Заслуги Курниковой признало даже консервативное музейное сообщество: с галереей сотрудничают Русский музей и Третьяковская галерея. Сегодня “Наши художники” располагаются на девятнадцатом километре Рублево-Успенского шоссе. Здание, построенное по проекту архитектора Евгения Асса, похоже не на галерею, а на небольшой частный музей.

В 1990-е годы первоклассные произведения буквально сами шли в руки

Ваша первая профессия, насколько я знаю, не связана с искусством…

Наталья Курникова: Я окончила МГИМО, факультет международной экономики…

И как же вы переключились на “арт”?

НК: Начала оформлять собственный дом. Первую картину — “Вид Кусково” художника Петровичева — нам с мужем подарили. После этого все очень быстро завертелось, пришел азарт.

Знакомая, у которой папа был коллекционером, привела меня в художественный салон на Смоленской набережной, где меня в течение года дурили от всей души. К счастью, собирательством увлеклась моя подруга и соседка Алла, ныне — супруга тверского губернатора Дмитрия Зеленина. Вместе мы стали ездить в Петербург, за границу, ходить по музеям, дворцам и антикварным лавкам. В 1990-е годы социальные пертурбации выбросили на русский рынок много первоклассных произведений, вещи сами шли в руки. Кто-то уезжал в эмиграцию — нужно было продать коллекцию; старые собиратели испытывали материальные трудности, к тому же москвичей давно мучил квартирный вопрос. Антикварные дилеры могли, не напрягаясь, зарабатывать на посредничестве неплохие деньги.

Мы быстро поняли, что надо открывать галерею. Первая наша галерея на Большой Дмитровке в старом здании на втором этаже была в стиле эпохи: евроремонт и точечное освещение, куда люди попадали через обшарпанный подъезд с разводами от грибка.

Там мы просуществовали года четыре. Потом появилось помещение в Сивцевом Вражке. На этот момент мы с Аллой разъехались. Моя кипучая натура требовала роста, у Аллы возобладали семейные приоритеты, позже положение жены губернатора открыло ей новые горизонты. В 2003 году я первый раз организовала серьезную выставку — Николая Тархова в Третьяковской галерее, а в 2004 году — художницы Маревны (псевдоним Марии Воробьевой-Стебельской — Прим. ред.). В том же году при поддержке мужа, Андрея Филькова, открыла нынешнюю галерею в поселке Борки на Рублево-Успенском шоссе, рядом с нашим домом.

Сколько времени уходит на подготовку выставки?

НК: Бывает достаточно четырех-пяти месяцев, но нередко концепция вызревает года два. Все это время я буквально охочусь за произведениями. Стараюсь делать это без огласки, иначе коллеги не дадут купить дешево. Приобретенные вещи я дополняю работами из музеев и частных собраний, несколько месяцев уходит на каталог. И наконец вернисаж.

Нам удалось-таки сломать стереотип, что русские художники, уехавшие в эмиграцию, деградировали. Например, Павел Челищев — фантастическая фигура, глубокий, сложный художник, но в России абсолютно непонятый, несмотря на его большое полотно “Феномены”, которое Третьяковская галерея в конце 1990-х годов вывесила наконец в своих залах. Когда же мы показали большую ретроспективу Челищева, даже специалисты оказались под сильным впечатлением. Или Мстислав Добужинский: его стиль менялся с течением времени, но поздние вещи ничуть не слабее ранних, сделанных в России.

Какой же бюджет у ваших выставок?

НК: В каждом случае разный. Например, работы Мстислава Добужинского я купила на аукционе в Париже для своей коллекции и потом на их основе сделала большую выставку. Непосредственно на организации выставки экономить нельзя — хорошо не получится.

То есть, стоит художнику попасть в вашу галерею, как его цена увеличивается в разы?

НК: Интерес к художнику несомненно возрастает, но было бы преувеличением считать галерею “Наши художники” главным ценообразующим игроком. Обязательно должны подключиться другие коллекционеры, работы должны попасть во многие собрания. И только тогда естественным образом формируется спрос. Одна, пусть и хорошая, выставка решает не все. По моим наблюдениям, требуется года три, чтобы новое имя стало узнаваемым, люди привыкли к художнику и начали им интересоваться.

В чем же тут ваша выгода?

НК: Угадать будущую звезду раньше других, купить лучшие работы. Произведения Павла Челищева и Андрея Ланского, например, уже нельзя купить дешево, но мне удалось это сделать вовремя. Сейчас цены на них подскочили в два-три раза. Иногда картины приходится продавать до выставки, но, как правило, я могу их потом взять на время у коллекционеров.

А были ли у вас неудачи?

НК: Мне кажется недооцененным питерский художник Вячеслав Михайлов. Он пишет замечательные абстракции, точные по цвету, сбалансированные по объемам. Я сделала ему две выставки — одну у себя, другую в Аптекарском Приказе Музея архитектуры. Но у современного искусства свои технологии, видимо, мною недоосвоенные. А может быть, надо, как всегда, просто подождать.

Трудно ли было наладить сотрудничество с государственными музеями?

НК: Сначала к галеристам и новым коллекционерам относились с недоверием. Когда мы предлагали на выставки хорошие работы, музейщики подозревали нас в корысти, в желании прорекламировать картины в музейном каталоге. А мне просто жалко, что художники, которыми я занимаюсь, так плохо представлены в национальных музеях.

Многих вообще в музеях нет. Кроме тех, кто сам позаботился о своем наследии и завещал часть картин отечественным музеям. Так дальновидно поступили Сергей Шаршун и Павел Челищев, который, кстати, Советы ненавидел.

Другая сторона вопроса — включение музейных работ в наши проекты. Сейчас благодаря приобретенной репутации получать картины из музеев стало проще, но это всегда хлопотно, долго и часто стоит денег.

Как вы находите художников?

НК: Иногда это плод собственных изысканий и пристрастий, возникающий из хождения по ярмаркам, аукционам, из книг и альбомов, иногда наследники приносят материал, с которым хочется работать.

Наталия, какие вы дадите рекомендации — что из искусства сегодня надо покупать?

НК: Все зависит от цели. Если вы просто собираете коллекцию, опирайтесь на свой вкус, занимайтесь самообразованием, вникайте в предмет. Со временем отдельные собиратели становятся подлинными знатоками.

Другое дело, если вы покупаете искусство с целью дальнейшей перепродажи. На нашем растущем рынке спекуляции на искусстве приобрели черты психоза. И здесь инвестору надо найти грамотного и честного знатока, а такое сочетание — большая редкость. Подделок очень много. Дилеры подчас не произведения продают, а экспертные бумажки. А эксперты тоже живые люди…

Превратить русское искусство в портфельную инвестицию, как на Западе, пока вряд ли возможно, слишком велики риски. Зато число индивидуальных игроков на этом рынке растет. Как не поиграть, когда отдельные имена прибавляют в год до 100%.

Если позволяют средства, можно без особых затей вкладывать в первые имена.

Очевидно, что давно пора отказаться от переоцененного “русского середняка”, художников второго и третьего ряда, особенно XIX века. Лучше покупать в том сегменте, где пока нет перегрева, но достаточно подлинных качественных работ: русских эмигрантов первой половины ХХ века, шестидесятников, питерскую школу 1920-30-х годов. Но делать это надо осмысленно.

Когда с моей легкой руки был брошен клич: “Покупаем эмиграцию!”, многие начали мести все без разбора. А надо же отличать зерна от плевел, в эмиграции было достаточно посредственностей, да и хорошие художники не всегда ровные. Рынок полон покупателей-дилетантов и мошенников-продавцов, которые, как ни парадоксально, могут быть одновременно и дилетантами.

Так может, они друг друга стоят? Это же замечательно, когда искусство таким образом защищает себя от спекулянтов.

НК: Но представьте, что в эту область приходит сталелитейный магнат или нефтяник. Он думает, что все будет если не по-честному, то хотя бы по регламенту, ждет минимальных гарантий. А ничего подобного: обмануть могут каждого. Арт-бизнес — очень специфическая область.

То есть, пока не потратишь десять лет на чтение книг и хождение по музеям, сюда и близко подходить не стоит. Вы, кстати, не планируете в будущем превратить галерею в музей?

НК: Она и так работает почти как музей, только у нас вход бесплатный. В наших выставках главное — не коммерческая составляющая, а их высокий, сопоставимый с музейным, уровень. В дальнейшем можно было бы иметь в виду юридическое создание фонда или частного музея.

А передать свою коллекцию в национальный музей не планируете?

НК: Еще недавно, в советское время, наше государство охотно прибирало к рукам частные коллекции. И куда, скажите, ушли все эти любовно собранные за человеческую жизнь коллекции? За редким исключением — в запасники. Я хочу, чтобы искусство жило среди людей, ежедневно воспитывало вкус моих детей и внуков. А музеям мы с радостью дадим работы на временные выставки.

Людмила Лунина