Этот изданный в 1981 году "скромным" тиражом 500 тыс. экземпляров сборник наиболее значимых произведений нашего первого просветителя Д. И. Фонвизина помимо хрестоматийной комедии "Недоросль" знакомит читателя с прозой и публицистикой друга свободы.
Открывающую однотомник комедию "Бригадир" можно смело назвать генеральной репетицией перед "Недорослью", который по праву считается самым сильным фонвизинским произведением. Впрочем, охват проблематики, глубина сатиры, художественная убедительность в "Бригадире" заметно уступают позднему шедевру. Сюжет, зиждящийся на высмеивании перевлюбившихся друг в друга бригадира, советницы, советника и бригадирши, сконструирован водевильно просто, полон весьма банальных диалогов, обыгрывающих балаганное охмурение чужой жены a la commedia dell'arte. За всем этим фейерверком мнимой галантности не ускользают от внимательного читателя критические по отношению тогдашнему обществу реплики, в частности, когда советник делится с Добролюбовым своим мнением о неискоренимости российской коррупции ("А я так всегда говорил, что взятки и запрещать невозможно. Как решить дело даром, за одно жалованье?") Однако подобные высказывания порою не столь элеганты, как в "Недоросли" и потому кажутся топорными. Что в "Бригадире" не устарело за века так это та заставляющая смеяться в голос лихость, с которой Фонвизин высмеял галломанию дворян на примере сына бригадира и советницы. Та уродливая каша из французских и русских слов, на которой изъясняются эти два персонажа уморительна. Но неспособность выразить своих чувств на одном языке ещё и характеристика внутреннего мира героев. Они как бы убого застыли между Россией и Парижем, не в состоянии пристать нигде, оставаясь духовными бродягами. Если у советницы такой поворот вызван скорее всего поглощением французских романов, то сын, конечно, глубочайший символ. Отец-тупой солдафон, символизирует петровское время, когда ценились весьма простые качества, прямолинейное послушание, грубая сила. Когда рассуждать брался за всех один Преображенец. Сын же Иванушка символизирует новое поколение, попавшее под вестернизационный эксперимент. То ли материалец оказался посредственен, то ли сам перенос, во всяком случае качественный оказался невозможен, но имеем что имеем. Косноязычного Иванушку, бредящего Парижем, возненавидящего всё русское, вплоть до родной матери и отца, которого он завуалированно называет псом. Сам процесс прививки западной культуры представляется в Бригадире устами того же Иванушки гениально просто: "Всякий, кто был в Париже, имеет уже право говоря про русских, не включить себя в число тех, затем, что он стал уже больше француз, нежели русский". Сама русскость характеризуется как несчастье. Фонвизин-сатирик вывел здесь довольно радикального персонажа, едва ли не предшественника нигилистов Достоевского, положительные же герои - Софья и Добролюбов - кажутся плоскими рупорами авторских сентенций. Удивительно, что спустя всего чуть больше десятилетия Фонвизин выводит того же бригадира-призрака петровского прошлого, но на сей раз с положительным знаком. Пожалуй, лишь Гоголь 70 лет спустя с той же лёгкостью будет воспевать то, что вчера клеймил. Преподавая в школах "Недоросля" делают обычно упор на очевидно-сатирическое, per se смешное. На это очевидно дуалистичное в комедии, а именно противопоставление скотского и человеческого с триумфом просветительского начала в финале, но просветительского по-фонвизински. Обращением, создавая своего героя, к петровской развилке русской истории. Стародум — безусловно тот главный герой комедии. Именно он, а не Митрофан образует источник притяжения и движет действие даже ещё не появившись в скотининском доме. Каков он? Очень пожилой по тем временам человек (за 60 лет), воспитанный отцом на доблестях петровской эпохи. Отсюда черпаются Стародумом все его высказанные в пьесе суждения о преимуществе достоинств над знатностью, военной выслуги — перед придворными интригами. Особо показателен рассказ о друге молодости Стародума, некоего графа, чьего имени "он и вспоминать не хочет". Обоих развела война (судя по всему с Турцией). В то время, как Стародум собирал раны в боях, граф успешно продвигался по карьерной лестнице, несправедливость чего заставила "лежавшего в тяжкой болезни от ран" выйти в отставку. После короткого придворного интермеццо ("лучше вести жизнь у себя дома, нежели в чужой передней") Стародум отправляется в Сибирь (своего рода Эльдорадо), откуда возвращается богатым человеком. Так автор собственноручно вознаграждает благонравие. В этой Вселенной Фонвизина проповедуется меритократическая утопия, тем более далёкая, что сам же он устами Стародума признаётся: лечение властей невозможно — скорее врач рискует заразиться. (Привет всяким Кудриным) Впрочем и спасение естественному браку по достоинству Софьи и Милона может прийти только сверху (читай, свыше) Хеппи-энд кажется натянуто-случайным и лишь Грибоедову удастся десятилетия спустя найти правильный финал, создав не смешную сатиру, а глубокое произведение искусства. Обращение же Фонвизина к петровскому идеалу кажется сродни идеалу ленинскому, который всячески лелеялся у писателей послесталинских лет. Не зря Бердяев называл Петра первым большевиком. У Фонвизина вопрос в какой мере бироновщина и последовавшие сотрясения фаворитизма не были уже предопределены чудовищной централизацией для "поднятия на дыбы" России остаётся в тени идеализацией старого времени, когда заслуги стояли выше чинов. Но кто создал чины? Уж не вечный ли на троне работник?
Из прозаических сочинений Фонвизина особый интерес представляют письма из Франции, адресованные П. Панину, полные весьма метких бытовых описаний монархии Людовика XVI в предреволюционное десятилетие. Описание триумфального чествования Вольтера парижанами кажется занятнее всего. В остальном письма Фонвизина весьма предвзяты в отношении французских просветителей, абсолютно за редким исключением (рассуждения о бедности в конце второго письма) лояльны трону и другими, разумеется, быть в ту пору и для такого адресата и не могли. Тем не менее внимательному читателю, умеющему читать между строк, они дают массу пищи для размышлений.
Прочие произведения могут возбудить скорее интерес историка. Из таковых ответы Екатерины на фонвизинские вопросы, представленные ей в письменной форме и "Рассуждение о непременных государственных законах" — политическое произведение довольно радикального толка, стоящее в довольно резком противоречии и с французскими письмами, и со статьями для так и не вышедшего журнала "Друг честных людей или Стародум". Читая эту острую и не потерявшую своей актуальности программную статью невольно начинаешь сокрушаться тому урону, который русской мысли и слову на протяжении веков наносила самодержавная цензура. В "Рассуждениях", предназначавшихся лично наследнику престола Павлу Петровичу как наставление в правлении можно видеть одно из первых переложений мыслей просветителей об общественном договоре на русскую почву. Однако совершенно не ясно, где же Фонвизин искренен — в письмах к Панину, браня французские вольности и установления или в "Рассуждении", их восхваляющем.
Писательский слог Фонвизина, в отличие от радищевского, чрезвычайно лёгок и остроумен, к своеобразию старинности его привыкаешь быстро. Даже спустя два с половиной века не раз улыбнёшься читая первого русского сатирика. (После Ивана Грозного.)