Оглянувшись назад, осознав всё то, что происходило со мной в прошлом, я могу сказать, что я был счастлив лишь в первые пять лет своей жизни. Я отчётливо помню своё детство, те ощущения, которые мной овладевали, все события и подробности. Время стёрло из памяти некоторые лица, ну да это и не важно – когда ты счастлив, ты радуешься любому лицу, которому можешь рассказать о своём счастье. Сейчас, этот контраст радости и несчастья в моей жизни, приносит мне только сожаления и печальные горестные минуты воспоминаний об уже утерянном безмятежном времени. Когда я начинаю вспоминать своё детство, я словно вхожу в ванну, наполненную тёплой водой. Я полностью окунаюсь в воду, ухожу с головой, и воспоминания обволакивают моё лицо. Всё тело становится мягким, расслабленным, и я уже почти чувствую запахи и звуки, окружавшие меня когда-то в далёком, потерянном прошлом. Временами эти безмятежные, полные спокойствия сны помогают забыться, почувствовать то время, когда мир был для тебя открыт, стоял к тебе лицом и манил своей красотой и свежестью. Но, вдруг искры света от одинокой электрической лапочки снова бьют в уставшие глаза, хрупкая картинка разбивается, и вот уже воспоминания отслаиваются от неё толстыми длинными кусками, словно кожа прокажённого.
Интерлюдия 1
Звук выстрела одновременно напоминал взрыв ядерной бомбы и скрежет грузового лифта, который падает на человека. Выстрел прозвучал словно приговор, поставив жирную точку в затянувшейся соре. В воздухе запахло жжёным порохом. Противный запах бил в ноздри, не давал нормально дышать. Хотелось закрыть глаза, представить, что никакого выстрела и не было, просто за окном ударила молния или что-то металлическое стукнулось о камень и зазвенев полетело дальше, но запах… Он не давал себя обмануть, на секунду представить, что ничего и не происходило. В хорошо обставленной комнате деревянного загородного домика истекало кровью ещё тёплое тело женщины. Выстрелом её отбросило назад, к окну. Получалось, что она как - будто бы присела на пол, наклонив голову и уперевшись головой о подоконник. Пуля прошла через солнечное сплетение, из рваной ранки тёмным ручейком лилась кровь. Тёмной, широкой линией кровь оставалась на белоснежном хлопковом платье, скапливалась чёрной лужицей на деревянном полу. На женском, ещё не старческом лице застыло удивление. Тонкие губы остались открытыми, как будто бы перед смертью она хотела укорить своего убийцу, вызвать у него сожаление, холодные пустые глаза сосредоточенно смотрели в пол, симметричное точёное лицо застыло будто сделанное из мрамора. В хорошо обставленной комнате деревянного загородного домика истекало кровью ещё тёплое тело женщины, в пяти шагах от него стоял немного толстый мужчина в кожаных сапогах для работы на улице, потёртых грязных джинсах и фланелевой рубашке в красно – зелёную клетку. Одной рукой он держал ружьё, а другой нервно гладил свои противные густые усы. По левую руку от мужчины стояла кровать. Под ней лежал мальчик семи лет. Он зажмурил глаза и зажал нос, пытаясь не дышать жжёным порохом.
До пяти лет моя семья жила в пригороде, на небольшом ранчо с множеством всякой живности и небольшим хозяйством, которого как раз хватало, чтобы прокормить себя. Отец впахивал целыми днями. До того, как он познакомился с моей матерью, он работал по-моему на каких-то шахтах, что сильно подорвало его завидное здоровье, и поэтому любая работа на свежем воздухе приносила ему неподдельное удовольствие. Он был сильным мужчиной, которого, казалось, ничто не могло сломить, в нём сочеталось мужество и какая-то женская чувствительность к своим близким. Отец редко пил, добросовестно работал на своём куске земли и не слишком то заботился о будущем, не чувствовал, что к нам приближалось. На вид он был простым, добрым и немного глупым: широки гладкие лоб и скулы, не большой, но и не маленький нос, тяжёлый мужской подбородок, чёрные, как смоль волосы. Когда на свет появился я, лицо его уже начало покрываться еле заметными морщинами, которые, впрочем, ничуть его не портили, а только прибавляли его лицу мужественности.
Моя мать в молодости была редкой красавицей. Мужчины её обожали, а женщины её ненавидели за тот свет, который она излучала, только войдя в комнату. У неё были белоснежные зубы, аккуратный греческий носик, ангельский кроткий подбородок и бездонные зелёные глаза. На свет я появился довольно поздно, когда мои родители уже начали потихоньку стареть, и поэтому не знал, насколько красивой была мать в пору её цветения. Время текло для неё слишком быстро, она чувствовала, что теряет свою красоту, и я уверен, что её сердце разрывалось от тоски и досады за исчезавшую молодость. Но пока мы жили втроём и всё было прекрасно. У нас был дом, мы не голодали, а природа вокруг как будто бы надрывалась, чтобы показать себя во всей красе. Выходя на улицу, я чувствовал, что утопаю в зелёном цвете, всё вокруг цвело и переливалось. Вода в речушках сливалась цветом с небом, запахи сухого сена, цветов, растущих в саду… Хрустальные дни, наполненные добротой и весельем.
В то время только моя мать испытывала страдания. Она чувствовала, как над её головой сгущались тучи. Время её не жалело. Она старела, и как казалось слишком быстро. Она ещё делала попытки жить счастливо и принимать всё неизбежное так, как оно есть, но внутри червь разочарования точил её неспокойную душу. Наверное, именно моя мать всё и испортила.
Когда мне было четыре, у меня появилась сестрёнка. Алиса была точной копией матери, такой же красивой и чувственной. Не помню, чтобы между нами было что-то вроде ревности. Я был любознательным мальчиком, и мне было интересно наблюдать за малышкой, смотреть, как она растёт. Тогда я любил её, любил их всех. Но потом всё, что я любил заскрежетало и начало разваливаться на части, исчезая стремительно и безвозвратно.
Одним воскресным утром, отец решил искупать годовалую Алису. У нас в доме была очень большая ванная, в которой легко уместилось бы два человека, чем раньше часто пользовались мои родители. Он вставил в слив затычку, и вода медленно начала заполнять ванну. Отец уже положил Алису в воду, когда почувствовал первый удар. Его опрокинуло на спину, в глазах потемнело. Он начал задыхаться, его нервное сердце разрывалось на части. Он хотел закричать - крик увяз на уровне грудной клетки. Как светло в комнате, белый свет так и лился сквозь стёкла окна. Крики, детские истошные крики, скрежет ногтей по дереву, тяжёлое дыхание, отец хрипит, хочет встать, не может унять сердцебиение, ребёнок плачет, бьёт ручками и ножками о поверхность воды… Вода наполняет ванну. Тишина. Все молчат. Когда мать нашла их, отец, оставляя на полу дорожки от ногтей, пытался подползти к ванной, в которой уже перестал истошно вопить тонущий ребёнок. Мама спасла Алису. Ещё бы минута, и ребёнок захлебнулся бы в полу-наполненной ванне. Этот случай необычайно сильно ударил по её психике, которая и так была расшатана приближающимся увяданием. Не знаю, стоит ли её в чём-либо винить, но с тех пор мы начали жить раздельно.
Когда люди довольно долго и стабильно живут друг с другом, постепенно любые их эмоции начинают сходить на нет. Они привыкают друг к другу, существуют, боясь что-либо изменить. Так и в семейной жизни, за редким исключением, все чувства и терзания со временем заменяются банальной последовательностью ритуалов, состоящих из определённых действий, совершаемых в определённое время. Так муж, приходя с работы, машинально целует в лоб улыбающуюся жену, а после этого, вечером за одним столом собирается и молча обедает вся семья, прерывая молчание лишь дежурными вопросами «а как у тебя прошёл день?». Грёбанное привыкание, человек привыкает ко всему. Привычка создаёт ощущение стабильности, останавливает движение и затормаживает развитие. И даже если всё в конец хреново, и выхода из конфликта не предвидится, тебе не о чем волноваться – ведь ко всему можно привыкнуть.
Родители разбежались, когда мне было всего лишь пять, и поэтому мне не пришлось наблюдать, как не слишком то благополучная семейная жизнь превратила бы их в двух глупых белок, каждая из которых крутится в своем колесе и не может сделать шаг в сторону. Суд оставил нас с матерью. Нам было нелегко принять, что теперь мы будем жить без отца, но и матери было нелегко. В то время, она загорелась идеей сделать кучу денег на агентстве знакомств, и для этого нам пришлось перебраться в большой город. Масляные лужи. Озоновые дыры. Дождь, смок, запах мочи на станциях метрополитена. Попрошайки, каждый со своей историей, каждый несчастен по-своему, но все они хотят от тебя одного и того же. Плёнка, стёкла, стаи больных птиц. И дома, словно ульи из стекла и бетона. До сих пор большие города пугают меня. Именно тогда, когда мне было пять, когда я впервые увидел город, я понял, что я в полном дерьме. Сначала мы жили где-то в самом центре, и мама обещала, что, мол, вот сейчас её предприятие окупится, и мы сможем наконец сменить старую мебель, которая осталась от прежних хозяев. Но дела всё что-то не укладывались. Потом нам пришлось продать немного мебели, потому что маме нужны были деньги. В конце концов нам пришлось переехать на задворки, так сказать «привет шпане, разрухе и изгаженным улицам». Две комнаты, в которых мы жили, по размерам напоминали мне тюремные камеры, в которых всегда было сыро и холодно. Матери удалось сохранить немного вещей: мы с Алисой жили вместе в одной из комнат и у нас даже были собственные кровати. Как забавно. Кого она пыталась обмануть? Себя? Захотела взять всё в свои руки? Решила показать свой характер? Боже, да даже если в семнадцать лет у тебя было милое личико, это не значит, что ты сможешь свернуть горы! Всё закончится тем, что ты будешь разливать холодное кофе в блядском кафетерии! У неё не было мозгов. Просто её добивало то, что она стареет, да ещё и тот случай с Алисой. Когда люди забывают, кто они такие и уже не могут трезво оценить свои способности, я всегда советую им сделать следующее: вечером, когда солнце уже уйдёт за горизонт, и комната покроется пустотой и мраком, зажги настольную лампу и оглянись, внимательно посмотри на свою тень. Пустота. Ты никто. Жалко этого не увидела моя мать.
Со временем, мама перестала быть красивой, потеряла свою исключительность, стала одной из бестий – сплетниц, которых в изобилии можно найти в любой точке планеты. А что ещё делать, когда растеряешь всю свою доброту? Для неё открылся новый мир, о котором она даже не подозревала.
С каждым днём мой оптимизм таял словно свечка, под напором газовой горелки. Бедный отец. От него не было никакой пользы, и самое страшное, что он сам это понимал. Он остался один на убыточной ферме и никак поддержать материально нас не мог. Чтобы увидеться снами, ему приходилось совершать долгий, изнурительный путь сначала до города, а потом до наших трущоб. Виделись мы редко. Но я безумно любил этого глупого, доброго старика. У него были свои нереальные, как сейчас говорят «некоммерческие», представления о мире и его обитателях. Он был слишком наивен, слишком добропорядочен. Отец мог ходить по улицам в наушниках, держа в руках минирадио, и смеяться как ребёнок, искренне танцевать на сельском празднике, не обращая внимания на смеющуюся молодежь и вновь и вновь молча удивляться ещё одному распускавшемуся цветку. Но когда он смотрел на нас, его старческое лицо расплывалось в широкой и грустной улыбке. Он приезжал, я выходил его встречать, мы обнимались и оба плакали. Я чувствовал, как утекает наше время.
Когда я выпускался из школы, отца сразил второй удар. Он почти ослеп, правую половину его тела парализовало. Теперь его домом стали четыре белые больничные стены. Отец так и не оправился, и вернуться на ранчо уже не смог, и вместо запаха цветов, он засыпал под вонь стерильности и хлорки.
Интерлюдия 2
Кровавая лужа расползалась по полу. Лужа становилась всё больше и больше, напоминало тягучее маслянистое море, как будто кто-то оставил открытым кран, чтобы посмотреть, сможет ли кровь заполнить собой всю комнату. Уже, наверное, минут пять мужчина стоял над телом женщины, нервно поглаживая усы и что-то бормоча под нос.
-Да, конечно… Но может не то… Хм… Как я… Посмотрим…- и тут его разразил кашель. Он согнулся, сжал руку в кулак и прислонил её ко рту. Тишина. Ни единого звука кроме кашля. Ребёнок боится пошевелиться. Он видит сапоги мужчины и расстающееся с теплом тело женщины в белом испорченном платье. Кровавое море уже забирается под кровать, мальчишка уже может дотянуться до него рукой. Может быть сейчас он ещё многого не понимает, но у него впереди вся жизнь, чтобы обдумывать то, что произошло сегодняшним утром. Малыш всё видел. Когда же всё это закончится?
-Да…
Мужчина выпрямляется. Передёргивает затвор и ещё несколько минут стоит о чём-то задумавшись. Часы в прихожей мерно отбивают свой ход. Глубокий вдох…
-Даниель, сынок, иди сюда, мне надо кое-что тебе сказать…
Он идёт обыскивать дом.
Когда человек счастлив, он всем вокруг хочет рассказать об этом. Когда испытывает горе – становится отшельником. Каждый из нас замкнулся в своих переживаниях. Мы никогда не обсуждали это все вместе. Почему? Я не хотел ничего говорить, потому что и не надеялся почувствовать облегчение. К тому времени я уже научился разговаривать сам с собой, и это вполне меня удовлетворяло. Мать и Алиса… Наверное, им просто не хватало смелости или ума, чтобы всё выложить. Я отдалялся от них, всё больше и больше, меня это совсем не расстраивало. Их молчание, дежурные любезности, страх и безнадёжность, которые ощущались в нашей квартирке, стали невыносимыми. Я начал работать на небольшом предприятии, в основном физическим трудом, и мне предложили комнату в общежитии, которая стоила сущие гроши. В тот же день я съебался с маминой квартиры. Я уже не мог вновь полюбить их. Безразличие лучше, чем ненависть. Или хуже? По-любому, меня это тогда мало волновало.
К тому времени у Алисы появился ухажер. Пол был первым парнем в районе, блондинчик с голубыми глазами и интеллектом сломавшегося тостера. С его мускулами лучшим призванием было бы играть в американский футбол и вырубать на газоне таких же орангутангов, как и он сам, или, на худой конец, сниматься в порнухе. У него были длинные вьющиеся волосы, он всегда носил обтягивающие джинсы и футболки «всё напоказ». Наверное, он думал, что с таким прикидом он выглядит, как брутальный и безумно романтичный самец. Девки на него вешались, и Пол, разумеется, выбрал самую красивую. Они мило смотрелись вместе. Я прекрасно понимал, что, наверное, по-другому и не могло быть, но меня тошнило от лица этого дебила. Пол был из породы людей, успешных по своей сути. Тупой, сильный, красивый, мало думает – наверху таких любят. Он смотрел на девушек своими щенячьими глазками, чуть ли не плакал перед ними, чтобы они задрали перед ним свою юбку. Я уверен, что Пол мог бы достигнуть необычайных карьерных высот только из-за своей смазливой мордашки, но парень родился явно не в том месте. Они начали гулять вместе, когда Алисе было шестнадцать, а в семнадцать она уже залетела. По этому случаю, Пол переехал в нашу старую квартиру и занял в семье пустующее место, оставшееся после меня. Я приходил посмотреть на своего племянника. Родился голубоглазый крепыш со светлыми волосами, и все выглядели очень довольными.
Как-то раз я решил забежать к матери, по-моему, мне нужны были какие-то бумаги и, к тому же, я хотел забрать некоторые мои вещи, которые до сих пор пылились в доме. Я шёл по пустой, тёмной улице и курил дешёвую, смолистую сигарету, пытаясь ни о чём не думать. Когда я начинал задумываться, на меня словно волной накатывала печаль. Я уверен, что многие знают это ощущение, когда сидишь на тёмной кухне, куришь или пытаешься согреть руки о кружку с горячим чаем и думаешь, когда же это кончится? Смотришь в темноту за окном и в одиночестве идёшь за второй кружкой. Поскорей бы дойти до конца улицы.
Я поднялся на третий этаж, за дверью кричали. По спине пробежал холодок, прошёлся по коже и сосудам до самых пальцев.
-Ещё раз, сука, и я уебу тебя, слышишь! Из-за тебя я оказался в полном дерьме! Я застрял здесь из-за тебя и твоего молокососа, дрянь!...
Кто это такой умный? И что мне оставалось делать? Я расхерачил ногой дверь.
Я вошёл в комнату как раз тогда, когда ублюдок занёс руку, чтобы в очередной раз ударить мою сестру. Пол был только в джинсах, на его голой спине каплями нависал пот. Алиса была в тоненькой ночнушке, она забилась в угол, словно испуганное животное. Всё её тело дрожало, зажмуренные глаза были красными от слёз. Может быть она укладывала ребёнка, когда Пол взорвался. Ребёнок орал и плакал в своей кроватке. По комнате были раскиданы вещи, журналы, какой-то мусор. С потолка свисала одинокая электрическая лампа. Во скольких домах тогда происходила подобная история? Мы все были одной сплошной, крошечной точкой в бескрайней ночной черноте, и нас окружали миллионы таких же точек. И если сложить все точки воедино, получается чёрное дно, безумное множество несчастных людей, несчастных каждый по-своему.
В голове будто бы начали бритвой выцарапывать по стеклу моё имя. Наконец-то у меня появился повод испортить Полу, его ангельское личико, за которым прятался мерзкий неуравновешенный долбаёб, который, к тому же, решился ударить свою девушку, и тем более мою сестру. Пол обернулся как раз вовремя. Его красную, потную рожу наполняла решимость и ощущение своей силы, по вискам стекал пот. Первым ударом я выбил ему два передних зуба. Пола скрючило, руки машинально потянулись к разбитому рту. Уёбок явно не ожидал такого приветствия. Меня трясло, я горел, адреналин бил в сердце таким напором, как будто бы его вводили шприцами. Он только успел отойти от первого удара, когда я сломал о его спину старый деревянный стул, попавшийся под руку. Пол издал сдавленный крик и рухнул на пол. Мне было противно прикасаться к его лицу. Я взял отлетевшую ножку от стула и начал бить его по лицу. Никаких сожалений, его лицо должно запомнить этот урок навсегда, его нос и губы превратились в вязкую массу кровавых соплей и слизи, он плевался кровью, кровь хлестала из дырок на его лице. Да, лицо напоминало кровавое папье-маше с двумя кровоподтеками вместо глаз. Его кровь была везде, на одежде, на деревянной ножке, она была размазана по полу вокруг голову, будто бы зловещий ореол. Я сидел на нём с куском дерева в руке и тяжело дышал. Опустились руки, я ждал, когда кто–нибудь прервёт тишину.
Я смотрел на Алису, а она на меня. Я видел в ней плачущего ребёнка, а она во мне – убийцу. И кто из нас видел истину?
-Я не убил его. Тебе… не нужен был этот мусор.
Что я ещё мог сказать? Я встал, моё оружие выскользнуло из руки, заглянул в соседнюю комнату. Спиной к двери, за столом с книгами сидела мать, заткнув уши пальцами. Она плакала, а может быть молилась. Мне стало противно. Голова закружилась, я выбежал из комнаты. Больше никто с места не сдвинулся.
На лестнице мне встретились соседи снизу, дряхлый старик и его старуха, которые вышли на шум. Казалось, что если заговорить с ними, они сразу же рассыплются в прах, от них воняло мочой и старой одеждой. Из беззубого рта старика начали вырываться слова.
-Молодой человек, вы должны что-то сделать. Они так шумят почти каждый день. Невозможно спать, когда наверху так шумно. Пожалуйста, позвоните в полицию, предпримите что-нибудь, они так часто ругаются.
-Хорошо, - я был как в тумане.
-И ещё…
-Скажи ему, скажи, - вторила старуха.
-Кто-то всё время гуляет с собакой по ночам прямо перед нашим домом, и когда выходишь утром, порой можешь испачкать ботинки, если вы понимаете, о чём я говорю. Убирают у нас редко, так много проблем. Здесь совсем невозможно жить.
Я захотел его ударить. Вдруг старик заметил кровь на моей одежде, вскрикнул тонким противным голоском и захлопнул дверь. Защёлкали замки, загремела цепочка.
На следующий день я навестил в больнице отца. Ему было трудно говорить, поэтому в основном рассказывал я. О том, как Алисе повезло с мужем, какой у них чудесный малыш, рассказывал, что у мамы дела пошли в гору, и вполне возможно, что скоро мы переедем ближе к центру, и сможем чаще видится. Рассказывал про вежливых соседей и про свою работу, говорил ему, как у нас всё хорошо. На прощанье, я его поцеловал и крепко обнял. Он улыбался и, наверное, чувствовал себя счастливым. Выйдя, я расплакался. Улыбаясь, отец медленно закрыл глаза, словно мертвец. Да он и был уже мёртв.
Ночью я стоял в своей комнате, освещаемой лишь настольной лампой, и смотрел на свою тень. Здесь я Никто. Не человек, а бесплотный дух, который летает среди себе подобных и делает вид, что живёт. От суицида меня останавливала лишь одна мысль, что надо скорее бежать из этого гадюшника. И я решил ехать.
Пол остался жить, хоть и не таким красавчиком, как раньше. Дело замяли, хотя я так и не понял, почему Пол не проявил инициативу и не засадил меня, так что я только оплатил часть операции по восстановлению рабочих функций его лица. С матерью я больше не общался, поэтому как-то раз, навестив Алису, я бросил, уходя, что собираюсь уехать из города, что у меня как раз хватает денег на билет. Прекрасно помню тот вечер. Она была в оливковой юбке и маминой серой блузке, вышла проводить меня в коридор. Она ещё была красива, выглядела немного уставшей… Если бы я выстрелил в неё из револьвера, эффект был бы тот же. Тогда я убил её, без рук, только словами. Она смотрела на меня стеклянными глазами и молчала, так и не проронив ни слова.
Алиса пришла проститься в аэропорт и зачем-то притащила с собой ребёнка, она всё время таскала его на руках. Я стоял за стеклом и смотрел, как она машет мне рукой. Словно крыса, бегущая с корабля, я оставлял её одну, совсем одну, тонуть, идти на дно в чёрном маслянистом море безысходности. Да, мы любили друг друга, а она любила меня ещё тогда, в аэропорте. А я бросал её с грудным младенцем без денег, без шансов, без будущего. Бесполезно. Я так ничего и не почувствовал. Неон. Кислотный, зелёный цвет заливает наши лица. Она натянула на лицо свою резиновую улыбку, но по глазам вижу, что она сейчас заплачет. Я так ничего и не почувствовал.
У Алисы болит голова. Она умрёт несчастной.
Интерлюдия 3
Мужчина вошёл в гостиную, посмотрел за мебелью. Со стен на него безучастно смотрели чучела мёртвых животных. Вышел во двор. Во дворе пели птицы, солнце поливало лучами траву, дом и человека. Но надо спешить. Мужчина обыскал второй этаж, детскую, потом подвал и чердак. Мальчика нигде не было.
-Даниель, -голос немного дрожал, он не мог найти ребёнка,- где ты негодник? Иди сюда, тебя зовёт твой отец!
Ничего. Только раздражающее тиканье часов. Тик, так, тик, так… Удар каждую секунду, удар за ударом. Мужчина вздохнул, подошёл к часам и остановил маятник. Вот теперь действительно тихо. Мужчина прошёл в гостиную и сел на своё любимое кресло-качалку. Надо немного подождать. А сейчас, наверное, в городе шумно, суета. Сегодня будет вечерний спектакль. Люди обедают, болтают, обсуждают свежие новости. Кто-то читает газету, а кто-то покупает в магазине корм для лошадей. Попрошайка просит монетку на новые туфли. В фонтане играют дети. Рядом, старичок кормит в озере лебедей. Продавец на пороге бакалейной лавки устало курит сигарету после тяжёлой смены. В тени кто-то играет в шахматы. Мать ругает непутёвого сына, за то что он поднял с пола грязный леденец. Мимо проходят люди и улыбаются. Они живут и будут жить ещё долго. Мужчина засунул дуло в рот и нажал на курок. Голову его оторвало.
Ну вот пожалуй и всё.
