Жену он стал называть Колетт, превратив ее фамилию в имя, весьма распространенное среди француженок.

Первые парижские месяцы поначалу показались ей счастливым сновидением, но ему было суждено довольно скоро прерваться. Колетт гордилась талантами мужа. 
 
Но вскоре она узнает, что на него работает целая команда литературных «негров», которым он платит жалкие гроши. Ей же не перепадает и этого. Анри оказался скупым и мелочным. Вечно сидящая в одиночестве Колетт донашивает скромные бургундские платья и не смеет просить за обедом сладкого. В довершении ко всему ей неожиданно становится известно, что муж изменяет ей направо и налево. Степень ее отчаяния не поддавалась описанию. Примчавшаяся в Париж мать нашла Колетт на грани безумия. Несколько месяцев она провела в лечебнице, врачи боялись не только за ее разум, но и за жизнь. Но молодость и деревенская закалка спасли Колетт.

Самым же печальным было то, что она с маниакальным упорством продолжала любить мужа, изыскивая всяческие аргументы для его оправдания. В результате неверный был совершенно прощен и смиренно сопровождал быстро выздоравливавшую жену в поездке к морю. Здесь, бродя с нею по побережью, Анри с его чутким писательским слухом уловил живую прелесть языка, которым та рассказывала ему от нечего делать о своей прежней школьной жизни. По приезде в Париж он засадил Колетт писать об услышанном.

Кое-где подправив то, что вышло из-под пера Колетт, и включив несколько довольно пикантных эпизодов, он отнес рукопись издателю. В 1900 году вышла первая, быстро раскупленная книга Колетт, получившая название «Клодина в школе». Но она не увидела своего имени на обложке — и первый, и все последующие три романа вышли под псевдонимом мужа. Это обстоятельство, видимо, мало ее трогало. По собственным ее словам, она писала «прилежно и равнодушно» только для того, чтобы, предъявив пачку исписанных листков, выйти на свободу из комнаты, куда ее запирал «заботливый» супруг. А дальше — небольшая передышка и снова письменный стол и окрики мужа: «Быстрее, малышка, в доме ни гроша». Это было ложью. Маленькая затворница начала приносить своим трудом прекрасный доход, равнявшийся 300 франкам в месяц, позволивший Анри купить загородный дом, а главное — не скупиться в расходах на прекрасных дам. Удивительно, как «работа по заказу» не довела Колетт до полного отвращения к листу бумаги.

Но судьба ее злосчастного брака была предрешена, даже несмотря на то, что после 5 лет затворничества Анри решился выпустить жену на волю, посчитав, что птичка уже разучилась летать. Он ввел ее в свет, начал посещать с ней театры и вернисажи и даже разрешил брать уроки танцев и гимнастики. В то время наступала «прекрасная эпоха», прихватившая последнее десятилетие XIX и первое XX веков. Она требовала от женщины шика, кокетства и элегантной аморальности. Все эти правила очень импонировали Анри. Колетт же изо всех сил старалась перенять навязываемые всеобщей распущенностью манеры, чтобы стать «женщиной, которая ему нравится». Но ей гораздо легче было понравиться кому угодно, но не ему. В светской хронике уже писали о сногсшибательно красивой супруге мсье Готье-Вилларса и об эпатажных нарядах, в которых она появлялась на многочисленных приемах.

Великолепные волосы Колетт вызывают зависть у дам и творческий пыл у художников. Скульптурный бюст госпожи Готье-Вилларс на одном из осенних Салонов получает I премию. Весь Париж буквально сходит с ума по Клодине, рожденной трудом Колетт. Этим именем называют торты, мороженое, фасон блузок, духи, шляпки, сигареты, и со всего ее супруг получает свою долю, причем немалую.

Для пущей сенсационности он заставил жену отрезать ее легендарную косу. Короткая прическа — это вызов морали, что было тогда остро модно. Колетт подчинилась… Но помогло все это ненадолго.

Муж бросил ее без копейки денег. Все гонорары за беспрерывно переиздающуюся «Клодину» причитаются ему как единственному автору. Колетт же была выдворена в маленькую квартирку на первом этаже их дома, который предназначался беднякам.

В 1906 году, в феврале, самом ненастном парижском месяце, в маленьком театре Матюрэн появилась новая актриса. Небольшой рост и короткая стрижка позволяли ей выглядеть значительно моложе своих 33 лет. В пьесе с символичным названием «Желание, любовь и химера» у нее нет слов — бургундский акцент поставил крест на возможной карьере драматической актрисы. А потому Колетт — актриса-мим. Уроки, полученные у знаменитого танцовщика Жоржа Вага, не прошли бесследно. Колетт обладала «говорящим телом», способным к тому же весьма впечатляюще передавать ощущения женщины в мире чувственных наслаждений. Дар сам по себе редкий, но еще и пришедшийся на сцене в самую пору: без обильной дозы эротики всякое сценическое действо было тогда обречено на провал.

Жорж Ваг делает с ней несколько номеров. Танцы-пантомимы, сопровождаемые специально подобранной музыкой, с которыми они кочуют из театра в театр, по городам провинции и даже за границей, становятся необыкновенно популярными.

Один из них неизменно сопровождался взволнованным гулом наэлектризованного зала, когда малейшего возгласа было достаточно, чтобы публика становилась неуправляемой. Эффект состоял в том, что Жорж и Колетт на протяжении всего сложного в профессиональном отношении и с явным чувственным налетом танца не отнимали своих губ друг от друга. «Самым долгим эротическим поцелуем» окрестили газетчики эту танцевальную миниатюру.

...Зарабатывая деньги на жизнь, Колетт выступала и в особняках столичной элиты, которые посещала когда-то вместе с Анри. Теперь она получала конвертики с гонорарами из рук его бывших и нынешних любовниц, ловила на себе презрительные взгляды светских львиц и отказывалась от достаточно смелых предложений их мужей. Втайне Колетт называет себя «писательницей, которая плохо кончила».

Теперь Колетт на собственном опыте узнала, что стоит за обворожительно зазывными улыбками чуть прикрытых полупрозрачной тканью женщин на маленьких сценах с неизменно красным плюшевым занавесом. Штрафы и вычеты из жалованья за малейшую провинность, ежедневные изнурительные репетиции, еда на ходу, сквозняки в дощатых гримерках, изматывающие гастроли по захолустью, дешевые отели, приставание пьяной публики, а еще самое страшное — ярлык публичной женщины.

Хотя, описав впоследствии в очередной своей книге эту «изнанку мюзик-холла», Колетт не забудет упомянуть, что именно в этих холодных и пыльных кулисах встретила гораздо больше доброты и человечности, чем в дорогих светских салонах. Именно на подмостках, где, как считалось, торжествует порок, Колетт встречала людей честных, порядочных и благородных. «Я люблю свое прошлое… Я не стыжусь того, что делала…» Это будет сказано ею о «веселых сценах» Парижа.

Но настоящую славу в том мире, о котором было принято говорить вполголоса и с особой значительной усмешкой, могла создать Колетт только сенсация, вернее, сенсация-скандал. И он не преминул разразиться.

...3 января 1907 года в «Мулен Руж» состоялась премьера, загодя вызвавшая обильные пересуды. Сюжет пьесы «Египетский сон» разворачивался в пирамиде, куда проникает молодой археолог. Там он находит мумию молодой красавицы и влюбляется в нее. В какой-то момент, забывшись в коротком сне, юноша вдруг видит, что ожившая мумия поднимается из саркофага, постепенно сбрасывает покрывала, в которые была закутана, и остается почти обнаженной. В завершение всего влюбленный страстно целует восставшую ото сна красавицу...

Ажиотаж подогревался тем, что пьеса эта была написана маркизой де Бельбеф — племянницей Наполеона III, а по материнской линии происходившей из рода князей Трубецких. Выданная замуж почти насильно, она разъехалась с мужем, навсегда преисполнившись отвращения к мужчинам. В какой-то момент она оказала дружескую поддержку брошенной мужем Колетт, что очень сблизило женщин. Не будучи склонной к однополой любви, Колетт хотя и тяготилась этой дружбой, но не находила возле себя другого человека, который бы относился к ней с такой любовью и заботой.

Причем маркиза, широко известная под прозвищем Мисси, не только написала эту пьесу, но и вознамерилась дебютировать в ней как актриса, взяв на себя исполнение роли археолога, мумию играла Колетт. И вот финал той премьеры.

...Колетт, сбрасывавшая с себя одно полотнище за другим, по существу, впервые продемонстрировала сеанс стриптиза, да не в приватной обстановке, что уже практиковалось, а на глазах у переполненного зала. Когда же «археолог» стал страстно целовать тело возлюбленной, зал разразился невообразимым шумом, гвалтом, свистом и визгом женщин. Дирекция в ужасе от возможных последствий разгрома зала кабаре вызвала полицию. Порядок был восстановлен, спектакль прерван, а публика — выдворена из зала. Пьесу практически тут же запретили...

Но на следующее утро Колетт проснулась знаменитой. Хотя привкус этой славы оказался горьковатым: ее обвинили в совращении благородной дамы и оскорблении общественной нравственности. Случись такое несколькими годами раньше, она могла бы подвергнуться огромному штрафу, выплатить который была бы не в силах, или вовсе оказаться за решеткой. На ее счастье, «прекрасная эпоха» давала свободу от диктата церкви в духовной жизни общества, более того, ее официальное отделение от государства уже не могло препятствовать утверждению в сознании людей иных этических критериев. Вероятно, именно поэтому на «освобожденное двадцатилетие» падает буйный расцвет кабаре, мюзик-холлов, варьете, театров ревю и как следствие — первое появление на этом поприще звезд. Колетт стала одной из них. С одной стороны, на нее лились потоки грязи, ее имя сделалось синонимом непристойности. С другой — лучшей рекламы невозможно было и вообразить. Директора самых престижных и дорогих кабаре и театральные агенты вцепились в нее мертвой хваткой.

Скандальная известность предоставила ей возможность требовать баснословных гонораров. Театральные критики и рецензенты, воскуряя ей фимиам, стали широко употреблять слово «творчество», а газетчики наперебой искали возможность услышать хотя бы пару слов из уст главной возмутительницы общественного спокойствия. Колетт училась быть знаменитой буквально на ходу: «Всегда следует начинать с отказа давать интервью кому бы то ни было. Тогда ваше первое интервью попадет на первую полосу».

Так оно и произошло. Замелькали сенсационные сообщения о том, что «красотка кабаре» под полупрозрачными хитонами, весьма условно именующимися одеждой, вовсе не носит, как то полагается танцовщицам, трико телесного цвета. Вторичный шквал восторгов, даже превзошедший злосчастную «мумию», вызвал следующий номер Колетт, по ходу которого она обнажила свою левую грудь. Колетт расколола Париж пополам. Одни, понятное дело, предавали ее имя анафеме, другие взахлеб восхищались красотой и смелостью этой необыкновенной женщины. Дело дошло до немыслимых ранее прочувствованных поэтических дифирамбов, опубликованных в прессе. Хотя, конечно, приходится признать: безупречным поведением заслужить подобное вряд ли было возможно.

...Беспримерные сценические успехи не смогли вытравить в душе у Колетт «бациллы», поселившейся там навсегда: сочинительства. Даже крайняя занятость и усталость от каждодневных выступлений не принимаются в расчет — хоть на час в день, но она берет в руки перо. Новый роман завершает серию книг о Клодине. В 1907-м вышел сборник ее рассказов, где наряду с главной героиней ее творчества — женщиной живет своей интересной жизнью Природа. Здесь Колетт достигает таких высот, которые, по вердикту критиков, делают ее «крупнейшим во французской литературе XX века мастером лирического пейзажа и анималистического «портрета».

Для сцены кабаре Колетт сочиняет скетчи, либретто пантомимы, маленькие пьесы, где играет уже как драматическая актриса и, кстати, имеет немалый успех.

...В декабре 1912 года Сидони-Габриэль Колетт становится баронессой де Жувенель и теперь присутствует на приемах, раутах, торжественных обедах. Понятно, что «красотка кабаре» не могла, да и не хотела найти общий язык с тем обществом, где вращался супруг. Дамы света демонстративно игнорировали женщину, имя которой было у всех на устах. Не желая ставить под удар союз с человеком, которого любила, Колетт бросила карьеру танцовщицы, но пестрый, вместивший в себя все человеческие страсти мир подмостков так и не ушел из ее творчества.

Замужество подарило Колетт дочь, но начавшаяся Первая мировая война увела из дома мужа. Барон, будучи человеком храбрым, не стал уклоняться от опасности и ушел на фронт. Колетт, оставив крошку-дочь на няньку, тайком, с подложными документами, перешла линию фронта и несколько недель провела возле супруга. Для ее любящего сердца преград просто не существовало, но ничто не могло удержать ее и тогда, когда любовь ушла. Спустя несколько лет, уже после войны, Колетт, уже наученная горьким опытом первого замужества, узнает, что муж, видимо, охладев к ней, изменяет. Она решается на отъезд из дома и там, в отдалении от неверного мужа, выливает на бумагу обиду, переполняющую ее сердце.

Под последние аккорды разваливающегося брака она совершает поступок, вновь делающий ее героиней скандала. 47-летняя Колетт становится любовницей 17-летнего Бертрана де Жувенеля, сына барона от первого брака. Конечно, первое, что приходило на ум заинтересованной общественности, это мысль об отмщении. Во всяком случае, именно так трактовался ею этот невероятный роман. Но Колетт, много чего понимавшую в жизни, эта трактовка оставила равнодушной. Связь с этим юношей, продлившаяся почти 5 лет, принесла ей такие потрясения, которые были мало с чем сопоставимы. Бертран с его романтической привязанностью вернул ей ощущение молодости. Все находили Колетт преображенной даже внешне. Она же открыла перед ним не только тайну отношений между мужчиной и женщиной, она подарила ему способность видеть, понимать и бесконечно ценить красоту окружающего мира. Она учила Бертрана работать в саду, ухаживать за цветами, понимать маленькие секреты природы, повадки птиц и животных, заставила его заняться гимнастикой, научиться плавать, уходить на лодке далеко в море.

Разумеется, родители Бертрана делали все, чтобы «спасти мальчика от этой ведьмы». Ему нашли хорошенькую невесту, и однажды он перед торжественным обедом в честь помолвки зашел к Колетт попрощаться. Когда он вышел из дома, она бросила в окно скомканную записку с тремя словами: «Я люблю тебя». Уже в старости (де Жувенель умер в 1987 году в возрасте 84 лет) Бертран, вспоминая о своей подруге, скажет: «Она мне сказала это впервые. И я не пошел на торжественный обед в честь помолвки».

И все равно день, а вернее ночь, когда Колетт сама сказала Бертрану «прощай», все же наступила. Они больше никогда не виделись.

Колетт снова была одна, к тому же все еще в состоянии изнурительного бракоразводного процесса. Как переживалось ею подступившее 50-летие? «Сердце не имеет морщин, на нем бывают только шрамы» — так охарактеризовала Колетт свое тогдашнее мироощущение.

Однажды на одном из загородных шоссе «Рено», оставленный ей бароном в качестве отступного, заглох и какой-то человек из остановившегося авто вызвался ей помочь. Морис Гудекет, сын голландского ювелира-еврея, холостяк и владелец небольшой фирмы, больше всего на свете любил искусство, книги и картины. Женщина, которой он помог починить машину, была старше его на 16 лет. Они не расставались 21 год, их совместное существование прервала только смерть Колетт.

Ей безо всякого труда далась роль покладистой жены. Колетт терпеть не могла феминизирующих дам и не отказывала себе в удовольствии при случае кинуть камешек в их огород: «Женщина, считающая себя умной, требует равных прав с мужчиной. Женщина действительно умная — не требует». Она была хорошей хозяйкой, умевшей создать в доме уют и отлично готовить. Колетт отнюдь не считала, что «жизнь слишком коротка, чтобы фаршировать грибы».

Конечно, ее чувство к Морису не было бурной страстью, сопровождавшей многие ее увлечения. Раздумывая о себе, помудревшей, она не без грусти писала: «Из моей жизни уходит одна из великих сует жизни — любовь». И, видимо, поторопилась с этим признанием.

...В декабрьскую ночь 1941 года двери их квартиры содрогнулись от ударов прикладов. Колетт, не проронив ни слезинки, проводила мужа-еврея туда, откуда возвращались очень редко. А наутро она бросилась в комендатуру, а затем искать знакомых, к которым лояльно относились оккупанты. Один из поклонников ее творчества обещал помочь. Это было страшное время. Дочь Колетт стала бойцом Сопротивления. В доме царили холод и полное отсутствие еды. В рукописи «Париж из моего окна» начали появляться советы по поводу того, как обмануть голодный желудок, как выжить при минусовой температуре. Через несколько долгих месяцев вернулся Морис.

В конце 44-го Колетт, давно отучившаяся давать волю собственной слабости, плакала, слыша грохот артиллерийской канонады в честь освобождения, сливавшийся с перезвоном парижских колоколов.

За 54 года жизни в творчестве Сидони Колетт написала 50 книг художественной прозы и 4 тома статей, посвященных театру, причем все, что вышло из-под ее пера, увидело свет еще при жизниа автора. Она была награждена орденом Почетного легиона, избрана в члены Королевской академии языка и литературы Бельгии. Ее слава писательницы в 40 — 50-х годах упрочивается еще и на сцене, и в кино, где с огромным успехом ставят и экранизируют ее произведения. В 1944 году Колетт — первая из женщин — была единогласно избрана членом Гонкуровской академии, где она работала неустанно. Этому не мешало даже то, что на заседания она прибывала в кресле-каталке из-за обострившегося артрита. Нередко муж не в переносном, а в прямом смысле носил ее на руках.

Скончалась Колетт 3 августа 1954 года. Умереть, не пережив ни своей славы, ни своей любви, — это редко кому удавалось...

Людмила третьякова

http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/143/