В ночь с 14 на 15 июля 1904 врача швейцарского курорта Баденвейлер Эрика Шверера вызвали к заболевшему иностранцу. Номер на втором этаже был слабо освещен.

На белоснежных простынях лежал страшно худой, мертвенно-бледный человек, с огромными костистыми руками и очень узким лицом. Это был Чехов.

Антон Павлович Чехов, 1889 г.

рача встретила плачущая, напуганная женщина, жена больного. Ей, наконец, удалось взять отпуск и вывезти мужа за границу. К тому времени они поменяли уже несколько курортов и гостиниц.

В одной из гостиниц им даже отказали от места: больной беспрерывно кашлял и мешал покою отдыхающих.

В этом последнем своем пристанище Чехов метался в бреду, разговаривал с каким-то японским матросом, несколько раз повторял слово «устрицы». Потом резко очнулся и впервые сам попросил послать за врачом.

Шверер, осмотрев больного, развел руками. И отозвал женщину в коридор: «Ваш муж умирает, сударыня».

Чехов, будто услышал эти слова (или предчувствовал их?..), улыбнулся, сел на кровати и произнес по-немецки (он знал по-немецки очень мало): «Ich sterbe» («Я умираю»).

Доктор принялся успокаивать его и велел подать шампанского. Чехов понял. Он был врач и знал старинную врачебную традицию. У постели умирающего коллеги врач непременно предложит шампанского, чтобы сделать уход того более легким и светлым…

Чехов выпил весь бокал до дна, сказал: «Давно я не пил шампанского», — повернулся на левый бок и умер.

Ольга Леонардовна не заметила, как он перестал дышать, потому что прогоняла непонятно откуда появившуюся в комнате огромную черную бабочку, обжигающую крылья о раскаленное стекло электрической лампочки…

В. А. Серов, «Портрет А. П. Чехова», 1903 г.

Даже сейчас она не верила, что ее муж может умереть. Ольга Леонардовна слишком любила жизнь, слишком ждала и верила в уловимость счастья…

Но счастье неуловимо, и бабочку так и не удалось выгнать, а еще через несколько минут со страшным звуком вылетела пробка из недопитой бутылки шампанского…
Позднее Шверер писал в воспоминаниях:

«О нем говорят, это великий писатель. Возможно, но при этом он очень плохой врач. В таком состоянии пускаться в путешествие — это безумие».

А может, это не было безумие? А просто жажда жизни?..

P. S. Судьба напоследок еще раз выкинула странную штуку. Бред Чехова об устрицах оказался пророчеством. Из Баденвейлера в Москву его тело привезли в поезде № 1734 в вагоне для перевозки устриц.

Многие усмотрели в этом издевательство судьбы. Но скорее всего, никакой мистики не было. Во времена истории писателя не все поезда были оснащены холодильными установками, они были редки и предназначались только для перевозки дорогих продуктов. А Чехов умер летом…

Вынос из вагона гроба с телом А. П. Чехова,
Николаевский вокзал, 1904 г.
Фото: Грибов — Иллюстрированный журнал «Искры»,
№ 28, 1904 г., ru.wikipedia.org

Но одно точно: уход Чехова был словно списан с его пьес. Тех самых, которые не особо принимали современники и которые до сих пор больше всего ставят на мировых сценах.

Тех самых, которые он деликатно называл «комедиями» и которые по сути являлись трагедиями.

Но трагедий так много в жизни, а Чехов не считал себя вправе предлагать зрителю трагедию. Он смягчал страшное. Но разве от этого менее горько от его ухода?..

И разве менее пронзительно звучат слова, в которых он, обычно такой сдержанный, выплеснул боль своего сердца:

«Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба;

будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами,

и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.

Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка.

Я верую, верую… Мы отдохнем!»