Как известно, в годы Великой отечественной войны Самара, тогда Куйбышев,
была тыловым городом. И даже планировалась, как запасная столица нашей Родины. Сюда были эвакуированы иностранные посольства, МХАТ, Большой театр и др. столичные учреждения. Но самое важное, сюда были вывезены заводы из многих
городов страны, которые так и остались в Куйбышеве, в отличие от московских учреждений, вернувшихся в Москву, когда опасность её захвата миновала.
В конце войны в Куйбышеве появились немецкие военнопленные, которые работали на строительстве домов и копали траншеи под коммуникации. Часть пленных, видимо,
специалистов, работала на заводах. До 1947 г. пленных, работавших на улице, охранял
вооруженный конвой и никого из местных жителей к ним не подпускал. Но, вот удивительное дело! Жители, сами-то голодные и нищие, остерегаясь конвоя, спускали в траншею по веревке хлеб и папиросы. Из-за всяких несъедобных примесей хлеб был тяжелый, как камень, поэтому бросать его в траншею опасались.
И все же от недоедания и болезней они умирали, их хоронили на том же кладбище, где и местных жителей, выделив определенное место, которое потом так и называли: «могилы пленных».
В 1950 г. военнопленных уже никто не охранял, и они работали, в частности, на заводе «почтовый ящик № 24», а жили в двух бараках-общежитиях около центральной проходной.
Однажды юный и любознательный токарь с этого завода и его друг, который мне все и рассказал, отправились за технической консультацией в один из этих бараков. У входа их встретил пленный-дневальный, все остальные были на работе. Поздоровались.
-Вы – немец?
-Нет, австриец.
Пленный, говоривший по-русски с небольшим акцентом, выслушал и удивился, что на заводе некому объяснить, как заправить резец и проточить деталь. Затем пригласил войти. В бараке был идеальный порядок: по ниточке заправленные кровати в два ряда, а
между ними тумбочки, чистота. Австриец подошел к своей кровати, над которой висел аккуратный шкафчик, закрытый на замочек, открыл его и достал необходимый для объяснения инструмент. Посетители ахнули: инструмент был в таком состоянии, словно его готовили для выставки! Всякие резцы, сверлышки и пр., рассортированные по ящичкам, были заточены, отполированы до блеска и чем-то красивым отделаны. Поблагодарив за разъяснение, ребята ушли, но шкафчик с инструментом они запомнили на всю жизнь!
Рассказчик, со слов которого я записала все это, доживает восьмой десяток лет. Я спросила его, не было ли ненависти к пленным? Он ответил: «Такие же, как и мы, работяги! Они не виноваты».
Другой же старик, работавший тогда мастером, вспоминал, как находившийся в его подчинении пленный говорил ему, показывая на своего соотечественника, который, видимо, имел какое-то воинское звание: «Мастер! Он говорил – Волга, Волга!», а потом в сердцах тому немцу: «Пей-пей, Волга!»