Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин родился в Киеве 16(28) мая 1877 г.— "в Духов День, когда земля — именинница", по его словам. Отец рано умер, воспитанием занималась мать — волевая и самобытная женщина. С четырех до шестнадцати лет — Москва; здесь — первые стихи, приобщение к природе ("леса Звенигородского уезда"). В 1893 г.— первый поворот в судьбе: переезд в Крым (Феодосия с ее генуэзскими и турецкими развалинами и Коктебель: море, полынь, нагромождения древнего вулкана Карадаг). В 1897 г.— окончание гимназии и снова Москва: юридический факультет университета. В 1900 г.— второй поворот: высылка в Среднюю Азию (за участие в студенческих забастовках) и там решение посвятить себя литературе и искусству — для чего поселиться за границей, "уйти на запад".
Париж стал своеобразной ретортой, в которой недоучившийся русский студент, недавний социалист, превратился в европейца и эрудита — искусствоведа и литературоведа, анархиста в политике и символиста в поэзии. "Странствую по странам, музеям, библиотекам... Кроме техники слова, овладеваю техникой кисти и карандаша... Интерес к оккультному познанию". Этот период аккумуляции, определенный Волошиным как "блуждания духа", шел, по крайней мере, до 1912 г.
За это же время Волошин приобрел литературное имя (его первая статья появилась в печати в 1900 г., стихи — в 1903 г., первый сборник вышел в 1910-м); пережил глубокое увлечение художницей М. В. Сабашниковой (закончившееся недолгим браком в 1906 — 1907 гг.); стал инициатором и соавтором самой громкой литературной мистификации в России (см. "Историю Черубины"). Завершился этот период становления "разрывом с журнальным миром" в 1913 г.: в то время, когда "вся Россия" изливалась в сочувствии И. Е. Репину, картина которого "Иван Грозный и его сын" подверглась нападению, Волошин осмелился иметь "свое суждение" по поводу инцидента. Отражением растущей популярности поэта стали упоминания его имени в произведениях Власа Дорошевича (1907), Саши Черного (1908), А. Радакова (1908), Петра Пильского (1909), А. Измайлова (1912).
Однако новый поворот в судьбе поэта произошел, думается, не в период "репинской истории", с последовавшим за ней "бойкотом", а в 1914 — 1915 гг. Первая мировая война словно разрядом молнии пронзила волошинские стихи — и поэт-парнасец, в чьем творчестве критики видели "не столько признания души, сколько создание искусства" (В. Брюсов), предстал пророком, "глубоко и скорбно захваченным событиями" (В. Жирмунский). При этом в своем отношении к войне (сб. "Anno mundi ardentis 1915" — М., 1916) Волошин вновь оказался при особом мнении: в отличие от ура-барабанных интонаций большинства поэтов, он скорбел о "године Лжи и Гнева", молился о том, чтоб "не разлюбить врага".
Взвивается стяг победный...
Что в том, Россия, тебе?
Пребудь смиренной и бедной —
Верной своей судьбе...
(Это стихотворение, "России", Волошин даже не решился включить в сборник, пометив, что оно "не должно быть напечатано теперь".)
Революция и гражданская война способствовали еще одному серьезному превращению Волошина. Ученик французских мэтров, европеец и "интеллектюэль", он повернулся душой и помыслами к России. И в своем творчестве неожиданно нашел столь пронзительные и точные слова о дне сегодняшнем, что они проникали в сердце каждого. "Как будто совсем другой поэт явился, мужественный, сильный, с простым и мудрым словом",— вспоминал В. В. Вересаев. Критик В. Л. Львов-Рогачевский писал, что Волошин воплотил темы революции "в мощные, грозные образы" и "разглядел новый трагический лик России, органически спаянный с древним историческим ликом ее" (Львов-Рогачевский В. Новейшая русская литература. М., 1923. С. 286 — 287).
Свою любовь к родине поэт доказал жизнью. Когда весной 1919 г. к Одессе подходили григорьевцы и А. Н. Толстой звал Волошина ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил: "Когда мать больна, дети ее остаются с нею". Не поддался он соблазну и в ноябре 1920 г., во время "великого исхода" из Крыма, перед вступлением туда войск Фрунзе. И в январе 1920 г., пройдя через все ужасы красного террора, при наступающем голоде, продолжал стоять на своем:
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
("На дне преисподней", 1922)
В то время поэт верил, что выпавшие на долю страны испытания посланы свыше и пойдут ей на благо:
Из крови, пролитой в боях,
Из праха обращенных в прах,
Из мук казненных поколений,
Из душ, крестившихся в крови,
Из ненавидящей любви,
Из преступлений, исступлений —
Возникнет праведная Русь...("Заклинание", 1920)
И Волошин не занимает позицию стороннего наблюдателя: активно участвует в спасении очагов культуры в Крыму и в просветительной работе новой власти. В 1920 — 1922 гг. он колесит по Феодосийскому уезду "с безнадежной задачей по охране художественных и культурных ценностей", читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских... Однако самой значительной его социально-культурной акцией становится создание им "Дома поэта", своего рода дома творчества, — первого в стране и без казенщины последующих.
В письме к Л. Б. Каменеву в ноябре 1924 г., обращаясь к партийному боссу за содействием своему начинанию, Волошин объяснял: "Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля <...> своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи летом в наем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. <...> Двери открыты всем, даже приходящему с улицы".
Это был летний приют преимущественно для интеллигенции, положение которой в советской России было и тогда достаточно сложным. Выброшенные, в большинстве, из привычного быта, травмированные выпавшими на долю каждого испытаниями, с трудом сводящие концы с концами, представители художественной интеллигенции находили в "Доме поэта" бесплатный кров, отдых от сумятицы больших городов, радушного и чуткого хозяина, насыщенное, без оглядки, общение с себе подобными. Писатель и живописец, балерина и пианист, философ и востоковед, переводчица и педагог, юрист и бухгалтер, актриса и инженер — здесь они были равны, и все, что требовалось от каждого: "радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни" (как писал Волошин 24 мая 1924 г. А. И. Полканову).
Чем был для гостей Волошина этот островок тепла и света, лучше всех определила Л. В. Тимофеева (Л. Дадина), дочь харьковского профессора, приезжавшая в Коктебель начиная с 1926 г.: "Надо знать наши советские будни, нашу жизнь — борьбу за кусок хлеба, за целость последнего, что сохранилось — и то у немногих, за целость семейного очага; надо знать эти ночи ожидания приезда НКВД с очередным арестом или ночи, когда после тяжелого дня работы ты приходишь в полунатопленную комнату, снимаешь единственную пару промокшей насквозь обуви, сушишь ее у печки, стираешь, готовишь обед на завтра, латаешь бесконечные дыры, и все это в состоянии приниженности, в заглушении естественного зова к нормальной жизни, нормальным радостям, чтобы понять, каким контрастом сразу ударил меня Коктебель и М. А., с той его человечностью, которой он пробуждал в каждом уже давно сжавшееся в комок человеческое сердце, с той настоящей вселенской любовью, которая в нем была" (Дадина Л. М. Волошин в Коктебеле. Новый журнал, 1954, N 39).
В 1923 г. через Дом прошло 60 человек, в 1924-м — триста, в 1925-м — четыреста...
Войди, мой гость. Стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога...
("Дом поэта", 1926)
Однако полной идиллии все-таки не было: "советская действительность" то и дело вторгалась в волошинское подобие Телемского аббатства. Местный сельсовет третировал Волошина как дачевладельца и "буржуя", время от времени требуя его выселения из Коктебеля. Фининспекция не могла поверить, что поэт не сдает "комнаты" за деньги, — и требовала уплаты налога за "содержание гостиницы". В дом вторгались комсомольские активисты, призывая жертвовать на Воздухофлот и Осоавиахим, — клеймя затем Волошина за отказ, расцениваемый ими как "контрреволюция"... Снова и снова приходилось обращаться в Москву, просить заступничества у Луначарского, Горького, Енукидзе; собирать подписи гостей под "свидетельством" о бесплатности своего дома...
Постепенно становилось ясно, что идеологизация всей духовной жизни усиливается; единомыслие утверждается по всей стране. Уже в 1923 г. Б. Таль обрушился на Волошина с обвинением в контрреволюции (ж. "На посту". 1923, N 4). Один за другим на него нападают В. Рожицын и Л. Сосновский, С. Родов и В. Правдухин, Н. Коротков и А. Лежнев... В результате сборники стихов Волошина, намечавшиеся к выходу в 1923 и 1924 гг., не вышли; 30-летие литературной деятельности удалось отметить в 1925 г. лишь коротенькой заметкой в "Известиях". Выставка волошинских пейзажей, организованная Государственной Академией художественных наук в 1927 г. (с печатным каталогом) стала, по существу, последним выходом Волошина на общественную сцену.
Доконала поэта травля, организованная в 1928 г.: местные чабаны предъявили ему счет за овец, якобы разорванных его двумя собаками,— и "рабоче-крестьянский" суд поддержал это бредовое обвинение, несмотря на явную его лживость. Злорадство местных жителей (которым М. С. Волошина несколько лет оказывала медицинскую помощь), унизительное обращение с ним судейских, вынужденная необходимость расстаться с животными (одного пса пришлось отравить) — потрясли Максимилиана Александровича. В декабре 1929 г. он перенес инсульт — и его творчество практически прекратилось...
Коллективизация (с концентрационным лагерем для высылаемых "кулаков" близ Коктебеля) и голод 1931 г., думается, лишили Волошина последних иллюзий насчет скорого перерождения "народной" власти. Все чаще поэтом овладевает "настроение острой безвыходности" (запись 1 июля 1931); всегдашний жизнелюб подумывает о самоубийстве (запись 7 июля 1931)... Попытка передать свой дом Союзу писателей (и тем сохранить библиотеку, собранный за многие годы архив, обеспечить какой-то статус жене) наталкиваются на равнодушие литературных чиновников. В. Вишневский, Б. Лавренев, Л. Леонов, П. Павленко отделываются пустыми обещаниями, а затем, не уведомив Волошина, правление сдает дом в аренду Партиздату! ("История с домом сильно подкосила М. А.", — свидетельствовала М. С. Волошина.)
И вот — записи Волошина 1932 г. "Быстро и неудержимо старею, и физически, и духовно" (23 января); "Дни глубокого упадка духа" (24 марта); "Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни" (6 мая). По инерции он еще хлопочет о поездке в Ессентуки (рекомендуют врачи)... но воли к жизни уже явно не было. В июле давняя и обострившаяся под конец астма осложнилась воспалением легких — и 11 августа, в 11 часов дня, поэт скончался. Ему было только 55 лет.
