Ночная дорога - особый вид откровения, в это время понимаешь, что от кратковременного одиночества и в этой свободе может быть удивительно легко и правильно. И думаешь мысли, которые днём скрыты и неявны, потому что нет времени отвлекаться от повседневности. И, пролетая через спящий город и проползая через бурлящее его сердце, смотришь иначе на определённые вещи. Жизнь в это время - один сплошной зелёный, если позволить себе.

Всё дело в приоритетах. Пожалуй, одинаково херово и отсутствие таковых в собственной жизни, и если ты не попадаешь в приоритеты важных тебе людей.

Сука, ты хоть понимаешь, задумываешься иногда, сколько боли было причинено и сколько её еще внутри осталось? Это низко всё было, этакое бесконечное торжество эгоизма. Мне, дуре, кажется, нужно признание твоё, чтоб показал, что понимаешь, хотя бы теперь, как было больно, тяжело и страшно мне. Ничего не вернуть, но признать необходимо, а пока невыносимо хочется, чтобы новая жизнь у тебя развивалась и крепла трудно, болезненно, сбивчиво и неуверенно, как у меня.

Мы же оба эгоисты, каких поискать, были и остались, уверена.

Безразличие, ничто в ответ на воспоминания кроме самих воспоминаний, ни эмоции, ни движения губ, глаз, тела или чего-то внутри - вот ключевой момент, единственная окончательная точка, которая может быть поставлена в прошлом. Всё остальное - всё остальное. Что пока и происходит_

Мне страшно снова в этот омут. Хотя нет смысла прятаться от самой себя - уже давно глубже чем по уши в новой надежде. Но - страх и ощущение загнанной в угол мыши.
Но я двигаюсь. Двигаюсь вперед, к каким-то целям, точкам опоры, самосостояния как чего-то более целого, чем то, что осталось почти полтора года назад.
Наткнулась: доверие - как лист бумаги: однажды помнешь, и как не расправляй, прежним, идеальным оно уже не будет. Я не могу положиться на чувство, потому что однажды так уже было, однажды уже поверила в то, что есть что-то действительно бесконечное в пределах двух конечных жизней.

Город, промокший, посвежевший, отдаёт темно-розовым в сторону заката, успокаивает. но не делает радостней, хочу холодный зеленый чай с гренадином и километры, километры дорог впереди, и не возвращаться - не надо, ведь эта пропажа будет и незаметна - хотя бы какое-то время.

Я знаю, что иду вникуда, все усугубляет то, что давно почти окончательно перешла на бег, безумный бег, и страшно, что расшибусь о какую-нибудь стену, но может оно и к лучшему, только надо ускориться еще, чтобы наверняка.

Ничто не помогает, все известные легальные и морально приемлемые способы обдуманы, но стопор, вызванный таким цепким прошлым, настолько силен, что не отступает, даже когда внешне кажется, что насыщенней и интересней жизни, веселей и радостней человека просто нет.

Больно и пусто, и несмотря на то, что пусто не может быть, потому что как минимум есть больно, эти два состояния на удивление успешно сочетаются и тем сильнее топят в повседневном как в тумане одном большом дне без __

"Один день, три осени" - китайский фразеологизм, означающий чувство, когда ты настолько скучаешь по человеку, что один день тянется, как три года.

 

Один день, три осени, родной. Три больные, пустые, дрожащие непонятные осени одной. И самое страшное, что они будут такими неизменно, потому что тебя нет и не будет.

   Чувства и отношения между двумя любыми людьми всегда составляют эксклюзивный случай, они каждый раз неповторимы, имеют свои исключительные оттенки.

   В нашем с тобой случае это было видно, что называется, невооруженным взглядом. Нельзя было охарактеризовать наши отношения одним каким-то простым назывным прилагательным или термином, их тех, что придумали люди для простоты и понимания. Тем не менее, могу точно сказать, что очень многие, по сути почти все, кто знал нас обоих достаточно хорошо, хотели такие отношения или хотя бы часть их, привнесенную в свою собственную жизнь.

   Твоя поддержка меня, моих начинаний, желаний, задумок, планов, да просто маленьких событий, всегда шла не от формального «потому что так положено, это естественно», а изнутри тебя, откуда-то гораздо глубже инстинктивного, природой заложенного долга. Подойти к тебе и просто сказать «какого фига всё это» для меня не составляло труда, потому что знала: ты непременно сделаешь или скажешь что-то, что сделает беспокоящее меня окружающее немного менее резким и придаст силы красиво идти вперед, задрав нос.

   Твоя любовь ко мне была таковой, какой только и должна быть она настоящая — ничем не обоснованная, не подкрепленная, безграничная, упрямая, часто эгоистичная, слепая, не ослабевающая ни от чего, в которой нельзя ответить на «почему/за что ты меня любишь» как-то иначе, нежели «потому что ты есть». Твоя любовь распространялась на всю меня, с моим жутким характером - этим цинизмом, нетерпимостью и критичностью к людям, упрямством, вредностью, привычкой спорить и говорить нелицеприятную правду, когда другие предпочитают молчать.

   Твое великолепное чувство юмора и умение смеяться и смешить тем ярче и активнее, чем сильнее больно и тяжело внутри, - их я переняла и, говорят, вполне успешно, дополнив цинизмом и сарказмом, появление которых во мне в таком количестве для тебя всегда было не понятным.

   Твое желание оградить меня от боли и разочарований постоянно билось о понимание того, что слишком многое в этой жизни я смогу познать только на собственном опыте, и твой, как ни старайся, мне не передашь, так, чтобы его хватило моему любопытству и стремлению узнать мир изнутри. Но тем не менее, с твоей помощью мне было легче успокаивать бури, вызванные новыми разочарованиями, неприятными открытиями о людях, их жизненных мотивах и умственных способностях, принимать что-то, без чего идти по жизни, пусть даже и на противоходе, неправильно.

   Эти слова не являются посвящением мужчине, как кто-то мог подумать. Ты знаешь это. И никогда такие слова от меня ни одному мужчине посвящены не будут. Ты сказала бы, что не надо зарекаться, и что будет счастье и тепло, и что нельзя закрываться от людей. Я бы не стала спорить, просто есть вещи, которые идут в обход логики и жизненных правил.

   Разбить свое красивое лицо и молодое тело, пролетев какой-то миг свободного падения с высоты 9 этажа, - это не тот конец, который бы подходил тебе, по крайней мере, хотя бы потому что это случилось слишком рано в моей и твоей жизни, в наших. Но 3 года назад 14 июня ты вот так умерла, и мне ничего не остается, кроме как писать эту дурь в надежде, что, вылившись частью в словах, боль станет наконец, сука, хотя бы немного меньше.

   Я люблю тебя, мам.

Прости мне мое немногословие. С людьми, которым мне сказать нечего, ничего важного, потаённого, искреннего, заботливо выношенного, взращенного изнутри - с такими людьми, т.е. со всеми окружающими, мне легко даётся жизнерадостная болтовня или вдумчивые разговоры на серьезные темы, но только тебе мне всегда хотелось говорить, рассказывать, делиться, замирая в ожидании ответа как вердикта. Но всегда был невидимый, но прочный барьер, который теперь просто глухая буквально физически осязаемая стена. Я так много хочу сказать, разделить, спросить, услышать, но я молчу, и, заталкивая всё это в себя, всё равно внутреннюю пустоту этим заполнить не могу, остаюсь всё так же страшно до невесомости опустошена, что не только не мешает чувствовать боль, но лишь усиливает её. И всё равно, поймёшь ли ты это, прочитав или просто задумавшись и интуитивно почувствовав. Всё равно, потому что что тут сказать, что сделать, как разрубить этот узел - в последнее время я всё больше склоняюсь к мысли, что никак.
Это всё так же больно.

Это же 3,14здец - ездить в других машинах с другими людьми и потоком через полуопущенные веки: "Мам, это так больно, почему не утихло, ведь столько времени, а ведь мы вот точно так же, и машины, машины, столько поездок, тысячи километров и слов, где ты сейчас, что ты сейчас, как это всё вообще там внутри тебя, любил ли всё-таки хоть когда-то за все эти проклятые и прекрасные неизгладимые четыре года, а почему тогда я до сих пор тебя всё так же" - Уже приехали? Как хорошо. Конечно, идём.

   Играя себя того, которого видят и даже чувствуют - настолько искусно играешь - окружающие, тем не менее всегда помнишь, насколько внешнее свое поведение, высказываемые мысли, эмоции и чувства, манера говорить и даже одеваться отличаются от внутреннего тебя.

   И болезненно и плохо, - хотя, казалось бы, должно быть наоборот, - становится, когда окружающие с бетонной уверенностью заявляют, что ты изменился.

   И совсем не хорошо получается внутри, когда понимаешь, что все это внешнее и показательное (от чрезмерной болезненности, слабости, вследствие чего повышена необходимость обороняться и нападать первым, защищаться от боли и разачарований заранее) воспринимается как настоящее.

   Будто никто и не знал тебя никогда хоть немного.

   Хотя так оно и есть. Так оно и должно быть.

 

Просто люди все хотят слышать, что у тебя все хорошо, потому что можно ответить "вот и отлично" и, успокоив ленивую совесть, начать говорить о себе.

Быть честным с самим собой - непременное условие нормальной, адекватной жизни; самообман, оправдания, уход от ответа как путь к саморазрушению.
Так, я не вру, спрашивая себя о чувствах к тебе, отвечаю честно. Только эта правда мало того, что никому не нужна, так еще и мне не придает ни сил, ни радости, ничего, что могло бы пнуть хорошенько вперед.

Ничего не прошло.

Это не спокойствие, которого я так добивалась, это всё та же пустота. Чертова пустота.
Вытеснив из меня всё, что было и что могло ещё поместиться, заполнив собой до краев, затем ты ушел, закрыв снаружи дверь - не впустить ничего, никого, не наполнить ничем, не выпустить оставшееся от тебя пуленепробиваемое облако; так и оставил в пустоте. Подвешенное состояние и остановившийся взгляд.

Всё осталось во мне.
Живи, пожалуйста. Как за двоих.

   Так уж получается, так заведено в моей жизни, во мне, что каждый человек, с которым было что-то, что можно назвать хотя бы как минимум общением, то есть, скажем, пару телефонных разговоров и встреча-другая, - каждый такой человек оставляет во мне свой след, ассоциации с собой, воспоминания, мысли и даже целые маленькие миры, которые я успела выдумать, порушенные, оставшиеся руинами после того, как человек уходит.

   Люди, кто бы ни был, всегда все временные — для меня, для любого другого. Но каждое такое «временно» перманентно в моем сознании, оно может быть отложено чуть дальше, чуть ближе в памяти, но всегда во мне, и может пропасть лишь с концом меня, естественным завершением жизни.

   Проще и, уверена, правильнее, к тому же безопаснее, менее болезненно для самой себя было бы отпускать каждого всякий раз с его физическим уходом из моей жизни.

   Однако жизнь одна, это моя единственно бесценное, заработанное авансом сокровище, награда, поэтому и хранить в ней я буду всё достойное быть навсегда запечатленным в душе, буду наполнять её до почти бесконечных краев, как бы ни было часто больно, очень больно, обидно, холодно и грустно или даже зло — потому что без всего этого, без людей, чьи души и жизни, пусть не на долго, я пропускаю через себя, я пуста и непримечательна.

   Такой, какая есть, меня делают люди, из жизни, их разум — высшая ценность человечества, их чувства, воспоминания. Лишь держа в себе всё это, балансируя, часто неудачно, между болью от этой наполненности и сытым удовлетворением, я есть то, что я есть.

Новая жизнь всем хороша, хотя бы потому что новая.

Но - не правильная, потому что жизнь одна, и нельзя так опрометчиво решать, что можно что-то вычеркнуть, глубоко зарыть, отрезать и отбросить. Вернее, можно, ведь так делается, но можно не есть равно правильно. В глубине души понимаешь это, какова бы ни была сила убеждения. И, чем яснее понимаешь, тем настойчивей зарываешь себя в свой самообман.

Но всё это только в том случае, если чувства, эмоции, поступки в том самом прошлом были настоящими, искренними, естественными, не преувеличенными и не придуманными. Иначе же всё действительно проще некуда - просто закрыть очередную книгу, начав следующую.

И еще, потому что новая - это без меня. Ровное движение, без крайностей, острых резких углов, мягких падений вверх, уютных и очень болезненных чувств. Я - то, что не повторится, то, что неповторимо; возможно, слишком объемно, что смогло насытить сверх меры - переоценил свои возможности, а не выдержал, не смог ответить равно. Такое тоже бывает.

Только чувство потерянности, отрешенности от всего этого не проходит, не становится меньше. И пустота внутри, так опрометчива принятая за долгожданное равновесие и спокойствие, как черная дыра, засасывает в себя всё так же неумолимо.

   Фильм, по словам самого режиссера, повествует именно о тех событиях 25-летней давности, произошедших именно на том энергоблоке именно того реактора именно в том городе той страны. В связи с этим неминуемо приходится соотносить события, моменты на предмет исторической достоверности, реальности, как "могло ли такое быть в самом деле". Отдельные моменты, казалось бы, быть не могли.
   Вопрос о том, смог ли человек, пусть и имеющий отношение к предприятию, попасть туда просто пешком, пусть вопросом и останется, как и некоторые другие моменты. Потому что фильм не об этом. Даже если режиссер и задумывал внести серьезный документалистский процент в свою работу, получилось совсем другое, и гораздо более важное: картина пира во время чумы.
   Ужас, тихий, почти не осознаваемый, в который не верится, потому что потрогать, ощутить, увидеть, осознать радиацию нельзя. И от этого ужас пробирает до костей.
   Молодой город, населенный молодыми же людьми, только начинающими полноценную жизнь в довольно могучей еще стране, суббота, весна, праздник молодости и жизни. Жизнь, в то время, когда смерть, невидимая и почти сутки для большинства жителей не только Припяти, но и многих других, неизвестная, потому что не сказали - смерть, ползущая от реактора как тяжелыми металлами по земле, так и разлетающаяся на километры и километры вокруг легкими элементами, период полураспада многих из которых составляет несколько и больше человеческих жизней.
   Как поведет себя человек, увидевший своими глазами разрушенный реактор, поставленный перед фактом под страшным именем "радиация"? Фильм показывает, как. Смятение, паника, метание из стороны в сторону, но при этом постоянное ощущение нереальности - ведь вокруг ничего не поменялось, жизнь идет своим чередом, просто очередная суббота, очередная свадьба, снова праздник жизни.
   Поэтому и не глупо выглядят диалоги, которые на самом деле выражают всю суть состояния тех людей - не ликвидаторов, совершавших безусловно нечеловеческий подвиг, преодолевая страх перед невидимым ужасом, - а простых жителей, обычных рабочих или, как основной герой, партработников, да просто людей, кто продолжал строить страну и жизнь:
" - Реактор грохнул.
  - И чего?
  - В городе смерть. Понимаешь? Радиация."
   Когда надвигается смерть, которую нельзя увидеть, когда нельзя посмотреть в глаза своему страху - это в сотни раз ужасней, эта дикость за гранью логики и осознания, поэтому после вялой попытки убежать (а куда теперь бежать, реактор так близко к городу, что теперь уже все равно) и метания по улицам, по людям (не осознающим, что обречены) человек кидается в попытку уйти от этого, вернуться в ту реальность, которую понимает и знает - на праздник, к друзьям и недругам, к любимому человеку, к разнузданному веселью, диким пляскам и алкоголю, алкоголю, алкоголю.
   Безысходность. Единственное, что действительно способно останавливать человека на его пути по жизни. Пресловутые словечки, по-отдельности безобидные, складываются в вызывающее оторопь и внутренний холод "теперь уже всё равно".
   И не надо сюда примешивать действия руководства реактора и страны, рассматривать по мелочам их тактику, говорить о том, почему это случилось - уже всем давно ясно, почему. Неважно, именно в этом фильм не важно. Это фильм о простых людях, жизнь которых в одночасье изменилась невидимым в первые сутки (целые сутки!) для них образом, и о том, что есть еще много вещей, перед которыми люди бессильны, в своей глупости ли, неосведомленности или просто по какому-то прихотливому случаю.

Обидно, не успела на "В субботу", а был последний день проката.
И всё же - 25 лет со дня Чернобыльской катастрофы. И именно катастрофы, а не аварии, как принято говорить.

Хорошо бы всё-таки люди умели учиться на своих, таких страшных, ошибках.

Атомные станции не строят по принципу "если рванет, то накроет всех, но это вряд ли".

(с) Доклад ИНСОР "Обретение будущего: Стратегия 2012. Конспект"

 

А ведь частенько именно так. Относительно не только мировых масштабов, международной политики и государственной важности дел - так же и в самой обычной, приниженной до повседневной, эмоциональной, на грани рационального и иррационального простой человеческой жизни.

Смешно или грустно - зависит от того, сколько поставлено на кон, и рвануло ли в итоге.

     В этой жизни невозможно, преступно ничего не любить. Поддавшись заманчивому забвению и независимости цинизма, сарказма,реализма, со временем - рано, поздно ли - внутри ощущается пустота, которую должно заполнить.

     Любовь к людям, к определенному человеку почти точно сделает тебя наивным, ранимым, несамостоятельным и не злым, что так часто в жизни бывает нужно. Поэтому заполнять себя, обогащая ярким теплым светом, который любовь, помимо разных гадостей для жизни и характера также способна давать, - заполнять себя надо любовью иной, не столь переменчивой, противоречивой, не сопряженной с болью и разачарованиями.

     Простые вещи, события могут дать гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Про любовь к животным и объяснять не нужно; хотя если кто-то вдруг сомневается: искренность без подоплек и двойных смыслов, отсутствие эгоизма, рациональный животный расчет, преданность, не основанная на ответных ожиданиях, доступность, "родство душ", умение слушать жалобы/радости/планы/секреты, готовность ждать и быть единственным у единственного и многое, многое другое.

     Но животные - привязанность (если домашнее) или не такая уж доступность и контакт (мои любимые совы - любовь и восхищение платонические и отдаленные; идея завести совиного товарища дома пока все еще идея).

     Другое дело любовь к вещам. Книги (реальные, напечатенные, что можно трогать, слышать страницы, чувствовать их запах), музыка, чай, сыр, пазлы, свой ноутбук и мфу, фотографирование и фотографии, машина - все изначально неодушевленное, обыденное, продукт потребления и упрощения жизни - во все ты вкладываешь, создаешь его душу, имя, свойства сам, сам же наполняясь удовлетворением и умиротворением. Ведь с одной стороны ты испытываешь столь небезопасное, противоречивое чувство, как любовь, привязанность, с другой - полностью в безопасности от разачарования (от того, каким сильным и болезненным оно может быть в случае с людьми), измены, боли, необходимости менять себя.

     Так, вместо того, чтоб посвящать снбя, свою жизнь другому человеку, забывая о собственной ценности, ты посвящаешь себя себе, делая свою жизнь, себя ценнее, значимее и - да будет так - самодостаточной личностью.

   Фильм "Мастер и Маргарита"
   Взявшись экранизировать какое-либо произведение, в особенности, талантливое, не пустое, безумно по смыслу глубокое, команда сценаристов/режиссеров и иже с ними сталкивается с неизбежной проблемой: как будут восприняты те или иные ходы, "обыгрывания" всем известных сцен, актеры, подобранные на роли героев, образы которых уже сложились в воображении читателей.
   Так, Вертинская, бесспорно красивая женщина, в роли Маргариты, особенно в её ведьмовском бесовстве с несуразным черноволосым париком кажется не той, не доконца подходящей, в ней не чувствуется потустороннесть, притягательность мистики и черных сил, одновременно зачарованный и зачаровывающий взгяд глаз не удался.
   Коровьев есть Коровьев - сложный, тонкий, переменчивый, до адекватности и обычной людской нормы сумасшедший; но волей-неволей сравнивается с Абдуловым, который в силу своей актерской харизмы, несмотря на исполнение этой роли на добрый десяток лет позже, кажется более уместным.
   Воланд раскрывается не сразу, впрочем, как и положено: скромный, непритязательный костюм в попытке немного сойти за обычного гражданина удачно оттеняет жутко-сладостное смятение, вызываемое истинным злом;  далее же, когда начинается игра: взгляд, внутренняя сила, мистика, жуткая ирония, непременное "дыхание" смерти, заманчивого и соблазнительного разврата и такого привлекательного зла.
   Определенно, есть книги, экранизации которых не могут быть до конца полновесными, удачными, сумевшими вместить и отразить все мысли, оттенки, чувства, переданные автором.
   Правда, надо сказать, что возможен и иной вариант: нет по-настоящему талантливой грамотной режиссерской комманды.
В случае с экранизацией романа Булгакова, снятой еще в середине 90-х, пожалуй, оба вышеописанных варианта, как говорится, нашли друг друга.
   Так же о "Мастере и Маргарите" можно сказать, что роман из тех, чью экранизацию ни за что не понять должным образом, не прочитав до этого само произведение. Всю иронию, цинизм, противоречивость времени, реалистичность отражаемых событий, человеческих чувств, эмоций, мотивов поступков и многое другое можно по-настоящему осознать, пропустив через себя, только побывав уже однажды в тех мирах Понтия Пилата и Иешуа, Воланда с его свитой, Маргариты и Мастера, окунувшись в них без помощи визуализации, с одних лишь печатных строк.
   Как нельзя полностью понять экранизации "Братьев Карамазовых", "Преступления и наказания" и других, так и "Мастер и Маргарита" для человека, знакомящегося с ними в первый раз, будет просто смесью психологического, документально-реалистичного фарса, мистики и мелодрамы.

Молодость:
"...Жизнь была бесконечной и обещала скорое счастье, надо было только накопить силы, чтобы удержать его, когда оно придет. Далеко впереди горели огни, но на их свет каждый шел своей дорогой".
"...Давно окончен институт, не оправдавший надежд. И вообще оказалось, что молодость не приносит счастья. Вечная тревога: провалю экзамен, не найду работу, не выйду замуж. Выйду, но неудачно. Родится тройня - все девочки, и все некрасивые. Или Бог пошлет сына, но криминального. А уверяли, что юность - лучшая пора жизни."
(с) Толстая Н.Н., Толстая Т.Н. "Двое"