Бревно вдалбливалось в стену. От удара, с обгоревшей поверхности, осыпался пепел синеватого оттенка- руки крошились, заполняя своей пылью поры на коже. Пепельный туман замкнутого пространства без окон и дверей делал образ человека смазанной картинкой на отсыревших негативах – тело сливалось со стенами, а я закуривал.
Как в замедленной съёмке: лицо в гневном крике, волосы в падении, мышцы рук напряжены, на цыпочках, лоб в морщинах – а я засматривался. Ваял скульптуру, удерживая свои силы в бревне и дубовых вениках, развешенных по углам, как заклинание от человеческих посягательств.

Она пыталась вырваться из заточения, пробивая стену - но я раскуривал Её для себя
Наверно, я хотел Её для себя в своих глазах, но её руками.

Но вот я вижу Аннет в одном металлическом корсете на льду, где зимы успевают облизывать свои пальцы в надежде зажать, как можно больше вен с горячей кровью – а я зажмуриваюсь. И как ей не холодно, босой, оголённые плечи, ключицы, руки свешенные замком перед собой, и прямые длинные волосы, отутюженные двадцати градусным морозом? Верёвочная лестница соединяла бордюры, прикусившие языкастые дороги,– а я замирал. Мне хорошо, ибо Аннет при мне, и путей к отступлению у неё нет.
Я видел, как ей было всё тяжелее и тяжелее дышать, пепел бревна и пыль её рук проникали в лёгкие – она захлёбывалась болью, а я захлёбывался вдохновением.

-Оставь меня …ничего нельзя изменить,- сидя на стуле с куклой в одной руке, прокричала Аннет,- поджигай стекло и не смей его обёртывать фольгой: мы не в духовке, мы в аду.
-Оставь меня…ничего нельзя менять,- крикнул ей скульптор в невидимое ухо на потолке, натягивая шерстяные носки на ноги.
Рассерженная девушка, взметнувшись, замахнулась на стул так, что тот от удара о стену, раскрошился.

Берлин плакал………………………………..


Женя, мы все недалёкие ночью, а так ....