|
Я родилась 12 января 1926 года в Москве на Малой Семеновской.
В октябре 1941 года, когда немцы рвались к Москве, весь наш класс пришел в райком комсомола и говорим: «Хотим защищать Москву», а я же 1926 года была, нас призывать тогда нельзя было, но самых спортивных из нашего класса отобрали и направили в авиационное училище. Так я попала в Московское Краснознаменное авиационное училище связи, которое готовило радистов, синоптиков и метеорологов для авиации. В 1942 году училище было эвакуировано в Сызрань, но уже в 1943 году, первым, вернулось в Москву.
Я училась на метеоролога и нам немного преподавали штурманскую подготовку, поэтому в 1943 году 9 человек с нашего потока отправили в Йошкар-Олу, в запасной авиационный полк, для переучивания на штурманов. Там мы, сперва, обучались на СБ и ТБ-3, а потом уже нас начали учить на Пе-2.
Первое ощущение от Пе-2 – красивая хищная птица. ТБ-3 – тяжелая машина, скорость маленькая, в полете постоянная болтанка, а Пе-2 – хищник, очень красивая и скоростная машина, но и очень сложная. Она без бомбовой нагрузки 7 тонн весила, да еще 1200 кг бомб, а взлетная скорость 280 км/ч и вот мы несемся по земле, по укатанному аэродрому, кажется пора взлетать, а не можем… Многие не выдерживали и с аэродрома уклонялись.
В запасном полку мы учились летать зимой, летали в любую погоду, взлетная полоса ледяная, ощущение того, что летишь на земле, и не чувствуешь, когда отрывается самолет. А когда окончили обучение в запасном полку и нас выпустили в боевой полк, то там уже взлетали с грунтовых аэродромов. Они укороченными были и вот, иногда, оторваться не могли, а впереди капониры. Подрываешь машину, а она шубуршится, колеблется, в капониры с бомбами и взрывается.
Надо сказать, что в запасном полку сразу формировали экипажи – пилот, штурман и стрелок – звено 3 самолета, эскадрилья – 3 звена. Мы, сперва, на земле изучали самолеты, а потом полеты. Взлет, построение, а скорость большая, 380-400, кажется, что соседний самолет сейчас тебе на крыло завалится, а чем плотнее строй – тем безопасней в случае атаки противника. И вот мы учились.
Вождение по курсу, ориентировка, стрельба и бомбометание с пикирования – идешь на пикирование, огромная перегрузка, уши закладывает, из носа кровь течет, и в момент выхода из пикирования нажимаются гашетки пушек и сбрасываются бомбы, и, одновременно, самолет выводится из пикирования, и все это на интуиции летчика.
Горизонтальное бомбометание – приходим на цель, заходим, высота, скорость, курс точно на цель, прицел, бомба сбрасывается. Цель поражена, фотографируем.
Кроме того стрельба по воздушным целям – ведущий взлетает, выпускает конус, а его очень трудно выпустить – ведущий выпускает эту колбасу, а она свертывается, не набирает воздуха, не превращается в кишку. Я сзади иду и моя задача – расстрелять конус. Чтобы мы не попали по самолету, они чуть разворачивались, и конус шел под углом. И вот конус, с большим трудом выпустят, а я вжиг – и сбиваю его. Потом мне говорят: «Галя, ну что же ты сделала. Ты первая полетела и расстреляла этот конус. Опять выпускать надо». Вместо того, чтобы поощрить мою отличную стрельбу, меня ругали за то, что я так стреляла.
В апреле 1944 года мне присвоили звание младшего лейтенанта и направили в полк Марии Расковой.
Первый боевой вылет. Мы его ждали чрезвычайно, потому что за нами в Йошкар-Олу прилетели старые летчицы полка – у каждой грудь в орденах, у одной орден Александра Невского, это у женщины-то! А нам в запасном полку уже надоело, «пешки» заносило снегом, чтобы она вырулила, надо было горы снега перебросать, питание тоже не ахти и вот мы, наконец, прилетели на фронт, а там совсем другая обстановка – из голодной Йошкар-Олы на авиационные харчи – шоколад, сгущенное молоко, галеты, это все НЗ, неприкосновенный запас, но надо же попробовать, а вдруг испортилось.
Нас в полку прекрасно встретили и единственное наше желание было – скорее в бой.
Мы прилетели на своих самолетах, сели на аэродромы полка. Прилетели, надо познакомиться с районом, где мы базируемся. Учили карты крупного масштабы, сдавали экзамены. Предположим, вас подбили, где садиться? Вот аэродром подскока, вот бывший аэродром, покрытый воронками, садиться нельзя… Куда можно садиться? Все тщательно изучили и только тогда боевой вылет.
Взлетели, собрались над аэродромом, встали на курс, впереди «старики». Ориентировка очень сложная – на карте деревня, летишь – пепелище – ничего нет, нет деревни. На карте – лес, опушка, летишь – лесок вырублен. Что остается? Дорог много. Все поле изрешечено дорогами, сюда дорога, сюда дорога, и даже не поймешь, где основная дорога.
И вот пересекли линию фронта, пожарища, дымовая завеса, ориентироваться тяжело, подлетаем к объекту, а он защищается зенитными установками, начинается обстрел. Разрыв над тобой черное облако, рядом огненный шар, слева свободно. Куда мы идем? В огненный шар, а, может, огненного шара там нет, там только пепел, образно говоря. И вот маневр, но маневрирует не каждый самолет отдельно, а только в строю, умение держаться в тесном, сомкнутом строю спасало, потому что – кончился обстрел, жди истребителей. У нас все внимание на бомбометание, а они в это время атакуют.
В первый вылет мы бомбили не по прицелам, а по ведущему, мы же еще ничего не понимаем, только начинаем работать в боевых условиях. Отбомбились, сфотографировали, разворачиваемся, идем домой. Вот первый вылет.
На первом вылете мы мало что видели, мало что понимали. Нас вводили в бой обстрелянные, понюхавшие порох люди. Как их вводили в бой, так они и нас, молодых, тоже вводили в бой.
В 1944 году был еще такой случай – у нас на самолете моторы отказали.
Мы тогда бомбили немецкими бомбами, пузатенькие такие, желтенькие, две по 500 кг, и вот как-то вылетели с ними, и один мотор отказал, а второй барахлить стал. Надо бомбы сбрасывать и возвращаться, а нам передают, что наши перешли в наступление, и мы все еще над ними летим, сбрасывать бомбы – значит отбомбиться по своим, а это расстрел. И мы приняли решение садиться с бомбами с одним, плохо работающим мотором. Летим, под нами укороченный аэродром истребителей, которые нас прикрывали, они ближе к линии фронта стояли и мы туда, а он короткий, для бомбардировщика вдвое длиннее надо. Мы с бомбами идем, все в сторону шарахаются. Сели, аэродром кончается, тормозить нельзя и мы выкатываемся с бомбами за линию аэродрома. Никого нет, все разбежались. Мы по кочкам, по кочкам, и в овраги, из которых берут песок, чтобы посыпать аэродром. Шасси подломились, дым коромыслом. Летчик выскочил, а меня зажало, у меня люк снизу, а там шасси подломилось, и я уже снизу вылезти не могу. Летчик, Тоська Спицына, высочил, закурила, Райка, стрелок, тоже выскочила. Отбежали, мне кричат: «Галя, быстрее, а то взорвется». А у меня такое безразличие, обида, неудовлетворенность, и никакого желание бежать. Они кричат: «Давай, быстрее сейчас взорвется». Я говорю: «Ничего не взорвется». С аэродрома прибежали, стоят около Райки и Тоськи, я, в конце концов, смогла вылезти, иду, хромаю.
В другой раз нас немножко задело в воздухе, причем свои же, когда идешь в строю, то ведомый может тебя задеть, и нас вот так задели. Самолет еще управляем, но уже не так, еще и скорость уменьшилась и мы стали отставать. Колонна оторвалась от нас, а мы уже вышли на линию бомбометания. Приняли решение, идем на цель одни. Отбомбились. Сфотографировали. Разворачиваемся, там бой идет, немцы атакуют нашу колонну, стрельба жуткая, но колонну-то наши истребители прикрывают, а мы одни.
Солнце, прекрасное голубое небо, наш самолет никто не обстреливает, никто не атакует, задание выполнено и вдруг два фоке-вульфа. Увидели болтающийся один пикировщик и вперед.
Мне стрелок кричит, штурман, сверху, сбоку и летчик говорит мне – Фокер, они так заходили, один спереди, один сзади. Стрелок и летчик видят, а я в другую сторону смотрела и не видела. Поворачиваюсь – на меня идет фоке-вульф, нормально идет, можно было стрелять. Я начинаю стрелять, стрелок стреляет, летчик стреляет. Немцы круг около нас организовали, то один заходит, то второй. Имитация того, что нас без конца атакуют. Атаку эту отбила, мне стрелок кричит: «Штурман, снизу фоке-вульф»! Вижу – идет, потом смотрю – его уже нет. И он появляется в «мертвой» зоне, на «пешке» снизу-сбоку – «мертвая» зона, куда не достает ни один из пулеметов. И вот фокер в этой «мертвой» зоне, близко так, видно лицо, шлемофон, рыжие волосы, а я его достать не могу.
Стрелок опять кричит: «Фокер сзади». Я туда поворачиваюсь, а летчик начал машину из стороны в сторону бросать, потому немцы стреляют в нас, а мы не можем ответить. Летчик самолет из стороны в сторону бросает, трассы выше, ниже, немцы никак в нас попасть не могут. Еще раз заходят, с «мертвой» зоны, и вдруг отваливаются, наступает тишина, когда эти атаки начались в наушниках шум, крик, просто какой-то гвалт. Орут, называют номера, 28-й сюда, 13-й туда, сумбур в воздухе. И вдруг, почему мне это запомнилось, вместо этого шума и гвалта, наступает тишина необыкновенная, я смотрю, а сбоку два краснозвездных истребителя.
Когда война окончилась, я сразу подала заявление на увольнение, и мой супруг будущий, мы с ним познакомились в запасном полку, а расписались через полгода после Победы, говорит мне: «Все, ты выполнила свой долг, ты должна быть гражданским человеком», и я уволилась, а некоторые еще два года продолжали служить, готовили смену из мужчин.
- Вы говорили, что из пике выводили только на интуиции летчика. То есть аппаратов у вас не было?
- Не было автоматов, все на интуиции летчика. Штурман должен следить за высотой и вовремя подсказать летчику, а если штурман разинет рот…
- Когда взлетали, самолет вдвоем поднимали?
- Нет. Были летчики слабоватые, у нас была была Тамара Маслова, она такая очень женственная была, в туфельках на каблучках всегда летала, им иногда помогали хвост поднимать, а я на взлете не помогала. У меня летчик была сильная, спортивная, Тося Спицына. Очень красивая, интересная женщина. Она до войны инструктором в аэроклубе была, готовила мужчин для полетов. Потом пошла на фронт.
- Фотоаппараты на каждой машине стояли?
- Нет, у штурмана звена, в первое время у штурмана эскадрильи. У нас штурманы были девчонки из физмата МГУ. Началась война, все пошли воевать.
- Что-то в кабине меняли, выкидывали?
- Ни в коем случае. У нас технический состав очень грамотный, техники, инженеры. Единственное только – тумблеры тормозных решеток. Тормозные решетки нужны для пикирования, но мы-то не пикировали, а тумблеры стояли близко, и, чтобы не было ошибки, мы вытаскивали предохранители. И если летчик ненароком нажимал, то решетка не срабатывала. А что значит выпустить решетку на посадке – это все, конец. Поэтому эти предохранители из щитка, он справа был у штурмана, вытаскивали, чтобы избежать вот таких нежелательных моментов. Полностью их не удаляли.
- А вооружении Пе-2 как оцениваете? Например, как вам пушка Березина?
- Это прекрасный пулемет-пушка. Когда нам сказали – пулемет-пушка – мы удивились, а на самом деле это было мощное устройство. Мы тщательно тренировались с ним, разбирали и собирали. За все время боевых действий никаких отказов. Чтобы во время боя отказывал пулемет такого не было. Безотказное оружие.
- Вас всегда истребители прикрывали, или бывало так, что их не было?
- Бывало так, что большая группа фоке-вульфов, завязывала бой и отвлекала наши истребители. И тогда наша колонна оставалась без прикрытия, и другие истребители противника нас атаковали и сбивали. Но это ошибка наших истребителей, нельзя увлекаться боем истребитель с истребителем.
- С какими бомбами в основном летали?
- 100 килограммов фугасные, и кассетные, трофейные, бомбы.
- А бомбовая нагрузка какая была?
- В основном 1000 килограмм, но в конце войны, когда была бетонная полоса, хорошие аэродромы, брали и по 1200 килограмм.
- Романы в полку были?
- Нет. Девчонки не встречались с ребятами, не дружили с мальчишками. Нас спрашивали: «А вы целовались»? «Нет. Война закончится, тогда начнется наша вторая юность, молодость».
- Из полка по беременности никто не уезжал?
- Нет. У нас никто не уезжал. Любовь у некоторых была, симпатии какие-то были, но чтобы во время войны по беременности – не помню такого. Когда война закончилась, некоторые списались, сошлись.
Я вот со своим будущим мужем еще в запасном авиаполку познакомилась, он мне всю войну писал, по три письма в день. Мне говорили, никто не получил, а ты в день по три письма.
- Какие были взаимоотношения в женском коллективе?
- Никаких склок. В тоже время кучковались по интересам – летчики отдельно, штурманы отдельно.
Летчики вроде постарше, командиры экипажей, но я тоже офицер, младший лейтенант, потом лейтенант, старший лейтенант. Но главное было – работа – тяжелая, ответственная работа, которая требовала всего тебя.
Встречались с ребятами, с летчиками-истребителями, с летчиками-штурмовиками. Шурмовики как-то: «Девочки, мы вам покажем, как летают штурмовики». Села в штурмовик, возле стрелка и вот он показывает на бреющем идет, потом, раз, «свечку». Потом так оборачивается, спрашивает: «Вы так летаете? У вас такие асы, Галочка, есть»? Я говорю: «У нас таких дураков нет». И разговаривать даже нет желания. Привыкаешь к дисциплине, к уважительному отношению к технике. И вот когда такая бравада… Просто презрение, когда человек чем-то кичится.
- Ваш экипаж вообще дружный был?
- Да, не смотря на разницу в возрасте. Летчику, Тосе, 26 лет было, разница 8 лет, она замужем была, у нее ребенок, но все равно дружными
|
