Молитва о любви к себе

О Творец Вселенной, сегодня молим Тебя помочь нам принять себя такими, какие мы есть, без суждений. Помоги нам принять свой разум, какой он есть, со всеми нашими чувствами, надеждами и мечтами, с нашим характером и уникальным способом быть. Помоги нам принять свое тело, каким бы оно ни было, во всей его красоте и совершенстве. Пусть наша любовь к самим себе будет так сильна, что мы никогда больше не отвергнем себя, не станем лишать себя счастья, свободы и любви.

Пусть каждый поступок, каждая наша реакция, каждая мысль и чувство будут отныне основаны на любви. О Творец, помоги нам укреплять любовь к себе, пока не преобразится весь наш сон о жизни, пока страхи и трагедии не сменятся любовью и радостью.

Пусть сила нашей любви к себе будет настолько велика, что рассеет всю ложь, в которую нас заставили верить, - ложь, заверяющую, будто мы недостойны, слишком слабы, недостаточно умны и на что-либо неспособны.

Да будет сила нашей любви к себе так велика, что нам уже не придется строить свою жизнь, опираясь на чужие мнения. Помоги нам полностью довериться себе и принимать те решения, которые должны принимать лишь мы сами. Любовь к себе позволит нам не бояться никакой ответственности, не пугаться трудностей и решать их, если они возникнут. Пусть все, чего нам хочется достичь, свершается силой этой любви к себе.

Начиная с сегодняшнего дня помоги нам любить себя так сильно, чтобы мы никогда больше не создавали трудностей самим себе. Мы можем прожить свою Жизнь, оставаясь собой и не притворяясь кем-то другим лишь ради того, чтобы понравиться окружающим. Нам уже не нужно, чтобы другие люди соглашались с нами или рассказывали, какие мы хорошие, - мы и так знаем себя.

Пусть сила любви к себе позволит нам радоваться тому, что мы видим, когда смотрим в зеркало. Пусть же на лицах наших сияет широкая улыбка, придающая нам внутреннюю и внешнюю красоту. Помоги нам ощутить такую сильную любовь к себе, чтобы мы неизменно радовались общению с самими собой.

Помоги нам любить себя без осуждения, ибо осуждение влечет чувство стыда и вины, вызывает потребность в наказании и смещает с точки зрения любви. Укрепи же нашу волю и стремление прощать себя. Очисти умы наши от эмоционального яда и самоосуждения, чтобы мы могли жить в полном покое и любви.

Пусть наша любовь к себе станет той силой, которая изменит наш Сон о жизни. И когда в душах наших проснется эта новая сила, могучая любовь к себе, пусть преобразятся все наши близкие отношения, начиная с отношений с самими собой. Помоги нам избавиться от конфликтов с окружающими. Пусть нам будет радостно проводить время с любимыми и прощать им любые обиды. Помоги нам полюбить себя так крепко, чтобы мы могли простить любого, кто причинял нам боль.

Дай нам мужество любить свою семью и друзей без всяких условий, изменить свое отношение к другим, сделать их радостными и любящими. Помоги нам найти новые пути общения в близких взаимоотношениях, чтобы не было больше войны за контроль и власть, не было победителей и побежденных. Мы будем трудиться сообща как одно целое, направляя свои усилия на любовь, радость и гармонию.

Пусть наши отношения с семьей и друзьями опираются на уважение и счастье, чтобы не было у нас больше потребности твердить им, как думать и какими быть. Пусть наши романтические отношения будут самыми прекрасными на свете. Помоги нам испытывать радость всякий раз, когда мы отдаем себя любимому человеку. Помоги нам принимать других такими, какие они есть, без оценок и осуждения, ибо, отвергая их, мы отвергаем самих себя, а отрицая себя, отрицаем Тебя.

Сегодня - новое начало. Помоги же нам начать свою жизнь с самого начала, опираясь на силу любви к себе. Помоги нам радоваться этой жизни и своим взаимоотношениям, изучать жизнь, уметь рисковать, быть по-настоящему живыми и больше не бояться любви. Помоги нам распахнуть свои сердца врожденной любви. Помоги стать Мастерами Благодарности, Великодушия и Любви, чтобы мы могли радоваться всему сотворенному Тобой - во веки веков! Аминь.

 – Вот вы все теперь, – начал князь, – смотрите на меня с таким любопытством, что не удовлетвори я его, вы на меня, пожалуй, и рассердитесь. Нет, я шучу, – прибавил он поскорее с улыбкой. – Там… там были всё дети, и я всё время был там с детьми, с одними детьми. Это были дети той деревни, вся ватага, которая в школе училась. Я не то чтоб учил их; о, нет, там для этого был школьный учитель, Жюль Тибо; я, пожалуй, и учил их, но я больше так был с ними, и все мои четыре года так и прошли. Мне ничего другого не надобно было. Я им всё говорил, ничего от них не утаивал. Их отцы и родственники на меня рассердились все, потому что дети наконец без меня обойтись не могли и всё вокруг меня толпились, а школьный учитель даже стал мне, наконец, первым врагом. У меня много стало там врагов и всё из за детей. Даже Шнейдер стыдил меня. И чего они так боялись. Ребенку можно всё говорить, – всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей? От детей ничего не надо утаивать, под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они все понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет. О боже! когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счастливо, вам ведь стыдно ее обмануть! Я потому их птичками зову, что лучше птички нет ничего на свете. Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… а Тибо просто мне завидовал; он сначала всё качал головой и дивился, как это дети у меня всё понимают, а у него почти ничего, а потом стал надо мной смеяться, когда я ему сказал, что мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат. И как он мог мне завидовать и клеветать на меня, когда сам жил с детьми! Через детей душа лечится… Там был один больной в заведении Шнейдера, один очень несчастный человек. Это было такое ужасное несчастье, что подобное вряд ли и может быть. Он был отдан на излечение от помешательства; по моему, он был не помешанный, он только ужасно страдал, – вот и вся его болезнь была. И если бы вы знали, чем стали под конец для него наши дети… Но я вам про этого больного потом лучше расскажу; я расскажу теперь, как это всё началось. Дети сначала меня не полюбили. Я был такой большой, я всегда такой мешковатый; я знаю, что я и собой дурен… наконец и то, что я был иностранец. Дети надо мной сначала смеялись, а потом даже камнями в меня стали кидать, когда подглядели что я поцеловал Мари. А я всего один раз поцеловал ее… Нет, не смейтесь, – поспешил остановить князь усмешку своих слушательниц, – тут вовсе не было любви. Если бы вы знали, какое это было несчастное создание, то вам бы самим стала ее очень жаль, как и мне. Она была из нашей деревни. Мать ее была старая старуха, и у ней, в их маленьком, совсем ветхом домишке, в два окна, было отгорожено одно окно, по дозволению деревенского начальства; из этого окна ей позволяли торговать снурками, нитками, табаком, мылом, всё на самые мелкие гроши, тем она и пропитывалась. Она была больная, и у ней всё ноги пухли, так что всё сидела на месте. Мари была ее дочь, лет двадцати, слабая и худенькая; у ней давно начиналась чахотка, но она всё ходила по домам в тяжелую работу наниматься поденно, – полы мыла, белье, дворы обметала, скот убирала. Один проезжий французский комми соблазнил ее и увез, а через неделю на дороге бросил одну и тихонько уехал. Она пришла домой, побираясь, вся испачканная, вся в лохмотьях, с ободранными башмаками; шла она пешком всю неделю, ночевала в поле и очень простудилась; ноги были в ранах, руки опухли и растрескались. Она впрочем и прежде была собой не хороша; глаза только были тихие, добрые, невинные. Молчалива была ужасно. Раз, прежде еще, она за работой вдруг запела, и я помню, что все удивились и стали смеяться: “Мари запела! Как? Мари запела!” и она ужасно законфузилась, и уж навек потом замолчала. Тогда еще ее ласкали, но когда она воротилась больная и истерзанная, никакого то к ней сострадания не было ни в ком! Какие они на это жестокие! какие у них тяжелые на это понятия! Мать, первая, приняла ее со злобой и с презреньем: “ты меня теперь обесчестила”. Она первая ее и выдала на позор: когда в деревне услышали, что Мари воротилась, то все побежали смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе: старики, дети, женщины, девушки, все, такою торопливою, жадною толпой. Мари лежала на полу, у ног старухи, голодная, оборванная и плакала. Когда все набежали, она закрылась своими разбившимися волосами и так и приникла ничком к полу. Все кругом смотрели на нее, как на гадину; старики осуждали и бранили, молодые даже смеялись, женщины бранили ее, осуждали, смотрели с презреньем таким, как на паука какого. Мать всё это позволила, сама тут сидела, кивала головой и одобряла, Мать в то время уж очень больна была и почти умирала; чрез два месяца она и в самом деле померла; она знала, что она умирает, но всё таки с дочерью помириться не подумала до самой смерти, даже не говорила с ней ни слова, гнала спать в сени, даже почти не кормила. Ей нужно было часто ставить свои больные ноги в теплую воду; Мари каждый день обмывала ей ноги и ходила за ней; она принимала все ее услуги молча и ни одного слова не сказала ей ласково. Мари всё переносила, и я потом, когда познакомился с нею, заметил, что она и сама всё это одобряла, и сама считала себя за какую то самую последнюю тварь. Когда старуха слегла совсем, то за ней пришли ухаживать деревенские старухи, по очереди, так там устроено. Тогда Мари совсем уже перестали кормить; а в деревне все ее гнали, и никто даже ей работы не хотел дать как прежде. Все точно плевали на нее, а мужчины даже за женщину перестали ее считать, всё такие скверности ей говорили. Иногда, очень редко, когда пьяные напивались в воскресенье, для смеху бросали ей гроши, так, прямо на землю; Мари молча поднимала. Она уже тогда начала кашлять кровью. Наконец, ее отребья стали уж совсем лохмотьями, так что стыдно было показаться в деревне; ходила же она с самого возвращения босая. Вот тут то, особенно дети, всею ватагой, – их было человек сорок слишком школьников, – стали дразнить ее и даже грязью в нее кидали. Она попросилась к пастуху, чтобы пустил ее коров стеречь, но пастух прогнал. Тогда она сама, без позволения, стала со стадом уходить на целый день из дому. Так как она очень много пользы приносила пастуху, и он заметил это, то уж и не прогонял ее, и иногда даже ей остатки от своего обеда давал, сыру и хлеба. Он это за великую милость с своей стороны почитал. Когда же мать померла, то пастор в церкви не постыдился всенародно опозорить Мари. Мари стояла за гробом, как была, в своих лохмотьях, и плакала. Сошлось много народу смотреть, как она будет плакать и за гробом идти; тогда пастор, – он еще был молодой человек, и вся его амбиция была сделаться большим проповедником, – обратился ко всем и указал на Мари. “Вот кто была причиной смерти этой почтенной женщины” (и неправда, потому что та уже два года была больна), “вот она стоит пред вами и не смеет взглянуть, потому что она отмечена перстом божиим; вот она босая и в лохмотьях, – пример тем, которые теряют добродетель! Кто же она? Это дочь ее!”, и всё в этом роде. И представьте, эта низость почти всем им понравилась, но… тут вышла особенная история; тут вступились дети, потому что в это время дети были все уже на моей стороне и стали любить Мари. Это вот как вышло. Мне захотелось что нибудь сделать Мари; ей очень надо было денег дать, но денег там у меня никогда не было ни копейки. У меня была маленькая бриллиантовая булавка, и я ее продал одному перекупщику; он по деревням ездил и старым платьем торговал. Он мне дал восемь франков, а она стоила верных сорок. Я долго старался встретить Мари одну; наконец, мы встретились за деревней, у изгороди, на боковой тропинке в гору, за деревом. Тут я ей дал восемь франков и сказал ей, чтоб она берегла, потому что у меня больше уж не будет, а потом поцеловал ее и сказал, чтоб она не думала, что у меня какое нибудь нехорошее намерение, и что целую я ее не потому, что влюблен в нее, а потому, что мне ее очень жаль, и что я с самого начала ее нисколько за виноватую не почитал, а только за несчастную. Мне очень хотелось тут же и утешить, и уверить ее, что она не должна себя такою низкою считать пред всеми, но она, кажется, не поняла. Я это сейчас заметил, хотя она всё время почти молчала и стояла предо мной, потупив глаза и ужасно стыдясь. Когда я кончил, она мне руку поцеловала, и я тотчас же взял ее руку и хотел поцеловать, но она поскорей отдернула. Вдруг в это время нас подглядели дети, целая толпа; я потом узнал, что они давно за мной подсматривали. Они начали свистать, хлопать в ладошки и смеяться, а Мари бросилась бежать. Я хотел было говорить, но они в меня стали камнями кидать. В тот же день все узнали, вся деревня? всё обрушилось опять на Мари: ее еще пуще стали но любить. Я слыхал даже, что ее хотели присудить к наказанию, но, слава богу, прошло так; зато уж дети ей проходу не стали давать, дразнили пуще прежнего, грязью кидались; гонят ее, она бежит от них с своею слабою грудью, задохнется, они за ней, кричат, бранятся. Один раз я даже бросился с ними драться. Потом я стал им говорить, говорил каждый день, когда только мог. Они иногда останавливались и слушали, хотя всё еще бранились. Я им рассказал, какая Мари несчастная; скоро они перестали браниться и стали отходить молча. Мало по малу мы стали разговаривать, я от них ничего не таил; я им всё рассказал. Они очень любопытно слушали и скоро стали жалеть Мари. Иные, встречаясь с нею, стали ласково с нею здороваться; там в обычае, встретя друг друга, – знакомые или нет, – кланяться и говорить: “здравствуйте”. Воображаю, как Мари удивлялась, Однажды две девочки достали кушанья и снесли к ней, отдали, пришли и мне сказали. Они говорили, что Мари расплакалась, и что они теперь ее очень любят. Скоро и все стали любить ее, а вместе с тем и меня вдруг стали любить. Они стали часто приходить ко мне и всё просили, чтоб я им рассказывал; мне кажется, что я хорошо рассказывал, потому что они очень любили меня слушать. А впоследствии я и учился, и читал всё только для того, чтоб им потом рассказать, и все три года потом я им рассказывал. Когда потом все меня обвиняли, – Шнейдер тоже, – зачем я с ними говорю как с большими и ничего от них не скрываю, то я им отвечал, что лгать им стыдно, что они и без того всё знают, как ни таи от них, и узнают, пожалуй, скверно, а от меня не скверно узнают. Стоило только всякому вспомнить, как сам был ребенком. Они не согласны были… Я поцеловал Мари еще за две недели до того, как ее мать умерла; когда же пастор проповедь говорил, то все дети были уже на моей стороне. Я им тотчас же рассказал и растолковал поступок пастора; все на него рассердились, а некоторые до того, что ему камнями стекла в окнах разбили. Я их остановил, потому что уж это было дурно; но тотчас же в деревне все всё узнали, и вот тут и начали обвинять меня, что я испортил детей. Потом все узнали, что дети любят Мари, и ужасно перепугались; но Мари уже была счастлива. Детям запретили даже и встречаться с нею, но они бегали потихоньку к ней в стадо, довольно далеко, почти в полверсте от деревни; они носили ей гостинцев, а иные просто прибегали для того, чтоб обнять ее, поцеловать, сказать: “Je vous aime, Marie!” и потом стремглав бежать назад. Мари чуть с ума не сошла от такого внезапного счастия; ей это даже и не грезилось; она стыдилась и радовалась, а главное, детям хотелось, особенно девочкам, бегать к ней, чтобы передавать ей, что я ее люблю и очень много о ней им говорю. Они ей рассказали, что это я им всё пересказал, и что они теперь ее любят и жалеют и всегда так будут. Потом забегали ко мне и с такими радостными, хлопотливыми личиками передавали, что они сейчас видели Мари, и что Мари мне кланяется. По вечерам я ходил к водопаду; там было одно совсем закрытое со стороны деревни место, и кругом росли тополи; туда то они ко мне по вечерам и сбегались, иные даже украдкой. Мне кажется, для них была ужасным наслаждением моя любовь к Мари, и вот в этом одном, во всю тамошнюю жизнь мою, я и обманул их. Я не разуверял их, что я вовсе не люблю Мари, то есть не влюблен в нее, что мне ее только очень жаль было; я по всему видел, что им так больше хотелось, как они сами вообразили и положили промеж себя, и потому молчал и показывал вид, что они угадали. И до какой степени были деликатны и нежны эти маленькие сердца: им между прочим показалось невозможным, что их добрый Léon так любит Мари, а Мари так дурно одета и без башмаков. Представьте себе, они достали ей и башмаки, и чулки, и белье, и даже какое то платье; как это они ухитрились, не понимаю; всею ватагой работали. Когда я их расспрашивал, они только весело смеялись, а девочки били в ладошки и целовали меня. Я иногда ходил тоже потихоньку повидаться с Мари. Она уж становилась очень больна и едва ходила; наконец перестала совсем служить пастуху, но всё таки каждое утро уходила со стадом. Она садилась в стороне; там у одной, почти прямой, отвесной скалы был выступ; она садилась в самый угол, от всех закрытый, на камень и сидела почти без движения весь день, с самого утра до того часа, когда стадо уходило. Она уже была так слаба от чахотки, что всё больше сидела с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело как у скелета, и пот проступал на лбу и на висках. Так я всегда заставал ее. Я приходил на минуту, и мне тоже не хотелось, чтобы меня видели. Как я только показывался, Мари тотчас же вздрагивала, открывала глаза и бросалась целовать мне руки. Я уже не отнимал, потому что для нее это было счастьем; она всё время, как я сидел, дрожала и плакала; правда, несколько раз она принималась было говорить, но ее трудно было и понять. Она бывала как безумная, в ужасном волнении и восторге, Иногда дети приходили со мной. В таком случае они обыкновенно становились неподалеку и начинали нас стеречь от чего то и от кого то, и это было для них необыкновенно приятно. Когда мы уходили, Мари опять оставалась одна, попрежнему без движения, закрыв глаза и прислонясь головой к скале; она, может быть, о чем нибудь грезила. Однажды по утру она уже не могла выйти к стаду и осталась у себя в пустом своем доме. Дети тотчас же узнали и почти все перебывали у ней в этот день навестить ее; она лежала в своей постели одна одинехонька. Два дня ухаживали за ней одни дети, забегая по очереди, но потом, когда в деревне прослышали, что Мари уже в самом деле умирает, то к ней стали ходить из деревни старухи сидеть и дежурить. В деревне, кажется, стали жалеть Мари, по крайней мере детей уже не останавливали и не бранили, как прежде. Мари всё время была в дремоте, сон у ней был беспокойный: она ужасно кашляла. Старухи отгоняли детей, но те подбегали под окно, иногда только на одну минуту, чтобы только сказать: “Bonjour, notre bonne Marie”. А та, только завидит или заслышит их, вся оживлялась и тотчас же, не слушая старух, силилась приподняться на локоть, кивала им головой, благодарила. Они, попрежнему, приносили ей гостинцев, но она почти ничего не ела. Через них, уверяю вас, она умерла почти счастливая. Через них она забыла свою черную беду, как бы прощение от них приняла, потому что до самого конца считала себя великою преступницей. Они, как птички, бились крылышками в ее окна и кричали ей каждое утро: “Nous t'aimons, Marie”. Она очень скоро умерла. Я думал, она гораздо дольше проживет. Накануне ее смерти, пред закатом солнца, я к ней заходил; кажется, она меня узнала, и я в последний раз пожал ее руку; как иссохла у ней рука! А тут вдруг на утро приходят и говорят мне, что Мари умерла. Тут детей и удержать нельзя было: они убрали ей весь гроб цветами и надели ей венок на голову. Пастор в церкви уже не срамил мертвую, да и на похоронах очень мало было, так только из любопытства зашли некоторые; но когда надо было нести гроб, то дети бросились все разом, чтобы самим нести. Так как они не могли снести, то помогали, все бежали за гробом и все плакали. С тех пор могилка Мари постоянно почиталась детьми: они убирают ее каждый год цветами, обсадили кругом розами. Но с этих похорон и началось на меня главное гонение всей деревни из за детей. Главные зачинщики были пастор и школьный учитель. Детям решительно запретили даже встречаться со мной, а Шнейдер обязался даже смотреть за этим. Но мы всё таки видались, издалека объяснялись знаками. Они присылали мне свои маленькие записочки. Впоследствии всё это уладилось, но тогда было очень хорошо: я даже еще ближе сошелся с детьми через это гонение. 

 В греческой мифологии есть легенда об Артемиде, божественной охотнице. Артемида была непревзойденной охотницей, поскольку охотилась, не прилагая усилий. Она удовлетворяла все свои потребности без труда и жила в совершенной гармонии с лесом. Все в лесу любили Артемиду, и охотиться вместе с ней считалось огромной честью. Казалось, ей вообще не приходится выслеживать дичь - все, что нужно, давалось ей как бы само собой. Вот почему она была лучшей охотницей, но, с другой стороны, и самой неуловимой дичью: она умела принимать облик волшебной лани, которую никто не мог поймать.
Артемида жила в безупречной гармонии с лесом вплоть до того дня, когда один царь поручил сыну Зевса, Геркулесу, который стремился стать богом на земле, сложное задание: поймать волшебную лань, Артемиду. Непобедимый отпрыск верховного бога Зевса не отказался и от этой невыполнимой задачи. Он отправился в лес выслеживать лань. Артемида заметила Геркулеса и не испугалась его. Она позволила ему подойти ближе, но, как только Геркулес попытался поймать ее, легко ускакала прочь. У Геркулеса был только один шанс поймать лань - превзойти Артемиду в искусстве охоты.
Тогда Геркулес обратился к божественному гонцу Гермесу, самому быстрому из богов, с просьбой одолжить ему крылья. Теперь Геркулес стал быстрым, как сам Гермес, и вскоре ценная дичь уже была в его руках. Легко представить, что чувствовала Артемида! Геркулес выследил ее, и она, разумеется, жаждала поквитаться с ним. Она начала охоту на Геркулеса и направила все свое умение на то, чтобы пленить его, но теперь именно Геркулес был самой неуловимой дичью. Он был великолепен, и, как ни старалась Артемида, ей так и не удалось его поймать.
Сам Геркулес был Артемиде совершенно не нужен. Да, она чувствовала, что больше всего на свете хочет поймать его, но это была иллюзия. Ей казалось, что она влюблена в Геркулеса, и потому она мечтала "добыть" его для себя. В голове у нее застряла одна мысль: пленить Геркулеса. Это была одержимость, и Артемида утратила былое счастье. Она изменилась. Не было прежней гармонии с лесом, потому что теперь она охотилась ради добычи. Артемида поступилась собственными принципами и стала хищницей. Теперь звери боялись ее, лес отвергал ее, но Артемида ничего не замечала. Она не видела правды, все ее мысли были сосредоточены на Геркулесе.
У Геркулеса дел было по горло, но время от времени он заглядывал в тот лес, "в гости" к Артемиде. И всякий раз, когда он там появлялся, она выбивалась из сил, лишь бы его пленить. Рядом с Геркулесом она чувствовала себя счастливой, но, заранее зная, что скоро он уйдет, начинала ревновать и мечтать о том, чтобы он принадлежал только ей. Когда Геркулес уходил, она страдала и плакала. Она одновременно и любила его, и ненавидела.
Геркулес не подозревал, что на уме у Артемиды; он даже не замечал, что она на него охотится. Ему и в голову не приходило, что он - дичь. Геркулес любил и уважал Артемиду, но она мечтала не об этом. Она хотела полностью владеть им, охотиться на него, быть по отношению к нему хищницей. Конечно, все в лесу заметили, насколько Артемида переменилась, - все, кроме нее самой. В собственных глазах она по-прежнему была богиней-охотницей. Она не сознавала, что утратила былую безупречность. Она не замечала, что рай, которым был когда-то ее лес, превратился в ад: после того как изменилась она, иными стали и все остальные охотники - они тоже превратились в хищников.
И вот однажды Гермес принял облик дикого зверя, но, когда Артемида уже готова была убить животное, вновь обернулся богом - и Артемида осознала, что с ней случилось. Гермес дал ей понять, что она изменилась в дурную сторону. К Артемиде вернулась прежняя мудрость, и она пришла к Геркулесу просить прощения. Ее падение было вызвано не чем иным, как чувством собственной важности. И тогда она оглянулась на свой лес и увидела наконец, что она с ним сделала. Артемида попросила прощения у каждого цветка и зверька - только это вернуло ей их былую любовь. Артемида вновь стала богиней-охотницей.

 

 Однажды Мастер говорил, обращаясь к большому числу собравшихся, и его провозвестие было столь чудесным, что его слова о любви коснулись души каждого. Среди собравшихся был один человек, жадно ловивший каждое произнесенное Учителем слово. Человек тот был стеснителен и великодушен. Услышанное тронуло его настолько, что он решил пригласить Мастера в гости.
Когда Учитель закончил говорить, тот человек пробрался через толпу, посмотрел ему прямо в глаза и сказал: "Я знаю, что ты занят и должен уделять внимание каждому. Я понимаю, что у тебя едва ли есть время даже на то, чтобы выслушать меня сейчас. Но сердце мое пылает, меня переполняет такая любовь к тебе, что я очень хочу пригласить тебя в свой дом. Я приготовлю для тебя лучшие яства. Я не надеюсь, что ты примешь мое приглашение, но все равно прошу тебя прийти".
Мастер посмотрел ему в глаза и с прекрасной улыбкой молвил: "Хорошо. Я приду", - и отошел.
Слова эти вызвали в сердце того человека бурную радость. Ему не терпелось угостить Учителя и выразить ему свою любовь. Этот день обещал стать самым важным в его жизни: в гостях у него будет сам Мастер! Человек купил лучшие продукты и прекрасное вино, подобрал в дар Учителю самые нарядные одежды. Затем он помчался домой, чтобы приготовиться к встрече. Он навел идеальный порядок в доме, приготовил лучшие блюда, накрыл прекрасный стол. Сердце его переполняло счастье: Учитель должен был вот-вот прийти!
Тот человек сидел в беспокойном ожидании - и вот в дверь постучали. Словно на крыльях, он полетел открывать двери, но на пороге стоял не Мастер, а какая-то старушка. Она посмотрела на хозяина и взмолилась: "Я умираю от голода. Подайте кусочек хлеба!"
Человек был несколько разочарован, когда увидел, что это не Учитель. Он окинул женщину взглядом и сказал: "Конечно, добро пожаловать". Он усадил ее в кресло Учителя и накормил приготовленными для того блюдами. Нетерпение его между тем нарастало, он едва дождался, пока женщина насытится. Старушка была тронута добротой этого человека, искренне поблагодарила его и ушла.
Едва тот человек успел приготовить для Учителя новые блюда, как в дверь снова постучали. Оказалось, что это еще один незнакомец, который только что пересек пустыню. Нежданный гость посмотрел на хозяина и сказал: "Меня мучит жажда. Дай мне глоток воды!"
Человек был отчасти разочарован тем, что это не Мастер, но все равно пригласил незнакомца в дом, усадил на место, приготовленное для Учителя, принес припасенное для Учителя вино и напоил путника. Когда тот ушел, человек заново накрыл стол и стал ждать.
В дверь опять постучали. Открыв дверь, хозяин увидел на пороге ребенка. Дитя посмотрело на него и взмолилось: "Я замерзаю. Не найдется ли у вас теплого одеяла?"
Тот человек снова почувствовал легкое разочарование, но глянул ребенку в глаза - и сердце его переполнила любовь. Он принес купленные в подарок Учителю наряды и одел малыша. Поблагодарив его, ребенок ушел.
Хозяин сбегал за новой одеждой и стал ждать. Но время было позднее, и он понял, что Мастер не придет. На мгновение он огорчился, но тут же простил его. Он сказал себе: "Я ведь знал: не следует слишком надеяться, что Учитель придет в мое скромное жилище. Да, он обещал, но у него, конечно же, есть много дел поважнее. Учитель не придет - но ведь он согласился прийти ко мне, и этого уже достаточно, чтобы душа моя была счастлива!"
Человек не спеша прибрал со стола, отнес вино в погреб и лег спать. Ночью ему приснилось, как в дом его пришел Учитель. Хозяин очень обрадовался, тем более что во сне не осознавал, что спит. "Учитель! Ты пришел! Ты сдержал свое слово!"
"Да, - ответил Учитель, - я пришел, но я уже был здесь. Я был голоден, и ты накормил меня. Меня мучила жажда, и ты дал мне вина. Я замерзал, и ты подарил мне одежду. Все, что ты делал для других, ты делал и для меня".
Тут человек проснулся, и душа его преисполнилась счастьем. Он понял, какой урок дал ему Мастер. Учитель очень любил его и послал троих, чтобы преподать ему величайший урок: Мастер живет в каждом. Когда кормишь голодного, даешь напиться страдающему от жажды, согреваешь замерзшего, тем самым выражаешь свою любовь к Учителю.


 

/table></td>
 <td><font size=1 face=verdana>Вне-Телесный Опыт:
<table width=150 cellpadding=0 cellspacing=2 bgcolor=EEEEEE height=20 style="BORDER: black 1px solid;">
<tr><td bgcolor=gray width='87%'><center><font size=1 color=white face=verdana>87%</font></td><td bgcolor=eeeeee valign=middle width='13%'> </td></tr>
</table></td>
 <td><font size=1 face=verdana>Осознанные сновидения:
<table width=150 cellpadding=0 cellspacing=2 bgcolor=EEEEEE height=20 style="BORDER: black 1px solid;">
<tr><td bgcolor=gray width='100%'><center><font size=1 color=white face=verdana>100%</font></td><td bgcolor=eeeeee valign=middle width='0%'> </td></tr>
</table>
</td>
</tr>
</table>

<blockquote><p align=justify>
Поздравляем! Вы достигли высоких результатов в изучении методик выхода в астрал. По видимому вы уже многое умеете, но процесс развития бесконечен и всегда найдется что совершенствовать.
  <br><br>
</td></tr></table>


 

Кто найдет это - я люблю вас

<table border="0" style="width: 400px; border: 1px solid #EEEEEE;"><tr><td style="text-align: center; margin: 0px; padding: 8px; background-color: #006680; color: #FFFFFF; font: 16px Arial">Твое кольцо – Кольцо Мага.</td></tr><tr><td style="text-align: left; padding: 8px; background-color: #FFFFFF; color: #000000; font: 12px Arial">Ты – человек, с которого все начинается. Будь то вечеринка в пижамах или новое течение в искусстве. В твоей голове рождается первый импульс, первая идея, которая непременно найдет отклик в других людях. Ты можешь стать отличным лидером – творческим, энергичным, и кольцо Мага поможет тебе в этом. Посмотри – в этом кольце так много солнечного света и тепла… Именно это увидел в тебе Мудрец. Свети, согревай, вдохновляй и заражай своими идеями – в центре событий ты будешь смотреться превосходно!<img src="http://rc.foto.radikal.ru/0709/0f/9a09d37ac470.jpg" align="left" alt="image" /></td></tr><tr><td style="text-align: center; margin: 0px; padding: 8px; background-color: #006680; font: 12px Arial"><a href="http://aeterna.ru/test.php?link=tests:17669" style="color: #FFFFFF">Пройти тест</a></td></tr></table>

[flash=http://video.bigmir.net/show/49893]