Что такое Древняя Греция: Над кем смеется греческая комедия. Часть 2
 

Николай Гринцер. Филолог-классик

Почему комедиографы не боялись высмеивать политиков, что смешного в Дионисе и зачем Аристофан потешался над своим другом Сократом

Античная комедия смеялась над разным. И прежде всего над современным, то есть над политиками.  Комедия V века до нашей эры, то есть комедия демократических Афин, — это политическая комедия. В  дальнейшем постепенно, как это часто бывает, политика из комедии уходит. Но в V веке это чуть ли не  главное, что бросается в глаза.

Парадокс заключается в том, что мы воспринимаем это как сатиру: народу всегда приятно посмеяться над властью. Это правда. Но заметим, что этот смех — особый: это смех над властью в присутствии власти. На всех праздниках, где представлялась комедия, первые люди города обязаны были присутствовать, потому что это были важнейшие торжества — ну, как праздник 7 Ноября или 1 Мая, когда первые лица города должны сидеть в президиуме, в первых рядах. И, сидя в этом самом президиуме, они слышат, как их ругают. А комедия всегда ругает первых лиц — по всей видимости, вне зависимости от того, как конкретный автор к ним относился. 

Про Аристофана постоянно говорят, что он был очень консервативен и очень не любил демократическое устройство государства, потому что ругал всех лидеров демократии: сначала Перикла, а после того, как он умер, — всех, кто пришел ему на смену.

В действительности тут есть некоторый парадокс. Политиком, которого особенно любил ругать Аристофан, был некий Клеон, который, кстати, главным образом благодаря Аристофану дошел до нас в  столь живом и непосредствен­ном виде. Это был известный оратор, политический деятель, пользовавшийся огромной популярностью в Афинах. И вот он сидит в первых рядах (не бук­вально, потому что это не совсем верно с точки зрения античного театра), и Аристофан со сцены устами своих актеров рассказывает, что он вор, взя­точник, прелюбодей, лжец и прочее и прочее. Как это могло происходить — для нас некоторая загадка. Представим себе, например, передачу «Куклы» в 1990-е годы, только президент страны сидит прямо в студии и на все это смотрит. Но это не означает, что Аристофан плохо относился к Клеону, и тем более не означает, что Аристофан следовал мнению народа, который не любил Клеона. Я сейчас объясню почему.

Есть комедия, в которой Аристофан кроет Клеона последними словами. Эта комедия выигрывает первый приз. Казалось бы, совершенно понятно, что народу просто нравится, что ругают первое лицо. Но  замечательно, что этот же народ, после того как он сам присудил победу этой комедии, с огромным перевесом выбирает Клеона первым стратегом. Оказывается, что народ страшно любит Клеона — и  одновременно любит, чтобы его ругали.

Комедия основана на очень древнем представлении о том, что людей надо ругать. Соответственно, в  городе надо ругать тех, кто за него отвечает, тогда городу будет хорошо. 

Это, кстати, не означает, что сам Клеон хорошо относился к тому, что его ругают со сцены. Он, конечно, понимал, что так положено, но ему все равно было неприятно. Мы это знаем, потому что в какой-то момент Клеон выразил свое неодобрение демократическим способом, а именно подал на Аристофана в  суд. Причем замечательна его аргументация: он подает в суд, потому что Аристофан представил его таким, каким он его представляет — лжецом, прелюбодеем, взяточником, вором и вообще редкостным мерзавцем (а надо сказать, что герои комедии по большей части мерзавцы), на празднике, где были не  только афиняне, но и приезжие союзники Афин. И у союзников Афин может создаться превратное впечатление о том, как в Афинах обстоят дела. Значит, если бы там были только афиняне, можно было бы ругать последними словами, а при союзниках нельзя. Суд был, и замечательно постановление этого суда: можно ругать и при союзниках. Клеон проиграл процесс. Ему ничего не оставалось, кроме как поступить уже не совсем демокра­тическим способом: как сообщают нам некоторые комментарии, он решил просто Аристофана побить, и то ли побил сам, то ли нанял кого-то. Так или иначе, в следующей своей комедии Аристофан рассказывал про то, что вот, он на меня в суд подавал, а сейчас мы на празднике, где  иностранцев нет, и вот уж сейчас я про него расскажу все как есть.

Так устроена политическая составляющая комедии. И это действительно чрезвычайно интересно. С одной стороны, это нормальная сатира, которая не нравится тем, кто становится ее объектом. С другой стороны, это неотъ­емлемая часть политической жизни города, для нас не очень понятная. В частности, нам трудно понять, что ругают далеко не тех, кого не любят.

Это становится еще более очевидно, когда в комедии на сцене появляются боги.

На празднике в честь Диониса, то есть на религиозном празднике, тот же Дионис и другие боги довольно часто представлены весьма непотребным образом, как и положено представлять персонажей комедии. 

Например, у Аристофана есть комедия «Птицы», суть которой заключается в том, что два довольно больших проходимца, убежавших из Афин, приходят в мир птиц и вместе с птицами строят некий идеальный город, который перекрывает пространство между небом и землей. В результате к богам перестает поступать дым от жертвенных костров*. Согласно архаическим представлениям, дым от  жертвенных костров — это то, чем боги кормятся. Иными словами, полу­чается блокада. Тогда боги приходят к птицам на поклон и просят поесть. Им дают, и в результате один из этих проходимцев, который теперь является царем птиц, становится царем Олимпа.

Во-первых, на сцене показывается, что низвергаются привычные боги, Зевс уступает место проходимцу. Во-вторых, например, Геракл, чей офици­альный культ в этот момент установлен в Афинах, представлен как страш­ный обжора, которого надо только накормить — и он сразу сдаст все боже­ственные привилегии. Одновременно по сцене бегает хитрован Прометей  1, который, как ему и положено, доносит на богов и  переметывается на сторону людей. 

1 Прометей — двоюродный брат Зевса, по некоторым версиям создатель рода людей и их защитник. В частности, похитил у богов огонь и  дал его людям, научил их строить дома и корабли, заниматься ремеслами, носить одежды, писать, читать, считать, приносить жертвы богам и  гадать.

И все это смотрят во время религиозного праздника — причем смотрят те самые люди, которые в Афинах нередко участвуют в процессах по поводу, так скажем, религиозных преступлений.

Оказывается, в комедии это тоже можно. Можно представлять Диониса как труса, хвастуна и, в общем, идиота. Постоянно обыгрывается, что он не свой, не греческий бог, а восточный. В «Лягушках» Аристофана Дионис идет в подземное царство и перед этим переодевается в Геракла — потому что Геракл, согласно мифу, там уже был. По дороге Дионис заходит к Гераклу узнать, как ходят в подземное царство, где там правильные трактиры и бордели и как вообще там надо передвигаться. Геракл при виде Диониса начинает страшно смеяться и говорит: «Что это за львиная шкура, надетая на…» — это слово сложно перевести. Традиционное одеяние Диониса — это такая женская ночная рубашка, длинное платье желтого цвета, которое мужчины вообще не носят; как мы бы сейчас сказали, что-то вроде сарафанчика. Женоподобное мужское божество, надевшее львиную шкуру, — это страшно смешно, и Гераклу, и всей публике. Почему? Потому что Дионис — божество, пришедшее с Востока. А согласно традици­онному представлению афинян, на Востоке всё не как у людей. Там женщины ведут себя как мужчины, а мужчины страшно женоподобные и трусливые — в отличие от нас, замечательных афинян.

Таким предстает в комедии Дионис. Повторяю, это происходит на празднике в честь Диониса, то есть, согласно религиозным представлениям, Дионис там тоже присутствует: точно так же, как Клеон, сидит и  слушает, как его поносят. И это опять-таки смешно.

Эта важнейшая составляющая смеха как некоторой неотъемлемой оборотной части жизни проявляется в  том числе в жизни религиозной. И оказывается, что то, что категорически запрещено во всех остальных сферах, внутри комедии совершенно естественно.

Комедия смеется над политиками типа Перикла или Клеона, комедия смеется над богами —  Дионисом или даже Зевсом, и, помимо них, комедия смеется, как мы бы сейчас сказали, над интеллектуалами,  потому что они тоже играют важнейшую роль: в Афинах все знают умных людей. И если ныне в Афинах умнейшим человеком является Сократ, то осмеивать будут Сократа. Этому Аристофан посвящает специальную комедию под названием «Облака».

В этой комедии, как все признают, Сократ выведен абсолютно не таким, каким он вроде бы был на самом деле. Ему приписаны мнения, которые совершенно ему не свойственны. Это философ, который говорит о  непонятном и очень непо­нятном и, как и всякий интеллектуал, дурит людей. Соответственно, одна из  обычных интерпретаций заключается в том, что Аристофан, выразитель афинского консервативного, так скажем, среднего класса или даже ниже, не любил высокоумных людей и издевался над Сократом и над многими другими интеллектуалами, придерживавшимися разнообразных философских взглядов.

Но при этом мы знаем, что Аристофан дружил с Сократом, присутствовал на его беседах и участвовал в  них. И уж никак не мог не знать, что Сократ говорил или не говорил. То есть оказывается, что он смеется если не над самым важным, что есть в городе, то над самым дорогим. И Сократ самим фактом того, что его осмеивают, получает определенный вес.

Другой любимый адресат Аристофановой сатиры — Еврипид, над которым он тоже бесконечно смеется как над первым трагиком Афин. В тот момент никто не сомневается, что Еврипид — это первый поэт, и  комедия «Лягушки», посвященная, в частности, осмеянию Еврипида, осмеивает в том числе и первого поэта.

Иными словами, античная комедия смеется над самым существенным. Самое существенное даже получает дополнительную важность благодаря тому, что над ним смеются. Это тоже некоторый парадокс:  все, что говорят герои античной комедии, направлено на то, чтобы вызвать смех по отношению к ним самим, в том числе и для того, чтобы лишний раз показать, насколько они важны.

В начале комедии «Облака» Сократ появляется перед лицом героя, который пришел к нему учиться, как-то сверху — по всей видимости, так же, как боги в древнегреческой трагедии появлялись на так называемой машине, то есть на кране, подвешенном вверху. И в ответ на вопрос «Чем ты занимаешься?» Сократ  произносит загадочную фразу: «Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил». Это изображение философа, человека не от мира сего. 

Кончается комедия тем, что тот самый герой, который в начале явился к Сократу, приходит в ужас от его учения, залезает на школу, в которой Сократ преподает и которая именуется «мыслильней», и поджигает  ее. Поджигает ее сверху, то есть теперь он сидит на этом кране, как бог, и Сократ снизу ему говорит: «Что ты делаешь?». И естественно, герой комедии отвечает: «Паря в пространствах, мыслю о судьбе светил».

Это одновременно и картина низвергнутого философа, и картина обычного человека, зрителя, поднятого до уровня философа и бога, пусть и в некотором перевернутом мире, и шутка над современной интеллектуальной жизнью, и замечательный литературный прием. Заметьте, тем самым вся комедия замыкается в некоторые общие рамки, в том числе и чисто сценографические: тот, кто был вначале вверху, оказывается внизу, а тот, кто был внизу, поднимается наверх. При этом «Облака» — комедия абсурдная, потому что финал заключается еще и в том, что человек поджигает здание, находясь на его  крыше.

В итоге появляется абсолютно перевернутая картина мира. Тем не менее внутри этой картины важнейшие места занимают те люди и боги, которые занимают эти важнейшие места в повседневной жизни.

Комедия — это способ все время думать о том, что происходит здесь и сейчас, но благодаря этим многослойным смыслам то, что происходило здесь и сейчас в Афинах V века, остается в дальнейшей судьбе литературы и куль­туры. 

Словарь древнегреческой культуры:

*Жертвопри­ношение θυσία

Жертвоприношение. Краснофигурная гидрия. Аттика, 480–470 годы до н. э. Гидрия — сосуд для воды с тремя ручками: двумя горизонтальными по бокам сосуда (чтобы поднимать кувшин) и одной вертикальной посередине (чтобы переливать воду). © Trustees of the British Museum

Жертвоприношения (кровавые или бескровные) сопровождали практически все события частной и  общественной жизни каждого грека. Они маркировали все основные ступени человеческой жизни: рождение, совершеннолетие, свадьбу, похороны. Всякий симпосий сопровождался возлиянием вина. Всякий контракт закреплялся жертвоприношением. Всякая семья почитала своих мертвых возлиянием воды на могилы. Каждая новая территориальная граница маркировалась возлиянием масла. Регулярные жертвоприношения сопровождали все общинные собрания и общественные празднества в честь богов и  героев — и, разумеется, все экстраординарные события, такие как войны и эпидемии.

К бескровным жертвоприношениям относились возлияния различных жидкостей (вина, молока, меда, воды или масла), воскурения благовоний, а также сжигания плодов (обычно первых плодов нового урожая), специальных пирожков или даже жертвенных животных (так называемый холокост — от греч. holokauteo, «сжигать целиком»).

Олимпийским богам обычно приносились кровавые жертвоприношения. Главным жертвенным животным считалась корова (именно она чаще всего упоминается в литературе и изображается на вазах), но на  самом деле греки, особенно частные лица и маленькие общины, предпочитали более мелких и менее дорогих животных. Самыми популярными жертвенными животными были овцы и козы. Свинья использовалась только в особых случаях и для особых богов (Гестии, Деметры, Диониса), а поросенок — самая дешевая из всех животных жертва — для холокоста и в очистительных ритуалах: когда запятнавший себя кровью должен был очистить себя от скверны также с помощью крови.

Ритуал начинался с того, что процессия, сопровождав­шаяся музыкой, вела животное, украшенное гирляндами и лентами, от дома жертвователя в храм бога, которому обещана жертва. Всякое жертвоприношение происходило на алтаре перед храмом. Там производилось несколько подготовительных действий, после которых жрец брал из корзины жертвенный нож, срезал клок с головы животного и бросал его в огонь. Если животное большое, его затем оглушали, поднимали на плечи, и жрец перерезал ему шейные сосуды; кровь била фонтаном, и женщины в этот момент издавали особый резкий крик (ololyge). Кровь собирали в специальный сосуд и выливали на алтарь. Затем у всех на глазах тело животного вскрывали. Специалист по гаданию на внутренностях исследовал печень: необычная форма или цвет означали, что жертва не принята — это считалось дурным знаком для общины. Внутренние органы затем извлекались, жарились и раздавались избранным членам жертвенной процессии. Наконец, мясо срезалось с костей, некоторые его части сжигались полностью, то есть отдавались богам, а всё оставшееся готовили и устраивали пир. Несъеденное обычно уносили с собой, кроме тех случаев, когда ритуал это открыто запрещал.

arzamas.academy