МУЖ САМОЙ ГЕРЦИК

МУЖ САМОЙ ГЕРЦИК

Александра Алексеевна Герцик была старше своего прославленного мужа на четырнадцать лет. И было время, когда не ее назвали “супругой самого Козловского”, а его — “мужем самой Герцик”. Александра Алексеевна даже в Москве на гастролях аншлаги собирала, а уж в родной Полтаве и вовсе ходила в примадоннах. Букетов после спектакля — море, а, бывало, что и бриллианты в букетах находились. Юный, вечно голодный красноармеец Козовский был для нее странной партией, но в хаосе революции все перевернулось с ног на голову…

После свадьбы в 1920 году Александра Алексеевна стала для Ивана и женой, и матерью, и наставницей. Кстати, в том, что Козловский, имея за плечами лишь два довоенных года в киевском музыкальном институте, вышел на сцену полтавского оперного театра — большая заслуга его супруги. И еще, пожалуй, — комбрига, разрешившего талантливому красноармейцу отлучаться из казармы на репетиции и спектакли.

По вечерам Козловский привязывал у входа в театр своего боевого коня, переодевался в манишку и фрак, выменянные на толкучке за селедку и сало, и выходил к рампе. В дни его выступлений первые три ряда партера по контрамаркам занимали однополчане. Винтовки они ставили у кресел, и, бывало, в шутку замахивались гранатами на гражданскую публику. Козловскому кричали: “Давай, Ивасик! Задай им всем жару!” И Ивасик задавал, да так, как в Полтаве отродясь не слыхивали!

После демобилизации Козловского позвали в харьковский оперный театр — Александра Алексеевна, ко всеобщему удивлению, отправилась за ним, оставив и родной театр, и родных поклонников. Потом — Свердловск и, наконец, Москва. Звезда Козловского восходит, а вот карьера его жены клонится к закату. Все-таки Москва — не Полтава, да и годы уже не те… Теперь вся жизнь Александры Алексеевны проходит в хозяйственных хлопотах — ее муж, как и все большие артисты, напрочь лишен практической жилки, за ним нужно ходить, как за малым дитем!

Благодарный Козловский называл ее “идеальной женой”. И очень страдал, что, полюбив другую, обижает Александру Алексеевну. Три года он не мог договориться с собственной совестью. И в конце концов был добровольно отпущен супругой, уставшей делать вид, будто она ничего не замечает. На то, чтобы оформить развод, ушло еще несколько лет. Но и потом, до самой смерти Герцик, Козловский не оставлял ее ни мысленно, ни финансово.

В этом тоже было что-то мальчишеское: Иван Семенович, словно, и представить не мог, что отношения между людьми могут с годами поблекнуть, а родство — забыться... В его квартире, вызывая тайное раздражение сначала первой, а потом и второй жены, вечно жили какие-то дальние родственники, односельчане, а также дальние родственники односельчан и односельчане дальних родственников.

Не говоря уж о родных сестрах и братьях. Портрет любимого дядьки — бравого усача Алексея Осиповича Козловского — висел на почетном месте в гостиной. Кстати, когда Алексей Осипович в 1958 году пожаловал в Москву, они с Иваном на радостях так отплясывали польку, что снизу прибежала ругаться балерина Подгорецкая.

Баллада А. Н. Верстовского
"Черная шаль" на стихи А. С. Пушкина.

Редкая запись Ивана Семеновича Козловского.
Баллада А. Н. Верстовского "Черная шаль" на стихи А. С. Пушкина.
Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио и телевидения. Дирижер - Геннадий Рождественский. Запись 1959 г.

Пушкин А. С. - «Чёрная шаль»

Гляжу, как безумный, на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль.

Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил;

Прелестная дева ласкала меня,
Но скоро я дожил до черного дня.

Однажды я созвал веселых гостей;
Ко мне постучался презренный еврей;

«С тобою пируют (шепнул он) друзья;
Тебе ж изменила гречанка твоя».

Я дал ему злата и проклял его
И верного позвал раба моего.

Мы вышли; я мчался на быстром коне;
И кроткая жалость молчала во мне.

Едва я завидел гречанки порог,
Глаза потемнели, я весь изнемог...

В покой отдаленный вхожу я один...
Неверную деву лобзал армянин.

Не взвидел я света; булат загремел...
Прервать поцелуя злодей не успел.

Безглавое тело я долго топтал
И молча на деву, бледнея, взирал.

Я помню моленья... текущую кровь...
Погибла гречанка, погибла любовь!

С главы ее мертвой сняв черную шаль,
Отер я безмолвно кровавую сталь.

Мой раб, как настала вечерняя мгла,
В дунайские волны их бросил тела.

С тех пор не целую прелестных очей,
С тех пор я не знаю веселых ночей.

Гляжу, как безумный, на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль.

.