пасочное утро раскрывало свои солнечные объятия для всех псевдоотмытых и псевдоочистившихся грешников, голодом ответивших за досадные ляпы, сотворенные дерьмом, спермой и кровью.
город, разбитый Лениным накануне, снова был живее всех живых, фонтанируя красками и абсурдами: люди жрали цветные яйца, бухали водку, закусывая куличами, трахали чужих родственников, горланили песни в зассанных подъездах... город очнулся от длительного затишья, в котором лишь измученное формалином полубессмертие страдало взаперти. почему так? да потому что те, кто держал пост в еде, не отказывали себе в выпивке, те, кто отказывался от выпивки, с удовольствием совокуплялся, те, кто не ел скоромного, не пил огненной воды и не сношался, ЭЛЕМЕНТАРНО забывали молиться, утапливая все свои "прогибания под Господа" в сосредоточенности "как бы не сорваться".
но, блядь, это все равно называлось интернетно-опошленным словом "пост".

вынимая куски бетона, пластикового стульчака и унитазного фарфора из древней шеи, Леня подумывал, было, что стоит однажды ночью встать и уйти гораздо дальше этой странной квартиры с малиново-синим трупом "красного" в ванной. так случилось, что ни тридцать ударов ножом по запястью, ни три грамма героина после, ни резиновый жгут, прикрученный к входной двери в надежде, что жизнь вырвут, подобно больному зубу.. ничего не смогло унять ту боль предательства, благодаря которой потомки трупа до сих пор работают в НИИ, способствуя продлению мук посредством бальзамирования вождя революции... такая боль не проходит, не оставляет. потому Ленин, как Иешуа к Пилату, возвращался каждый раз к нему одному в это мытарственное время.. "странно, - вдруг зааукалось трупу, - а если ОН ходит не только ко мне?.. я же, всего лишь, держал ворота в Горках на замке... что же с остальными?" трупу вдруг стало смешно и легко. а так всегда было, все время на исходе поста. и труп смеялся, похлебывая желейную жижу из ванной до самой полночи.
Ленин откатил инвалидную коляску от окна кухни. солнце вставало, яркое, неснежное. он скучал по этому видению, лежа на чуть сопревшем бархате.
"пора", - вздохнул он. встал с коляски и вышел в зияющую свободой дыру-окно.

"Христос Воскресе!" - аукали люди на улицах до самого позднего вечера. всем было хорошо и довольно.

занавес.