «Всемирная литература», основанное Горьким. Сам Чуковский так вспоминает об их первой встрече на редакционном заседании: «Как ни странно, Горький хоть и не говорил ни слова ей, но всё говорил для неё, распустил весь павлиний хвост. Был очень остроумен, словоохотлив, блестящ, как гимназист на балу». На тот момент Алексею Максимовичу было 52 года, а Марии Игнатьевне — ровно на 24 года меньше. Но, по утверждению современников, не только молодость пленила автора «Песни о Соколе». В этой женщине была та удивительная манкость, от которой мужчины теряют голову, разрушают семьи, предают детей, начинают войны и прочия, и прочия, и прочия. Уже через неделю «титка Мура», как называл её Горький, любивший давать домочадцам смешные прозвища, становится его личным секретарём и переезжает жить в его квартиру. Конечно, их комнаты рядом. И он совершенно беспомощен, если её нет: это она разбирает его корреспонденцию, это она переводит для него статьи из зарубежных газет, наконец, это она первой слушает его новые произведения. С Андреевой давно всё кончено, и пылкий Горький предлагает Муре руку и сердце, но... та слишком дорожит своей свободой. И пользуется ею по своему усмотрению. Так, когда в сентябре 1920 года в Советскую Россию приезжает давний друг Горького английский фантаст Герберт Уэллс, Мура соглашается состоять при нём переводчиком. Мало-помалу, и автор «Машины времени» и «Войны миров» подпадает под чары бывшей графини. И это при том, что она никогда особенно не следила за своей внешностью: на высоком лбу рано появились морщины, любым драгоценностям она предпочитала простые часы на широком мужском ремешке, а за обедом могла лихо выпить пару стопок анисовой водки — ничто её не портило. И лишь глаза — умные, по-оленьи трогательные, всё и вся понимающие — неизменно сводили с ума, завораживали и толкали мужчин на безумства.

Фотографии практически не удавалось передать её внешней прелести. Ни одна женщина на меня так не действовала. Она пленяет своим магнетизмом

(Из воспоминаний Г. Уэллса)

Как-то ночью Уэллс вышел в уборную, а когда возвращался, перепутал дверь и оказался в спальне Муры, да так там и остался. Утром, обнаруживший любовников Горький, устроил грандиозный скандал и чуть ли не покушался на самоубийство, на что мудрая Мура сказала: «Алексей Максимович, какой вы, право! Ведь даже для самой любвеобильной женщины сразу два знаменитых писателя — это слишком много! И потом, Герберт старше вас...». И Горький её простил, а Уэллс уехал восвояси с вдребезги разбитым сердцем.

Но Муре было не до них: она мечтала воссоединиться с детьми. И в конце 1920 года она нелегально проникает в Эстонию. Там её тут же арестовывают как «красную шпионку», но опять каким-то чудом ей удаётся не только выйти из тюрьмы, но и получить эстонскую визу. В письме поэту В. Ходасевичу Горький пишет о своей возлюбленной так: «Она стала ещё милее и по-прежнему всем интересуется. Превосходный человек. Хочет выйти замуж за некоего барона: мы все протестуем — пускай барон выбирает себе другую, а она — наша!» Действительно, поскольку срок действия визы подходил к концу и Муре вновь грозила разлука с детьми, местный хитроумный адвокат подсказал любопытный выход — фиктивный брак. Некоему барону Николаю Будбергу, который хотел уехать в Латинскую Америку, срочно требовалось жениться. А Муре было жизненно необходимо эстонское подданство. На том и порешили. Когда Мура вернулась уже баронессой Будберг, изумлённый Горький воскликнул:

— Не медная вы, а железная. Крепче железа в мире нет!
— А вы хотели, чтобы в ТАКОЕ время я была кружевная? — спокойно парировала Мария Игнатьевна.

Конец «красной Мата Хари»

Тем временем тучи над Горьким, то и дело позволявшим себе просить у Сталина за «старых товарищей по партии», сгущались. Его буквально вынудили уехать в Италию «для поправки здоровья» и, естественно, незаменимая Мура поселилась вместе с ним на знаменитой вилле в Сорренто. Она ведёт все его дела, вплоть до визирования банковских чеков. Ей, Марии Игнатьевне Закревской, Горький посвящает свой главный роман «Жизнь Клима Самгина», начатый в Италии в 1925 году. И она же, в своё время, уговаривает его вернуться в Советскую Россию, тогда как все друзья Горького в один голос твердят, что это смертельно опасно для писателя. Но — он слышит только свою «дорогую титку Муру».

До конца своих дней на его прикроватной тумбочке будет стоять её фотография в рамке. 18 июня 1936 года в Горки, где Горький лечился от гриппа, «проведать» его приехал нарком НКВД Генрих Ягода в сопровождении нескольких лиц, в число которых входила и статная женщина в чёрном. Надо ли говорить, что это была Мура? Она провела у постели писателя более сорока минут, а спустя два часа после её ухода Горький скончался «от воспаления лёгких». По слухам, она то ли отравила его шоколадными конфетами, то ли водой, которой он запивал пилюлю. И хоть все знали, что к сладкому писатель равнодушен, а потому вряд ли бы соблазнился конфетами, но вот стакан, из которого он пил, впоследствии почему-то не нашли.

После смерти Горького 45-летняя Мария Игнатьевна Бенкендорф-Будберг навсегда уехала в Англию. Больше она никогда не бедствовала: советское правительство оформило её как наследницу зарубежных изданий Горького, и она получала гонорары вплоть до начала Второй мировой.

В Лондоне она поселилась не где-нибудь, а в соседнем доме с Гербертом Уэллсом. Их связь длилась около тринадцати лет, до самой смерти фантаста. Он с завидной регулярностью предлагал ей стать его законной женой, но Мура была непреклонна: дескать, в её возрасте выходить замуж — только народ смешить. А вот влюбленному стареющему Уэллсу было не до шуток.

Уэллс озабочен и болен — он попал под очарование баронессы Будберг

(Из письма Б. Шоу)

Поговаривают, что однажды, когда они на большой скорости ехали вместе в авто, Уэллс чуть ли не силой пытался вырвать у Муры желанное «да», но та рванула на ходу дверцу и ответила со всей решимостью:
— Уж лучше я выброшусь на эту мостовую!..

Когда Уэллса не стало, по его завещанию Муре досталось сто тысяч долларов, на которые она и жила почти до конца своих дней. Причём жила бурно, активно участвуя в литературной жизни Лондона (к примеру, частенько завтракала с С. Моэмом, бывшим резидентом английской разведки в России), за что получила в английской прессе прозвище «интеллектуальный вождь». А может быть, и не только в литературной?.. Она долго находилась под пристальным наблюдением британской разведки МИ-5. В донесениях одного из агентов значилось: «Эта женщина очень опасна. Она может выпить огромное количество спиртного, особенно джина, и не терять головы». (Впрочем, если верить воспоминаниям её дочери Татьяны, Мура просто любила всегда быть в центре внимания и сама распускала о себе самые невероятные слухи).

Так или иначе, занавес в игре «красной Мата Хари» опустился 2 ноября 1974 года, когда баронесса Будберг скончалась на 83-м году жизни в одном из предместий Флоренции, в доме, где жил её сын Павел.

Кто знает, возможно, Мура не случайно уехала умирать в Италию? Может быть, она хотела лежать в пронизанной солнцем итальянской земле, где прошли её самые счастливые годы жизни с Горьким? Но, увы, сын перевёз тело матери в Лондон, где её отпели в православной церкви и 11 ноября похоронили под покровом промозглого серого тумана...

Кто, если не Мура...

Историки до сих пор скептически оценивают причастность М. Будберг к смерти Горького. И один из аргументов в пользу ее невиновности — это тот факт, что после похорон писателя ей разрешили уехать в Англию. Если бы она выполнила задание Сталина по устранению Горького, вряд ли бы он был заинтересован в жизни такого опасного свидетеля, да ещё за пределами СССР. Но кто же мог быть убийцей, если не Мура? Версий множество. По одной из них, согласно показаниям Г. Ягоды на допросах, Горький был убит им лично по приказу Л. Троцкого. По другой — писателя умертвили по воле Сталина его же лечащие врачи — Л. Левин и Д. Плетнёв. Так, на «процессе врачей» профессор Плетнёв сознался в том, что «умышленно проводил неправильное лечение, а его сообщницами были медицинские сестры, делавшие больному до 40 уколов камфары в сутки». Как обстояло дело на самом деле, мы, наверное, уже не узнаем никогда. Ведь цена «признаний» на допросах на Лубянке известна. Но в том, что Горький умер не от банального воспаления лёгких, сомнений нет. Хотя бы потому, что его тело, вопреки завещанию похоронить рядом с сыном Максимом на кладбище Новодевичьего монастыря, было кремировано по постановлению Политбюро ЦК ВКП(б), а урна с прахом помещена в Кремлевскую стену. В просьбе официальной вдовы Горького Е.П. Пешковой отдать ей хоть частичку праха для захоронения в могиле сына коллективным решением Политбюро было отказано...