Еще старуха Раневская заметила, что одиночество наступает тогда, когда человеку некому рассказать свой сон. Вот и мучался Герман в потемках немоты, не имея возможности высказаться о плодах подсознания. Раньше такие вещи он рассказывал дяде Леше, но теперь, с его уходом ему было практически некуда податься. Многочисленные девочки не могли понять его неуемной тоски по дружбе, которую узурпировал Ванька.
В принципе, самым давним другом, которому Гера доверял с детства, была его мать, но сейчас воспользоваться этой лазейкой он не мог: ибо после той ссыльной командировки и уж тем более, фантастического упрямства, с которым Ванька оттягивал момент геркиного трудоустройства у Вайсмана, он был предан семейной анафеме соболевских.

Герман ушел из ИВЦ своего НИИ вскоре после распада Ассамблеума и коротал жизнь, вяло собачась по мелочам с дядей Лешей. Несколько раз они принимались реанимировать Ассамблеум, но дальше декоративного ремонта дело не пошло. Вампитер растаял и дружный каррас оказался дутым гранфаллоном.
Итак, после Ванькиной командировки Герман потерял все: работу, хобби... Да еще к тому же Ванька постарался разрушить и дружбу. Одинокий и потерянный Герман ушел в интернет-салон веб-мастером. Однако отношения с Алексеем Михайловичем были испорчены окончательно, что даже факт улучшения геркиной жизни не помог их восстановить.

Сон первый.
Герман с бледным видом вваливается в подвал веб-мастерской. НачТехОтдела перебирает испорченные осциллографы (как будто бы программистам нужны осциллографы хоть для чего нибудь! вот чушь!), что-то оставляя на детали, что-то выкидывает в урну. Генеральный раскачивается на стуле и наблюдает за процессом, но вдруг замечает вошедшего Германа.
- К Вайсману! - приказным тоном выкрикивает шеф, как будт таковая фамилия ему известна. - Иди в заднюю комнату и ложись спать. Пока не выспишься, я тебя до работы не допущу.
И Герман послушно и понуро плетется в дальнюю комнату на деревянную скамейку, так и не сняв пальто, не разобрав сумки и не приступив к трудовой деятельности.

Сон второй.
Тогда, после счастливого разговора с Шишкиным и до вступления в 20ю лабораторию Вайсмана, Герману приснился второй сон. Будто приходит он к заву, а тот отправляет его на рабочее место.
- Иди, - говорит невидимый Вайсман, - и работай.
Герман оборачивеется и нехотя залезает на стену, утыканную в пять рядов консольно заделанными ваннами. В ваннах на каждом ярусе, черездуясь, возлежать на постелях мужчины и женщины. Вдруг через ярус он замечает прекрасного Ивана Львовича, издали смахивающего на Валентина Мизандари, принаряженного в костюм цвета крем-брюле, но без галстука. Помахав приветственно рукой, Иван Львович взбирается на ярус Германа, обнимает друга за плечо и жарко нашептывает в ухо что-то очень дружеское и ободряющее.

Сон третий...
...приснился Гере после позрного увольнения от Вайсмана. В бытность же сотрудником 20й лаборатории, молодого человека мучали сны про долгожданное примирение с добрым сантехником дядей Лешей. Сны настолько натуралистические, что казалось, им суждено было стать вещими, что после того, как Алексей Михайлович увидит его пропуск, он должен прибежать к Герке на всех парах. Вот уже полгода, как мучительная боль расставания утихла, и Герка начал было забываться, что не так уж ему и необходимо общество старого работяги, но подсознание взяло верх.
Так вот, через пару дней после расставания с Вайсманом (кстати, эта жидовская морда свинтила в отпуск за пару дней до истечения геркиного испытательного срока, так что скотина Касиков вволю поглумился над парнем, вышвиривая его на улицу, тем самым будто бы мстя за прыжки сверх головы Вайсмана к Шишкину), Герман увидел еще один сон.
Ивань Львович, укутанный по самые глаза в джедайский плащ с капюшоном носился по коридору Ассамблеума, который почему-то в данный момент назывался 20й лабораторией, и рассовывал записки по дверям. Видимо, Ванька не хотел быть узнанным, и Герка, притаившись и дождавшись его ухода, из любопытства вынул одну из записочек и прочитал. Самое смешное, что записки были начертаны рукой Вайсмана. Мелкие клочки бумаги были исписаны вдоль и поперек почерком разной высоты, но фантастически смешанные в месиво палимпсеста.

Сон четвертый.
Герман никому не хотел раскрывать содержания предыдущего сна, ибо после ухода его от Вайсмана - Касикова, на употребление имени Ивана Львовича в доме было наложено табу. Гера мучился предыдущим сном, как и снами про дядю Лешу, на поверку оказавшиеся зеркально-вещими не друга, Ванькой. Пухнувши от прилива дружеской нежности, Герман накатал автобиографичный рассказ, но показать никому не решался. И тогда его осенило подбросить текст какбы неподписанным в Ассамблеум, дабы случайные читатели могли прочесть вкрутую зашифровоанное послание под интриганско-научно-техническим соусом сути рассказа. Впрочем, участник Большого Ассамблеума толкиенут Людвиг, с которым он познакомился еще при дяде Леше и с его же подачи, сказал, что "неподготовленному читателю трудно разобраться в канве сюжета". Герман вообще хотел написать по мотивам своих снов цикл рассказов, но вдохновение покинуло его, и на помощь пришло все то же самое проверенное подсознание, подбросившее ему новый сон.

Четвертый сон Германа (ну уж никак не незабвенной Веры Павловны, кошемар на всю ночь) вообще был смешон до невозможности. Будто ехал Гера на автобусе куда-то по направлению к своему старому вузу, и вдруг замечает табличку "Вас обслуживает водитель Ефремов И.Л." Ванька?!! Да, заглянув в кабину, Соболевский действительно убедился, что машину ведет именно Ванька. С чего бы это почтенный ученый муж (правда, всего лишь в чине старшего преподавателя - ха-ха!) взялся тянуть рабоче-крестьянскую лямку? Видимо, всему виной его сходство с Валико Мизандари, более известном в народе как пилот Мимино. В принципе, от рождения Иван Львович тоже был евреем, как и Вайсман, однако обладал не такой характерной внешностью, а жгучей притягательностью джигита. Видимо, его какая-нибудь кошерная прабабка согрешила с молодым или не очень молодым горцем Кавказа. Только и было отличие у Ваньки от Мизандари, что практически розенбаумовская лысина.
Итак, машина, ведомая сиим сухопутно-наземным мимино, двигалась по направлению к геркиному институту, но Соболевский в итоге попал все же не на кафедру, а прямиком в 20ю лабораторию к Вайсману.
Немного покружив около здания Двадцатки, Гера попытался пролезть внутрь сквозь подвальное окошко. То ли лаз оказался слишком узок, то ли задница юноши - слишком велика для отверстия, но Соболевский не смог протиснуться внутрь. К тому же половина окна была занесена снегом.
Не помня как, Герка-таки просочился внутрь и побежал к завлабу, расплакавшись как пятилетний малец. Сквозь слезы и сопли Гера поведал бывшему начальнику, что его страшно обидели Касиков и Иван Львович. Вайсман послушал-послушал его минут с пять, но потом толкько вынул из кармана замусоренную таблетку, дунул на нее, стряхивая крошки табаку и из рук предложил ее Герману.
- На, сьешь и успокойся, - ровным и невозмутимым тоном повелел Вайсман.
Геман послушно слизнул белый кругляш с пухлой еврейской ладошки, попутно отметив, что практически целует ручки своего благодетеля, аки офицер царской России - длань государя императора. Такое низкопоклонство претило самой сущности Германа, что не долго думая, парень проснулся.

Самое паршивое в этой истории то, что наяву Герке надо было ехать в Двадцатку и встречаться там с Касиковым, дабы забрать у него трудовую книжку. Зловредный старикан не поленился саморучно взять зеленую корочку из отдела кадров, чтобы имень удовольствие лишний раз проехаться по горбу бедолаги Соболевского. Это-то Геру и смущало. Не окажется ли последний его сон пророческим (лучше бы сбылась его первая половина - разжалование ученого мужа Ивана Ефремова до водилы-автобусника), не придется ли ему заглядывать к Вайсману, жалуясь на старика Касикова? Впрочем, чего теперь мог поделать Вайсман, даже если в свое время помочь отказался.

LI 5.09.15