Я сошью тебе снег
Здравствуй!

...Я сошью тебе снег... Чтобы не идти по грязной дороге... По грязной — не найдёшь моё дерево, внутри которого цветок Луны на изумрудной замше... И стою посреди заброшенной поляны и сматываю в рулон белое полотно неба.

— Нет-нет, — нельзя так добела расцарапывать одинокость своего состояния! Оставь эту затею! — уговаривает меня возникший из туманной пустоты Оленёнок.

А я уже сшиваю ткань огромной солнечной иглой. А ткань всё вздувается, будто хочет взлететь...

— Снег не может взлететь, правда же?! — спрашиваю Оленёнка. — У снега не бывает обратного пути! Всё белое... Красиво... Не видно грязи... Тебе же не видно грязи?!

— Никогда ещё не разговаривал с Отчаянием... — придерживая копытцем вздувающийся край материи, он смотрит на меня выжидающе и горестно. Потом начинает складывать в горку свои аргументы: — Половина поляны белого мерцанья... Но это же всё искусственно...

И ты сама знаешь, что осеннюю слякоть можно покрывать любыми шелками, но истину пожухлой травы всё равно не скроешь... А пожухлость травы, даже спрятанная, на притянет того взгляда, который ты ждёшь...

— И что же мне тогда остаётся? Так и оставить недошитый снег?..

— Верни Солнцу его золотую иглу! Верни небу ткань воздушных облаков! Отпусти всё, что ты держишь! Снег придёт сам... Он будет настоящим! И потянет к тебе настоящие следы...

Стукнул копытцем Оленёнок и убежал, унося за собой парашюты моего неоправданного снега...

А я укутала вчерашним солнцем свои забытые глаза и пошла... А за спиной... Будто чувствовала... Едва поспевая за мной, неслось, задыхаясь, лиственное ожидание...

Долго-долго капали шаги. Я слышала под ногами их настороженно-частый всплеск. Вчерашнее солнце вдруг растворило воротца своего плена и выпустило на волю мой взгляд. Казалось, что он был вникуда.

Но это только казалось... всего на несколько капель щагов. Я наткнулась на полы занавеса. Тяжёлый занавес перекрывал тропу в мой магический лес... Будто стволы деревьев сливались в колышущихся фалдах бархатной материи.

В них то высвечивались, то терялись контуры человека в широкополой шляпе. И — внезапно раскрывшийся ствол дерева. Человек стоял внутри этого ствола и держал на кончике кисти росток Луны.

— Карас? — воскликнула я изумлённо. — Ты всё-таки создал эту картину!

— Если ты хочешь что-то увидеть, то обязательно увидишь! — сказал художник, погружая кисть в изумрудное пространство древесного холста. — И обязательно найдётся тот, кто впустит тебя в свою картину...

— А я сшивала для тебя снег... Я думала, что дорога из осенней грязи — это совсем неподходящее для тебя полотно... А ты уже создал картину! — я будто затаптывала собственные слова, не находя для смысла подходящую оболочку.

А он смотрел на меня и покачивал головой, как тот Оленёнок, придерживающий копытцем край вздувающегося полотна, которым я хотела заменить снег... которым я хотела укрыть ноябрьскую слякоть...

— Всё так и не так... — сказал он, поглаживая непонятно откуда взявшегося Оленёнка... Того Оленёнка на моей затерявшейся дороге. — Каждый в силе создавать свою картину, заполняющую подрамник пустоты... Вот, возьми!

И он протянул мне кисть.

Изумрудный мир внутри ствола кряжистого дерева превратился в прозрачное марево... Тумана ли... заблудившегося воздуха... Но точность определения была для меня уже мало значима.

Пустота отчаяния простиралась долгим и бесконечным холстом, окутывающим стволы миражных деревьев. На одном конце холста Карас писал свою картину, на другом — я создавала свою...

Листья уходили в дорогу. Предметы зримого мира растворялись. А я думала, погружаясь в перламутры неозначенных чувств... Я думала, ведь как просто всё: чтобы приблизить ожидаемое, надо всего лишь идти...

До свидания!