15.01.1920 г. в Иркутске командование Чexocлoвацкого кopпycа, с санкции представителя Антанты, французского генерала Жанена, вероломно арестовало и выдало адмирала Колчака революционному эсеро-меньшевистскому Политцентру. Ещё через шесть дней власть в городе перешла к большевистскому ревкому.
Дальнейшее – известно.

В ночь на 7-е февраля, после продолжавшегося 2 недели допроса, Александр Bасильевич Колчак и премьер-министр его правительства Виктор Николаевич Пепеляев были расстреляны, а их тела – брошены в прорубь реки Ушаковка.

Да, к сожалению, история – это такая Госпожа, которая не терпит сослагательного наклонения. Но мне всегда почему-то… Уж почему, не знаю, но всегда казалось, что будь в Иркутске вместо чехословаков поляки, они бы никогда не стали даже рассматривать возможность выкупа своей свободы жизнью вождя и союзника. Эх, если бы там тогда вместо Чехословацкого корпуса был неуклонный корпус генерала Дoвбоpa-Mycницкoгo или 4-я дивизия Жeлиговcкогo, сражающаяся с большевиками на юге России в 1918-19 г. … Настоящие солдаты скорее сами бы погибли, но никогда и ни за что не выдали бы своего Kомандира! Ни за 30 серебренников, ни за большее по количеству золото. Свою свободу не покупают таким позором.

Но мечты так и остаются мечтами… Хотя иногда так хочется помечтать!
И вот совсем недавно, читая материалы о польской армии в России во время гражданской войны, натолкнулся на упоминание о 5-й польской сибирской дивизии полковника Румши. И нашёл подтверждение моим интуитивным, но в чем-то наивным мыслям.

Осенью 1919 г., вследствие крупного большевистского наступления – польская 5-я дивизия отступала к востоку, как арьергард Белой армии, сдерживающий неприятельскую погоню. Её маршу вглубь Сибири сопутствовали тяжелые бои в очень суровых условиях сибирской зимы. Между прочим, в районе железнодорожных станций Тутальская, Литвиново и Тайга. Что написал о ней красный комдив Кучкин:

«Отдавая приказ, командование дивизии было уверено в легкой победе над вражескими силами, сосредоточенными на станции Тайга. Такая уверенность основывалась на том, что это были уже последние бои с Колчаком – армия его была разгромлена, царству адмирала наступал конец. Белая гадина издыхала, оставалось только добить ее.

Но пленные офицеры предупреждали об опасности, ждавшей нас впереди. Они говорили, что за Ново-Николаевском нам придется столкнуться с дивизией польских легионеров. Эта дивизия была сформирована из военнопленных бывшей царской армии, но основу ее составляли сынки панов и купцов Польши, выразившие желание бороться против Советской власти. Это были отчаянные головорезы, классовые враги трудящихся не только Советской России, но и польских рабочих и крестьян. Легионеры служили верой и правдой Колчаку, и он ими по-настоящему дорожил. Словом, это была отборная гвардия.

1-я бригада дивизии настигла легионеров в районе станции Литвиновка 22 декабря. Завязался бой. Используя три бронепоезда, поляки стойко обороняли свои позиции, но под напором 235-го, 236-го и 237-го полков отступили к станции Тайга, оставив на поле боя много убитых, раненых, бронепоезд и 18 орудий.

Вторая стычка с белополяками произошла 23 декабря в двух километрах от станции Тайга. Бой начался в 10 часов утра. Бронепоезда противника врезались в наши цепи, нанося нам большие потери. Полки 1-й и 2-й бригад несколько раз ходили в атаку, но сломить сопротивление легионеров так и не смогли. Перегруппировав силы, бригады 27-й дивизии в тот же день пошли в обход противника. Они ринулись на него с юго-запада. Завязался ожесточенный бой. В безумной ярости набрасывались легионеры на наши полки, но чувствовалось, что это была уже агония. После упорнейшего шестичасового боя польская дивизия была разбита наголову, а ее остатки в панике бежали. 6 тысяч легионеров попали в плен.»

В книге посвящённой Адмиралу Колчаку и Его великой любви – А.В.Тимирёвой «Милая, обожаемая Анна Васильевна» нашёл немного другую информацию о последних боях польского арьергарда Белой Гвардии:
«При отступлении польская дивизия, вместе с серб. полком, составляла арьергард союзнич. войск. Перед ст. Тайга отряд поляков в 4 тыс. штыков был почти начисто изрублен 27-й красной дивизией (в живых осталось 50 пленных); в р-не Анжерских копей два полка легионеров в 8 тыс. штыков потерпели новое поражение...»

В январе 1920, после тайных контактов между Чехословацким корпусом и большевиками, дивизия была окружена и принуждена к капитуляции у железнодорожной станции Клюквенная (120 верст к востоку от Красноярска).
Большинство польских солдат попали в плен и были направлены на каторжные работы в тяжелейших условиях. Многие из них скончались там и так и не вернулись на Родину...

Но около тысячи солдат и офицеров не признали капитуляции и, поделившись на маленькие отряды, самостоятельно пробились к Иркутску. Оттуда, через Монголию и Маньчжурию они добрались до побережья Японского моря.
А в «Hовосибирской газете» наткнулся на статью, где написано о них:
«Те, кто ушел, добрались до Харбина, а вернувшись в Польшу, снова отправились на войну. На этот раз советско-польскую. И называлась бригада, снова воевавшая с красными, Сибирской…»

И прежде чем покинуть Дальний Восток, один из польских офицеров – капитан Ясински-Стахурек – попытался сделать то, что так и не удалось генералам преданного союзниками и казненного адмирала. И Владимир Оскарович Каппель, а после его героической смерти от обморожения ног и пневмонии, и Сергей Н. Войцеховский – хотели отдать дань памяти своему Главнокомандующему, вызвав на дуэль командира Чехословацкого корпуса, генерала Яна Сырового, позже, во время немецкой аннексии Судетов в 1938 году, премьер-министра Чехословакии. Однако «бравый» генерал так и не поднял брошенную ему перчатку, не стал драться и так и не защитил ни своей чести, ни чести своего опозоренного войска.
Вот, что он написал 5-го февраля 1920 года в своём открытом письме генералу Сыровому:

«Как капитан Польских войск, славянофил, давно посвятивший свою жизнь идее единения славян – обращаюсь лично к Вам, Генерал, с тяжелым для меня, как славянина, обвинением.
Я, официальное лицо, участник переговоров с Вами по прямому проводу со ст. Клюквенной, требую от Вас ответа и довожу до сведения Ваших солдат и всего мира о том позорном предательстве, которое несмываемым пятном ляжет на Вашу совесть и на Ваш «новенький» чехословацкий мундир.

Вы жестоко ошибаетесь, Генерал, если думаете, что Вы, палач славян, собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возвращающуюся русско-славянскую армию с многострадальным русским офицерством, 5-ю польскую дивизию и полк сербов и позорно предавший адмирала Колчака – безнаказанно уйдете из Сибири.
Нет, Генерал, армии погибли, но славянская Россия, Польша и Сербия будут вечно жить и проклинать убийцу возрождения славянского дела.

Я требую от Вас, Генерал, ответа за наших женщин и детей, преданных Вами в публичные дома и общественное пользование «товарищей», оставляя в стороне факты выдачи на ст. Тулуне, Зиме, Половине и Иркутске русских офицеров на моих глазах, дружественно переданных по соглашению с Вами для расстрела в руки товарищей совдепско-эсеровской России.
Но за всех их, замученных и расстрелянных, несомненно, потребуют ответа мои братья славяне, русские.

Я же лично, Генерал, требую от Вас ответа хотя бы только за нас, поляков.
Как поляк, офицер и славянин, обращаюсь к Вам:
К барьеру, Генерал! Пусть дух славянства решит наш спор – иначе, Генерал, я называю Вас трусом и подлецом, достойным быть убитым в спину.»

Я читаю это письмо, чудом пережившее множество потрясений прошлого века, написанное совершенно незнакомым мне человеком. Читаю раз, другой, третий.
И потихоньку меня переполняет гордость. Не только за капитана Ясинского-Стахурека. Конечно, не за себя лично.
А за то, что благодаря этому небольшому письму поляки могут не отводя взгляда, прямо и открыто смотреть в лицо любому русскому собеседнику.
Если бы тогда, в Иркутске, вместо Чехословацкого корпуса были польские воинские подразделения, никогда бы… Никогда адмирал Колчак не был бы выдан иркутскому Политцентру и расстрелян без суда в эту роковую ночь...