Последнее стихотворение
(XVIII-XX вв. русской поэзии)

Борис Борисович Рыжий
(08.09.1974 – 07.05.2001)


Бори́с Бори́сович Ры́жий
(8 сентября 1974, Челябинск — 7 мая 2001, Екатеринбург)
— русский поэт.

* * *

Над саквояжем в черной арке
всю ночь играл саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой с черным бантом
играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна, -
спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.
1997


* * *

В безответственные семнадцать,
только приняли в батальон,
громко рявкаешь: рад стараться!
Смотрит пристально Аполлон:

ну-ка, ты, забобень хореем.
Парни, где тут у вас нужник?
Все умеем да разумеем,
слышим музыку каждый миг.

Музыкальной неразберихой
било фраера по ушам.
Эта музыка стала тихой,
тихой-тихой та-ра-ра-рам.

Спотыкаюсь на ровном месте,
беспокоен и тороплив:
мы с тобою погибнем вместе,
я держусь за простой мотив.

Это скрипочка злая-злая
на плече нарыдалась всласть.
Это частная жизнь простая
с вечной музыкой обнялась.

Это в частности, ну а в целом
оказалось, всерьез игра.
Было синим, а стало белым,
белым-белым та-ра-ра-ра


* * *

В обширном здании вокзала
с полуночи и до утра
гармошка тихая играла:
“та-ра-ра-ра-ра-ра-ра-ра”.

За бесконечную разлуку,
за невозможное прости,
за искалеченную руку,
за черт-те что в конце пути —

нечетные играли пальцы,
седую голову трясло.
Круглоголовые китайцы
тащили мимо барахло.

Тургруппы чинно проходили,
несли узбеки арбуз’ы...
Не поимеешь, выходило,
здесь ни монеты, ни слезы.

Зачем же, дурень и бездельник,
играешь неизвестно что?
Живи без курева и денег
в одетом наголо пальто.

Надрывы музыки и слезы
не выноси на первый план —
на юг уходят паровозы.
“Уходит поезд в Магадан!”


* * *

Похоронных оркестров не стало,
стало роскошью, с музыкой чтоб.
Ах, играла, играла, играла,
и лгала, и фальшивила — стоп.

Обязателен дядька из ЖЭКа —
шляпа мятая, руки дрожат.
Ту-ту-ту: понесли человека.
В синих лужах гвоздики лежат!


* * *

Я вышел из кино, а снег уже лежит,
и бородач стоит с фанерною лопатой,
и розовый трамвай по воздуху бежит —
четырнадцатый, нет, девятый, двадцать пятый.

Однако целый мир переменился вдруг,
а я все тот же я, куда же мне податься,
я перенаберу все номера подруг,
а там давно живут другие, матерятся.

Всему виною снег, засыпавший цветы.
До дома добреду, побряцаю ключами,
по комнатам пройду — прохладны и пусты.
Зайду на кухню, оп, два ангела за чаем.


* * *

Погадай мне, цыганка, на медный грош,
растолкуй, отчего умру.
Отвечает цыганка, мол, ты умрешь,
не живут такие в миру.

Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.


* * *

Похоронная музыка
на холодном ветру.
Прижимается муза ко
мне: я тоже умру.

Духовые, ударные
в плане вечного сна.
О мои безударные
"о", ударные "а".

Отрешенность водителя,
землекопа возня.
Не хотите, хотите ли,
и меня, и меня

до отверстия в глобусе
повезут на убой
в этом желтом автобусе
с полосой голубой.


* * *

Прошел запой, а мир не изменился.
Пришла муз’ыка, кончились слова.
Один мотив с другим мотивом слился.
(Весьма амбициозная строфа.)

… а может быть, совсем не надо слов
для вот таких – каких таких? – ослов
Под сине-голубыми облаками
стою и тупо развожу руками,
весь музыкою полон до краев.


* * *

Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная –
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.

Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.

Я родился - доселе не верится –
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.

Свалка памяти, разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда –
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.


* * *

Рубашка в клеточку, в полоску брючки —
со смертью-одноклассницей под ручку
по улице иду,
целуясь на ходу.

Гремят КамАЗы, и дымят заводы.
Локальный Стикс колышет нечистоты.
Акации цветут.
Кораблики плывут.

Я раздаю прохожим сигареты
и улыбаюсь, и даю советы,
и прикурить даю.
У бездны на краю

твой белый бант плывёт на синем фоне.
И сушится на каждом на балконе
то майка, то пальто,
то неизвестно что.

Папаша твой зовёт тебя, подруга,
грозит тебе и матерится, сука,
ебаный пидарас,
в окно увидев нас.

Прости-прощай. Когда ударят трубы,
и старый боров выдохнет сквозь зубы
за именем моим
зеленоватый дым.

Подкравшись со спины, двумя руками
закрыв глаза мои под облаками,
дыханье затая,
спроси меня: кто я?

И будет музыка, и грянут трубы,
и первый снег мои засыплет губы
и мёртвые цветы.
— Мой ангел, это ты.


* * *

Зеленый змий мне преградил дорогу
к таким непоборимым высотам,
что я твержу порою: слава богу,
______ что я не там.

Он рек мне, змий, на солнце очи щуря:
вот ты поэт, а я зеленый змей,
закуривай, присядь со мною, керя,
______ водяру пей;

там, наверху, вертлявые драконы
пускают дым, беснуются – скоты,
иди в свои промышленные зоны,
______ давай на «ты».

Ступай, он рек, вали и жги глаголом
сердца людей, простых Марусь и Вась,
раз в месяц наливаясь алкоголем,
______ неделю квась.

Так он сказал, и вот я здесь, ребята,
в дурацком парке радуюсь цветам
и девушкам, а им того и надо,
______ что я не там.
1997



* * *

Люби, (зачеркнуто)…
побудь со мной хладеющее тело,
целуй меня и упади на грудь,
хотя не в этом дело…*

*Стихотворение найдено на письменном столе, рядом с которым поэт покончил с собой. Стихотворение написано левой рукой на листе бумаги, на котором также записано рукой Б.Рыжего несколько вариантов другого стихотворения «Свети, слеза моя, свети у края глаза…».

По другим сведениям, последнее стихотворение найдено на столе, под левой рукой погибшего поэта.

=========

Родился 8 сентября 1974 года в Челябинске в семье ученого-геолога и врача (отец Борис Петрович – профессор, действительный член ряда отечественных и зарубежных академий;

мать Маргарита Михайловна – эпидемиолог); третий и последний ребенок (сестры – Елена и Ольга); в 1980 году семья переезжает в Екатеринбург (бывшый Свердловск); первое стихотворение написано примерно в 1989 году (хотя сочинять начал в середине 80-х годов – приключенческие романы);

в 1991 году поступает в Свердловскую государственную горно-геологическую академию, в 1996 – в аспирантуру; в 2000 году выходит первая (и единственная при жизни) книга стихотворений «И все такое…»; рано утром 7 мая 2001 года кончает жизнь самоубийством.

.