Цитата сообщения О_себе_-_Молчу Александр Сидоров «Песнь о моей Мурке» / аудио

-Александр Сидоров-, он же -Фима Жиганец- в миру АЛЕКСАНДР АНАТОЛЬЕВИЧ СИДОРОВ, он же - Аркадий Южный, он же - Сидор Лютый... Журналист, филолог, исследователь истории, жаргона, субкультуры уголовно-арестантского мира России. Автор "Словаря блатного и лагерного жаргона, Южная феня", переводов классической поэзии на язык уголовного мира, исследований "Неизвестные войны уголовников", "Воровской закон", аналитических статей на криминальные темы. Один из крупнейших исследователей русского воровского арго, его этимологии и истории. филологическое исследование, история блатной песни Не грусти, входящий! Первое и единственное в своем роде историко-филологическое исследование феномена воровской, арестантской и уличной песни издательства «ПРОЗАиК». Много нового, любопытного, веселого, трагического, страшного, нелепого, героического о, казалось бы, давно знакомых и нехитрых по содержанию образчиках блатной лирики. В книгу вошли одиннадцать очерков о четырнадцати известных песнях, из которых читатель узнает: • как история одного предательства стала уличной песенной классикой («Мурка»); • как незатейливая песенка о жулике превратилась в «повесть временных лет» («Гоп со смыком»); • как французские гренадеры забрели в Одессу («С одесского кичмана»); • как Одесса-мама обокрала Ростов-папу («На Дерибасовской открылася пивная»); • как питерский филолог создал блатной шедевр («Марсель»); • как чухонские торговцы вошли в историю Гражданской войны; («Цыпленок жареный»); • как марш каппелевцев стал песней зон, дворов и подворотен («Шарабан»); • как появился «железнодорожно-песенный детектив» («Постой, паровоз»); • как слезливый пролетарский романс превратился в веселую песенку грабителей (Босяцкие «Кирпичики»); • как две еврейские сестрички прославили две уличные песни («Купите бублички» и «Купите папиросы»);Сёстры Бэрри • как фольклор беспризорников пошел в народ («Позабыт, позаброшен», «По приютам я с детства скитался» и «Цыц вы, шкеты под вагоном!»).

Можно любить блатные песни, можно брезгливо морщиться при одном их упоминании, но притворяться, что ни разу в жизни не пел (или хотя бы не слышал) «Мурку», «Постой, паровоз» или «Цыпленок жареный» невозможно. Эти жемчужины «низового фольклора» — неотъемлемая часть нашей жизни и культуры. И нашей истории — ведь в них отразилось множество исторических и бытовых реалий периода революции и Гражданской войны, нэпа, сталинской эпохи с её репрессиями и великими стройками, нищетой и стукачеством – и огромным трудовым энтузиазмом, верой в великое будущее...
Кто-то может посчитать это парадоксальным. Что интересного и нового может сказать об истории какая-нибудь «Мурка» с её незамысловатым, примитивным сюжетом, разбитной «Гоп со смыком», разгульно— бесшабашный «Шарабан»? Некоторым может показаться, что подобные творения «блатного фольклора» отражают лишь ущербный мир уголовников и маргиналов, не имеют ни малейшей художественной ценности, зато щедро пропитаны уголовным мировоззрением и бесчеловечной, антигуманной «моралью» убийц, грабителей, воров.
На самом деле всё далеко не так однозначно. Возникает резонный вопрос: отчего же тогда эти песни постоянно поются, откуда такая тяга к ним во всех слоях российского общества, в том числе – и среди интеллектуалов, которые, возможно, как никто другой, сделали особенно много для пропаганды и популяризации классического «блата»?
Интеллигенция поёт блатные песни,
Поёт она не песни Красной Пресни, —
писал об этом феномене в 50-е годы Евгений Евтушенко.
У любой цивилизованной нации существует свой «низовой фольклор» — и существует он НАРАВНЕ с «высокими» образцами народного творчества. Русская уголовно-арестантская песня, отмечает автор книги, на самом деле песня народная, уходящая корнями к песне разбойничьей и каторжанской – оттуда и размах, романтика, юмор, — а от нее в свою очередь, «тянется ниточка и к бардовской песне, какими бы далекими эти явления ни казались».
«Не зная ничего о произведениях низового фольклора, об их корнях, о том, как они жили в среде блатного и каторжанского народа, как изменялись, какие реалии отражали, почему из уголовного и лагерного мира хлынули в общество, нашли в нем живой отклик и поются до сих пор — так вот, не зная ничего этого, мы лишены возможности глубоко и объективно судить и о нашей российской истории, и о нашей российской ментальности, о национальном характере россиянина», — говорит Александр Сидоров. — А ведь буквально каждая из, казалось бы, «примитивных» уголовных песен, говоря словами Белинского, зачастую является «энциклопедией русской жизни». Она таит в своих текстах огромное количество загадок, историй, анекдотов, реалий быта самых разных эпох, в которых существовала и часто – изменялась.
Прекрасный тому пример – знаменитая «Мурка», первоосновой которой стала популярная одесская песня о Любке-голубке. Автор прослеживает, как, когда и почему «Любка» превратилась в «Машу», а затем и в «Мурку», а также пытается выяснить основную загадку песни: имелся ли у героини реальный прототип. В России времен Гражданской войны действительно были фигуры, некоторым образом подпадающие под описание Мурки. В их числе – сторонница Петлюры Маруся-Мурка Соколовская; командовавшая полком в армии Махно «Тетка Маруся», или «Черная Маруся»; подхватившая дело погибшего брата-атамана Мария Хрестовая; водившая отряд антоновских повстанцев Мария Косова, известная взрывным характером и жестокостью; анархистка Мария Никифорова… Сам автор отдает приоритет действовавшей чуть позже (1926) Марии Евдокимовой – успешно внедренной в среду матерых уголовников и ставшей бесценным источником информации сотруднице ленинградской милиции.
С другой стороны, Сидоров рассматривает и такую версию: Мурка — не потому что Мария, а потому что из МУРа. В 20—40-е годы «мурками» называли работников Московского уголовного розыска. Существовала даже поговорка— «Урки и мурки играют в жмурки», то есть одни прячутся, другие ищут. Таким образом, для уголовников имя Мурки стало воплощением гнусности и подлости, которое в их представлении связывалось с коварными «ментами». Но какой в Одессе МУР? А вот какой. В 1919 г. в Одессу из Москвы для укрепления Губчека и милиции был направлен большой отряд «решительных коммунистов», поскольку многие местные кадры оказались замешаны в связях с уголовным элементом. Таким образом, теоретически возможна ситуация, при которой неведомый автор (или авторы) «Мурки» мог использовать имя Мурки для обозначения женщины — агента Московского уголовного розыска, действовавшей в Одессе. Есть и другие, достаточно экзотические версии (например, Амурская «Мурка», согласно которой прототипом героини стала приемная дочь военного губернатора Забайкалья, которая, увлекшись революционным движением, затем органично вписалась в уголовную среду). Есть «Сурка» («Еврейская «Мурка»). Есть «официальный», подцензурный вариант песни, вышедший в 50-х, на волне оттепели, на грампластинке ленинградской артели «Пластмасс».
Потрясающе интересна история «Челюскинской Мурки» — переделки знаменитой уголовной баллады применительно к провальной навигации судна ледокольного типа «Челюскин» в 1933-1934 гг. – «Капитан Воронин судно проворонил». «Эта песня показывает, как на самом деле относились граждане СССР к пропагандистской шумихе вокруг спасения действительно отважных людей, которые едва не погибли из-за безответственных, авантюрных действий академика Отто Шмидта, но были спасены ценой неимоверных усилий советских лётчиков, — говорит А.Сидоров. — Всё это было представлено как беспримерный подвиг и высочайшее достижение советского народа. Сам народ подвёл итог своеобразно:
Денежки в кармане,
Рожи на экране –
Вот что экспедиция дала...
К сожалению, она дала не только это. Есть основания полагать, что талантливый поэт Павел Васильев был уничтожен именно из-за «Челюскинской Мурки», которую, подвыпив, исполнил в Кремле перед высшим руководством страны. Вообще же за «Челюскинскую Мурку» в лагеря угодило немало людей. Впрочем, преследованиям подвергались и те, кто выказывал интерес к «Мурке» «классической».
Не менее примечательна известная песня «С одесского кичмана»:
С одесского кичмана
Сорвались два уркана,
Сорвались два уркана тай на воооолю, —
пел в конце 20-х годов Леонид Осипович Утёсов. Но песня родилась значительно раньше, хотя многие утверждают, что она была написана для спектакля Якова Мамонтова «Республика на колёсах» (1928) популярным в то время сочинителем романсов поэтом Борисом Тимофеевым. На самом деле в основе «Кичмана» — стихотворение Генриха Гейне «Два гренадера»:
Во Францию два гренадера
Из русского плена брели...
Перевод романса сделал в XIX веке поэт некрасовской школы Михаил Михайлов, и романс пользовался в русской обществе бешеной популярностью, а сама песня «С одесского кичмана» существовала задолго до революции и уж точно – задолго до спектакля «Республика на колёсах». Её ноты для голоса записал в 1924 году в Тифлисе Михаил Феркельман (Ферри Кельман) с пометой – «старая бытовая песенка». Кстати, Феркельмана до сих пор исследователи пишут автором мелодии, хотя он – лишь аранжировщик народной музыки.
Так вот, народ российский ещё в первую мировую войну сделал свою версию «Двух гренадеров» — на мотив «Кичмана». Существовала она в самых разных вариантах и постоянно изменялась в соответствии с последующими войнами – «Шли два героя с германского боя», «Шли три героя с польского боя», «Шли три армейца на финскую границу» и т.д. И везде текст примерно одинаков: обращение одного из бойцов к другому с просьбой похоронить его с оружием:
Товарищ, товарищ, болят мои раны,
Болят мои раны тяжело.
Одна засыхает, другая нарывает,
А с третьей придется умереть...
В общем, Тимофеев просто создал свою версию уже известной песни.
Но мало кто знает, что в спектакле звучало несколько иное начало – «С вапнярского кичмана сбежали два уркана» (Вапнярка – небольшая узловая станция-село по дороге Одесса—Киев). Почему вдруг Тимофеев решил изменить маршрут уголовников? И на этот счёт существует любопытнейшая версия, связанная с легендарным одесским бандитом Мишкой Япончиком.
Об этом и о многом другом читатель также узнает из настоящего исследования. Например, о том, почему и как Утёсову разрешили записать его «босяцкие песни» в начале 30-х годов – именно в то время, когда широким фронтом развернулась борьба против «пошлости» и «мещанства» в советской музыкальной культуре? Действительно ли челюскинцы на кремлёвском приёме у Сталина плясали в унтах на столах под «Одесский кичман», заказанный самим «отцом народов»? Как благодаря Василию Сталину «Одесский кичман» стал боевым гимном известной эскадрильи, запечатлённой в фильме «В бой идут одни старики»?
Еще более любопытен с точки зрения истории, связи с народной песенной культурой, русским и российским фольклором уголовный эпос «Гоп со смыком», имевший, возможно, рекордное число переделок. Например, «Дипломатический Гоп», возникший перед Второй мировой войной и затем победно прошагавший по всем фронтам. До сих пор возникают и исполняются «солдатские», «медицинские», «геологические», «студенческие» и другие варианты «Гопа».
По словам Александра Сидорова, за пределами книги осталось ещё столько песенных уголовно-арестантских и уличных шедевров, что им можно посвятить ещё как минимум три-четыре объёмных тома.

Александр Сидоров — журналист, писатель, поэт, филолог, исследователь уголовно-арестантской субкультуры России и СССР. Автор многих книг и исследований, в том числе двухтомной «Истории профессиональной преступности Советской России», «Словаря блатного и лагерного жаргона (южная феня)», «Тюремных баек», этимологических очерков _«Жемчужины босяцкой речи»_ и др.
Скандальную популярность исследователю принёс сборник переводов мировой поэтической классики на блатной жаргон – _«Мой дядя, честный вор в законе»_ под псевдонимом Фима Жиганец.
Живет в Ростове-на-Дону.