У каждого художника всегда найдутся работы, не предназначенные для показа широкой публике, отражающие его внутренний, сокровенный мир. Такими у правнука Гаврилы-иконописца, внука Григория-иконописца/архитектора, сына псаломщика Александра Григорьевича, ученика духовного училища, семинариста Симбирской Духовной Семинарии, ушедшего с последнего курса в Училище живописи, ваяния и зодчества Аркадия Пластова были работы на православную, церковную тему.

"Живопись иконостаса я помню отлично, она вся в памяти. Дед был любителем густых, насыщенных до предела тонов. Он любил сопоставлять глубокие зеленовато-синие тона с кроваво-красными, перебивая их лимонно-изумрудными, фиолетовыми, оранжевыми. Когда, бывало, за вечерней солнце добиралось до иконостаса, невозможно было оторвать глаз от этого великолепия. Как зачарованный, я во все глаза смотрел, как среди розовых облаков зарождался какой-нибудь крылатый красавец-гигант в хламиде цвета огня, и моё потрясённое сердце сжали спазмы неизъяснимого восторга, сладостного ужаса. Тут же я тогда взял с отца слово, что он купит мне, как перейду в семинарию, вот таких же порошков, и я натру себе этих красных, синих, золотых, огненных красок, а дальше буду живописцем и никем больше..."

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893 - 1972) «Пасхальный натюрморт» 1920-е


Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «Куличи» 1953

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «Загорск. В трапезной» 1950-е

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «В Успенском соборе» 1950-е

Под впечатлением от поездки на пасхальную службу в Троице-Cергиеву Лавру были написаны работы «В Успенском соборе» и «Загорск. В трапезной».

«В воскресение зашел около полшестого на Дмитровку. Пели что-то, потом батя сказал проповедь, а потом говорит: «Ну, братие, будем сейчас прощаться по христианскому обычаю, а в это время споем Пасхальный канон». И запели, правда, нестройно «Воскресения день...», а потом взялся за это дело хор и на два клироса с одного на другой запорхал канон Светлого Христова Воскресения. С начала до «светися, светися Новый Иерусалиме» включительно. Я стоял и чуть не плакал. Ты поймешь, какое было невыразимое от этого на душе чувство печали и радости. Больше, конечно, печали, т.к. этот торопливый перекат, бесконечную ласковость, ангельское веселье, весеннюю голубизну и светозарность этих стихир просто нельзя было даже с усилием воспринять как что-то реальное, осязаемое, что вот взял бы и унес с собой. Все казалось сном, неявью; ежеминутно и ежесекундно просыпался в ужасающую рядом с этим действительность, и опять, и опять, увлекаемый нежным порханьем и благоуханьем, не знал, что лучше - продолжать это слушать, не отрываясь, или скорее, скорее умереть и ничего-ничего не чувствовать. В конце концов воспоминания и ассоциации стали душить невыносимо, и я, когда последняя стихира с певучим шелестом замерла в воздухе, вздохнул свободнее. Запели потом что-то длинное, печальное и торжественное. Люди молча нагибались, кланяясь друг другу, и так же молчаливо целовались, - и все это тихо, медленно, степенно и печально невыразимо»

из письма Аркадия Александровича жене
 

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «Конец службы» 1940-е

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «Венчание» 1960-е

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «Зимний праздник (Никола)» 1950-е

Пластов Аркадий Александрович (Россия, 1893-1972) «В храме» 1930-е

Не делая на богослужениях зарисовок с натуры, он, как правило, в тот же вечер садился за акварель. Наполненное трепетными словами молитв пространство храма передавалось легкими акварельными касаниями, чередующимися с густыми сочными заливками теней. Священники в праздничных одеждах, возвышающиеся над темной толпой предстоящих, сверкающие окладами святые лики икон, молящиеся прихожане - все это стремительно и свободно возникало на больших листах.

Аркадий Александрович писал сыну: «Конечно, я не успел еще толком собраться с мыслями, но тот процесс, который рождает то, что называется произведением искусства, уже начался, набирает, как говорится, скорость. Все уже в брожении, в смутном говоре, в том торжественном, непонятном для непосвященных передвижении отдельных лиц и предметов, после чего начинается от века установленное рождение, скажем, пасхальной службы, которую мы с тобой не раз наблюдали у Троицы. Еще миг, и в тени весенней прозрачной ночи, где-то далеко-далеко над тысячами голов, над все разрастающимся пламенем бесчисленных огней багряных свеч, разнесется, щемя сердце, «Христос Воскресе». Примерно так, или, вернее, отдаленно так и в моей душе сейчас, все в движении, в томительно-радостном ожидании наступающего великого праздника. Ты скажешь: пожалуй, папа, может, проще надо выражаться? Может быть, но, ей-богу, почему препятствовать приходу в душу праздника».