В колонках играет - седьмая симфония БетховенаНастроение сейчас - веселоеЧто такое Темная Башня? В сказках на вершине башни обычно томится какая-нибудь принцесса или просто красавица, похищенная и заточенная злодеем и ждущая своего избавителя-рыцаря. Если оставить в стороне фантасмагорические подробности, речь идет просто о труднодоступном месте, куда помещали девицу в опасном возрасте, чтобы сохранить ее девственность. Так что Ромео, томящийся под балконом – образ, пришедший из глубины времен.
Но это в сказках все просто, как дважды два, потому что сводится, в конечном счете, к морали. Красавица, рыцарь (или просто удачливый молодой человек), страж-чудовище (то есть, отец или брат красавицы, ревностно хранящие честь рода). Другое дело – волшебные сказки, то есть истории о волшебстве. Волшебство все меняет.
В известные нам сказки из предшествующих им легенд пришел образ «дивной дамы с безжалостной душой», обладающей огромной колдовской силой – так называемым glamour. Образ это исключительно женский, и чародейство такого рода – тоже. Фата Моргана, Снежная Королева, даже Белая Колдунья Льюиса – один и тот же персонаж: нетронутая, неприступная, ледяная. Возможно, сохранение девственности считалось очень важным для развития магических способностей. Ее отличительные черты – высокомерие, презрение ко всему сущему и людям в том числе, поскольку с помощью колдовской силы все можно легко себе подчинить и изменить. Если такой персонаж описывается как человек, значит, это подменыш – ребенок, украденный фэйри (эльфами), утративший душу, отчужденный и не чувствующий связи ни с чем на свете. Существо, аморальное по определению, дурное по существу.
Согласно одной из легенд женщина-фэйри, узнав, что ей отказано в спасении, в отчаянии бросается в море. Отсюда – андерсеновская русалочка. Поздние (по сравнению с кельтами) авторы-христиане не стали отказывать ей в этой возможности, и произвели в ней разделение – на бессмертную душу и держащую ее в околдованном, помраченном состоянии злую колдовскую силу: дракона или огра, держащего в плену прекрасную деву. Башня из символа высокомерия (Сатана тоже хотел вознестись высоко-высоко) превратилась в символ заточения. Отсюда и пошли все эти легенды о спасении красавицы (то есть, ее души) добрым рыцарем-христианином. Изначально же Башня, страж-чудовище и красавица – одно: ведьма, вызывающая не сострадание, а страх и ненависть. И рыцаря она совсем не ждет.
Тут еще один мотив примешивается – волшебный цветок, достав/сорвав который, можно развеять злые чары. Сорванный цветок – исконный символ отнятой девственности.
В кинговской «Темной Башне» все эти мотивы очевидным образом наличествуют. Главный герой, Роланд, отправляется на поиски загадочной Темной Башни. Что это в действительности такое, никто – включая Роланда – толком не знает, или знает, но не говорит, или говорит так, что ничего не поймешь. В какой-то момент выясняется, что Башне вроде как угрожает опасность, и ее надо спасать. Некое могущественное существо, называющее себя Алый Король, хочет разрушить Башню и после ее падения править всеми мирами, осью которых она является. Изначально он, может быть, ее хранитель, но со временем решил, что имеет на нее полное право. Чем не дракон. Но тут начинаются несообразности и странности.
Прежде всего, Башня не ассоциируется ни с каким женским образом (кроме розы, того самого волшебного цветка, но это другая история, и ее мы тоже коснемся). Перевод в женском роде реплик, подаваемых голосом Башни в последней книге цикла, целиком и полностью на совести русского переводчика Кинга – Вебера. В конце первой книге колдун Уолтер, слуга Алого Короля, пробалтывается в разговоре с Роландом, что Башня – лестница к Богу, Всевышнему (дословно Godhead – «верховному божеству»). Единственный, кто прямо называется пленником Башни – сам Алый Король. Он же в «Черном доме» называется бездушным существом (soulless creature) – важнейшая характеристика «дивной дамы», потому что души без жалости не бывает. Но Король – точно не дама. Или Кинг просто все перепутал?
Ближе к концу возникает странное ощущение, что Король с Башней заодно. То есть, он вроде бы ее пленник, но при этом использует ее волшебство или даже сам является его частью. Он также оказывается связан узами родства с героем, Роландом: они, как признается Уолтер, оба принадлежат к роду Эльда, начало которого пошло от легендарного короля Артура. Чтобы изобразить глаза Алого Короля, Роланду приходится сорвать одну из роз, растущих возле Башни, и та раздирает ему руку, неожиданно выступая на стороне Алого короля. Как, впрочем, и прежде, когда именно магия Башни помогла ему навести на Роланда колдовской сон. Да и во время их финальной конфронтации Башня играет против Роланда, выманивая из укрытия зовом, которому Роланд не в силах противостоять, поскольку на него отзывается сама кровь, текущая в его жилах – кровь Эльда. Когда изображение Алого Короля закончено, его глаза – цвета роз и крови Роланда, крови Эльда, горящие «собственным адским огнем». Вырванная из земли – буквально «матери-земли», Мим, чье имя созвучно с именем Миа, демона-суккуба, послужившего матерью сыну Алого Короля, Мордреду – роза теряет свою силу. Чары развеиваются, Алый Король терпит поражение и оказывается развоплощен, а Роланд получает Башню.
Но вот что непонятно: никакой принцессы там нет. Когда Роланд оказывается внутри Башни, чародейный бессловесный зов сменяет тихий, возможно, телепатический голос, никак не окрашенный, произносящий отчетливые слова. Различие экстерьера и интерьера бросается в глаза. Всю дорогу Роланд опасается, что Башня находится в катастрофическом положении, но, дойдя до нее, обнаруживает едва ли не идиллическую картину, которую портит разве что присутствие Алого Короля, да и то не слишком.
Он приходит к ней на закате, как в своих снах.
Башня, как он думает, находится в средоточии всех времен.
Миа, суккуб, говорит, что когда-то из великого океана магии поднялись шесть Лучей, а Башня – место их пересечения. С тех пор океан отступил, и со временем сила Лучей стала слабеть, а волшебство – иссякать. Это положило начало вселенской катастрофе, а вовсе не Алый Король, который просто воспользовался ситуацией. Он хочет разрушить Лучи, поддерживающие Башню.
Роланд думает о Башне как о теле божества – Гана. По легендам, именно Ган когда-то поднялся из великого океана, или пустоты, и создал время. Роланд часто думает о Гане и иногда молится ему. Когда погибает один из его спутников, Роланд, хороня его, обращается к Гану со следующими словами: «Подними его, Ган, из земли». Мать-земля здесь – символ смерти, а Ган – божество, способное побеждать смерть, то есть, воскрешать, или даровать вечную жизнь после смерти, или даровать новую жизнь.
Можно ли найти в «Темной Башне» некое подобие космологии? Несомненно. Присутствует мотив многих космологий древности – победа порядка над хаосом, начало творения и отсчет времени. Демоны, существа хаоса, отвергнутые Богом-Творцом, мечтают разрушить все созданное им, обернуть время вспять и обрушить все миры в первозданное Ничто. Миа, не стесняясь, говорит об этом чуть ли не словами гетевского Мефистофеля. Не считая полу-мифического Алого Короля (Роланд прямо называет его призраком), который появляется вообще в самом конце, разрушительное, хтоническое, хаотическое начало часто принимает именно женский облик или род. Миа даже намекает, что и Алый Король не всевластен, и его царство ему пообещал некто более могущественный. Вспоминается монстр Грендель и его мать из «Беовульфа». Уолтеру/Флеггу, одержимому Алым Королем, кажется, что он рожден каким-то чудовищным зверем. Первоначально об Алом Короле вообще ни слова, а главным противником Роланда тот же Уолтер называет Зверя (с большой буквы), о котором боится говорить. И правильно боится – в утробе зверя он свою жизнь и заканчивает.
Все антагонисты «Темной Башни» хотят, по сути, одного – бессмертия и всевластия, которые дает магия. Для этого надо убить в себе душу и обрушить порядок творения, который их целям противоречит. Чтобы создать время, сам Ган отказался от бессмертия, стал телом, которое можно повредить или уничтожить. Он, как Дионис или Осирис, сознательно принимает такой исход и возрождается, пройдя через смерть. Демоны же боятся времени и смерти, ненавидят смертную жизнь; и для них все неизбежно заканчивается. Вместе с Ганом и магия стала смертной, конечной. Смерть – всеобщий закон мироздания. Но демоны не хотят этого принять, они продолжают настаивать на бессмертии и всевластии. Даже в Роланде, герое-избраннике, течет эта кровь чародеев, роднящая его с Алым Королем, и даже ему трудно усвоить жестокий урок существования – возрождение и вечную жизнь через смерть, смерть как такт вечного возвращения. Бог с ним, с Роландом – и сам Ган жесток, он не знает жалости, совсем как «дивная дама» – но только потому, что требует от других того, на что пошел сам. Колдовство же хочет прежде всего самое себя оградить от страдания и смерти, а что там будет с остальными, его не волнует. Жестокость к другим может, по Кингу, преодолеть лишь еще большая жестокость к себе.
Во многих языческих космологиях обыгрывается тема начала мира как торжества образующего, упорядочивающего мужского начала над хтоническим, хаотическим женским. Только в виду имеется, как справедливо отмечает Льюис, не пол, а род. Тиамат – прабабушка всех ведьм, и фэйри, и русалок. Кинг привносит сюда полу-христианский, полу-языческий мотив возрождения жизни через осознанное принятие смерти. По сути дела, это очередное обоснование героической, мужской по существу культуры, рассматривающей смерть как определяющий принцип существования, а все человеческие добродетели меряющей по готовности иметь с ней дело. Смертность, конечность заставляет людей соединяться – это еще и сильнейший социальный фактор. Существу, исповедующему магию и стремящемуся к бессмертию и всевластию, с людьми по определению делать нечего. Эта специфическая дикость, отчужденность, а-социальность, эгоизм и высокомерие подозреваются именно за женщинами. Лишение девственности и в принципе вовлечение в половые отношения рассматривается такой культурой, в свою очередь, как главный инструмент социализации, укрощения женского начала. Ни о какой любви, и уж тем более о спасении бессмертной души и речи не идет.
Кинг, пишущий в современной политкорректной Америке, ничего такого прямо не говорит. Но ладно бы Кинг… Такой, казалось бы, нелицеприятный взгляд на женскую природу присущ и многим женщинам-писателям. Они, возможно, даже в большей степени, чем мужчины, склонны преувеличивать и героизировать жертвенную мужественность, реальную или вымышленную/желанную, в ее моральной победе над эгоистичной женственностью. Но не мните себе, мужчины, лишнего, никакой это не комплимент, и вообще это не про вас, любимых: когда женщина пишет о мужчине, да еще и делает из него героя, она делает это для себя и из себя. Ваш образ – только часть психологического процесса ее становления. Так вот и рождаются маленькие Алые Короли.
