За два дня произошло только одно существенное событие. Мое состояние похоже...похоже на чувство глухого, которому что-то усиленно объясняют по телефону люди, не знающие, что он ...как тетерев. Еще...похоже - на больного, который мечется от боли ночью в поисках нужных таблеток, глотает одно лекарство за другим в надежде - что полегшает... Конечно, и пишу - рассчитывая на это - может подействует..."Общаюсь", чтобы заглушить, забыть, отвлечься...Глупо было бы это отрицать. Даже упреки Живой воспринимаю со скрытой радостью, как - пощечину (она предрекала) - впадающему в панику, как прижжение руки сигаретой, чтобы забыть про зубную боль...

Спасибо Вам Лёвин, что пришли в друзья...не знаю только - что могу, написать, что стоило бы читать...я понял - эмоции - это не краски, не ноты - ими не "объяснишь", на напоешь, не нарисуешь...Они понятны только самому источнику...Гораздо эмоциональнее (для читающего), выразительнее получаются сцены, в которых эмоций вообще нет. Например - если скажу, что-то вроде - "изнемогая от любви, страсти, ревности, не нахожу себе места, не могу думать, читать, спать и есть и пр...периодически слезы льются из глаз без предупреждения..." кроме пожатия плечей и ухмылки ничего не вызовет. А если написать, что гр. Н. утром вышел на кухню, не торопясь достал из шкафчкиа любимую с детства большую голубую чашку с нарисованным носом и языком, сыпанул туда две ложки растворимого кофе, наполнил маленький чайник водой, включил электроплитку, немного задумался и держа чайник левой рукой вдруг прижал ладонь правой к раскаленной спирали - получится немного более выразительно... Отражения эмоций подстегивают воображение...боль касания раскаленного металла - легче представить и соответственно - сравнить с болью безликих призрачных эмоций... Хожу забинтованный...но мне легче..смешно - но легче...

И еще я нашел старый сборник Лорки. Наугад открыл и сразу прочитал такое, что запало...Даже напомнило дневник...Живой (как не странно). Мне кажется, Лорка это поэт, который может быть меньше других зависит от языка... Мелодия его рождается не формой , а сутью слов и поэтому - более чиста! Вот это стихотворение, судите сами:

Костёр долину вечера венчает
рогами разъяренного оленя. (!!!!!!)
Равнины улеглись. И только ветер
по ним еще гарцует в отдаленье.

Кошачьим глазом, желтым и печальным,
тускнеет воздух, дымно стеклянея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
и стаи веток тянутся за нею.

Всё ожило припевами припевов,
всё так едино, памятно и дико...
И на границе тростника и ночи
Так странно, что зовусь я Федерико...

Боже мой! Какая бесконечная поэтичность особенно в последней строфе! Помимо некоторых записей Живой, этот стих мне почему-то напомнил Лермонтовское - Ночь тиха - пустыня внемлет Богу и звезда с звездою говорит.... И я хотел бы быть там, где она ... говорит...тихо слушать, не шевелясь, и вдыхать морозный спокойный воздух вселенной...Нет, Лёвни, пока не могу отдать Ему лучший кусок. Пока... слишком много в нем крови и сердца... это не должно быть так!

Грустно. Так и есть - мои страдания частушки, а сам я клоун. Действительно.. это верно. Вообще ничего не знаю о людях (и с каждым днем - всё меньше), не понимаю, не умею даже на секунду предвидеть или предчувствовать их суть и движения. Я утратил (а скорее - не имел никогда) представления о реальности! Кто я, зачем терзаю это "литературное пространство" летописью малодушной агонии...вызывая только (и в основном) раздражение редких чителей.
Две явные несовместимости моей натуры - равное стремление к любви и к свободе. В жизни постоянно балансирую на грани этих двух страстей. Отрешение независимости и свободы ожесточает душу и делает ее более чувствительной и падкой на соблазн противоположности - полной и безоглядной преданности и самопожертвования. Душа пугливо просится с высоты одиночества в теплые уютные объятия зависимости.

Подумал об этом вчера, натолкнувшись на старое сообщение в журнале о гибели известного альпиниста Анатолия Букреева в лавине в Гималаях. Какая достойная зависти судьба! Поднялся на все восьмитысячники, практически жил там, на высоте облаков, никогда не использовал кислородную маску даже во время самых трудных восхождений. Каким же густым и грязным, должно быть, казался ему наш воздух внизу. Пока, наконец, другой кристальный, жидкий огненный коктейль, смесь ледяной пыли и солнца, снежная Текила-Санрайз, не наполнила его легкие пьянящей cмертельной смесью в последний раз и, растворив, подняла дымкой над возлюбленными Гималаями. Не нашли ни единого следа ни его самого, ни одежды, ни оборудования.

Сегодня мне подумалось, что всё в мире взаимосвязано бесконечными и непрерывными нитями соединений - и ничего...ни-че-го не бывает случайно! И еще - не зря и уж точно - не случайно Господь говорит со смертными устами ангелов и никогда не открывает им ни лика, ни голоса своего. Потому, что это было бы верной гибелью! Гибелью от невыносимого восторга, гибелью от сознания, что потом, может быть, придется снова жить в мире, где не слышно Его голоса и не видна Его лица!

Я сейчас живу, кажется, в таком мире! Мне дано было Увидеть в ней (а Она может быть - даже точно - не сознавала этого) - далекий, но внятный звук Божьего звука...отсвет Его светлого образа...и теперь вы хотите, чтобы я выжил? Теперь вы думаете - я смогу жить с этим раз обретенным знанием и видением! Есть такое понятие - травма, не совместимая с жизнью...есть знание - несовместимое с жизнью...чувство - несовместимое с жизнью.

Мне иногда кажется, что время это почти физическая субстанция, что оно как вода или ветер может оказывать физическое давление на предметы, меняя их форму. Или же скорее - атмосфера, проникающая через поры материи и постепенно её трансформирующая. Вглядитесь во все, казалось бы, твёрдые старинные вещи, сделанные из металла или камня, табакерки в музее, древние вазы, которые не должны меняться, по крайней мере, под влиянием одного столетия. Вглядитесь, и все равно, уверен, заметите неуловимое оплывы, следы языка настойчиво-равнодушного Хроноса. Также…может быть…какому-нибудь моему потомку…лет через сто случайно попадется вещь…чашка, или просто камень, который я держал в руках, или смотрел… и он не увидит на этих объектах, делимых со мной через столетия, ни единого следа, ни атома той страсти, огня, который пожирает меня, распространяясь, как кажется - на окружающий мир!

Каково же лекарство от тошнотворной неискренности бытия? От неизбежной необходимости участвовать в этом нескончаемом притворстве речей, постепенно перерастающей в притворство чувств и мыслей.

Как пробиться сквозь нагромождения декораций, скрывающие искренную жизнь, искренную глубину - к реальной сути бытия? Может быть ночью, когда лежишь без сна и перебираешь, как прозрачные отшливфованные морем камешки, вдруг возникающие, забытые события прошлого, теперь приобретшие новое значение, как заново прочитанные стихи?

Здесь призрак со множеством нежных имен,
Знакомых как запах любви, поселен.

Материй его бестелесную нить
Лишь память способна повсюду ловить.

И ночью, сквозь веки недремлющих глаз,
Мерцающий призрак я видел не раз.

Нет, я должен быть вам всем благодарен! Живой Л., Кite, Настёне! Лёвину, за то что даже не соглашаясь - просто стоите и слушаете мой бред...за то что, смеясь (но не насмехаясь) сравниваете с князем Андреем. Всё-таки - это помогает мне жить... Не знаю как - но помогает!

Что такое белые ночи в Питере? Это стремительное мелькание дней, такой бег времени, что ночи просто стали незаметны как черные рамочки на бегущей кинопленке.

Каждую ночь смерть крадет и без того короткие мгновения, отпущенные нам для жизни. Время ускоряется в промежутках от закрывания до открывания глаз. И те бесплотные тяжкие кошмары, которые снятся может быть еще хуже, чем смертный сон.
Во сне страшны не события, а ОТНОШЕНИЕ к ним. Часто бывает, что просто закрытая дверь, видимая во сне, и сознание, что за дверью стоит - "нечто" - страшнее самого жуткого урода.

Что делает время, безжалостно и неуклонно угнетающее наше тело, неумолимо приводящее плоть в негодность, с нашим разумом, сознанием и чувствами? Также постепенно уничтожает их? Или наоборот - компенсирует растущий ущерб одного развитием и мужанием нетелесной плоти?

Иногда под утро что-то будит меня и заставляет открыть глаза. В такие моменты я люблю встать и пройти по комнатам в сумерках, как будто в незнакомом пространстве. Этот таинственный час между ночью и светом, предвестие утра, час призраков, время, когда пробуждаются заблудшие души и скитаются вокруг серых домов. Этот час, когда земной шар уплывает от нас к звездам с неудержимостью дирижабля. Час зарождения любви и отрезвления от нее.

Cкандинавский темперамент, вероятно, более всего соответствует моей психике. Недавно смотрел плавно разворачивающийся Бергмановский фильм о любви. Только такие и могу смотреть, т.к. это дает мне иллюзию сострадания. Действие в нём - своего рода фламенко, облаченное в доспехи гренландских льдов. Внимательное к деталям повествование, не боязнь пауз, долгие ненавязчивые взгляды и вдруг - прорывы невероятной страсти, тем более сильной, что она до этого сдерживалась формальными рамками традиционного обихода. Герои с театральной аккуратностью чередуются в диалогах, подчеркнуто давая собеседнику высказаться до последней морфемы, и после маленькой паузы, дающей слушателю переварить произнесенное, уступают другому говорящему.
Но главный и наиболее воздействующий контрапункт - именно в вопиющем несоответствии этой плавности этой “запрограммированности” отдельных “нот” и неуправляемых взрывающихся, все превозмогающих и преобладающих страстей, которые ими выражаются. Здесь нет физического предела глубине чувств, здесь тело не в состоянии обуздать эмоции не из собственного героизма, но просто в силу своей организации - оно уступает, разрушается перестает существовать, поскольку любовь здесь обладает свойством пламени, поглощающего плоть.
В этом всесокрушающем любвипоколончестве у Бергмана отрицается первенство Бога.

Вчера ночью, лежа, как всегда без сна, думал, что в любви и в философствовании есть элемент не поддающийся описанию.
Философия и религия - это как набор нот, которые будут оставаться закорючками, пока кто-нибудь не вдохнет в них экуменический звук. Таинство оживления, которое дарится человеку в его рождении, он стремится распространить на окружающее посредством своей эмоциональной энергии. Механическую пляску мира - проецирует внутрь себя, но вынужден неизбежно переродить ее природу.

Нет, ничего не изменилось. Эти два дня были даны, чтобы показать, что я все еще люблю ее. Так, наверное, больной на секунду приходит в сознание, видит склонившееся над ним родное лицо, хочет протянуть к нему руку, но глаза вновь утрачивают способность видеть и мир расплывается в бесцветную дымку. Неужели не будет мне спасения? Неужели никогда не кончится эта безумная летопись агонии?

А есть утра, есть замечательные утра, когда ты - это бутылка Клейна. Пространство, начавшись в бесконечности протягивает к тебе свои лазурные простыни, растворяет тебя в них и вновь струится дальше, распяв навсегда на осях системы координат. Я думаю, что утренняя песнь, о которой, писал Пруст и которая часто пронзает мне сердце без всякой причины, есть признание этого бесконечного объема, выдерживающего любое приближение.

Cегодня, когда я прикасался пальцами к клавишам телефона, в который раз уже почувствовал ностальгическое чувство как бы “соприкосновения” прошлого с настоящим. Словно уже это было со мной, словно все запахи, мелодии и звуки прошлого смешались в один терпкий коктейль и пронеслись возле моего лица. Словно мое детство промчалось передо мной в стремительной пляске видеопленки, поставленной на быструю перемотку. Для меня прошлое - это острова, с которых время стаяло и смело все, кроме любви.

Но теперь, теперь настоящее за ночь оседает мне на ресницы...свинцовы грузом и утром - не могу заставить себя открыть веки и взглянуть на божий мир. Божий? Боже! Как я хочу ее. Её тело, так расточительно, так небрежно целованное когда-то..столько раз в бездумной неге доступности, сейчас светится в моем "головном кинотеатре" как янтарный тончайший сосуд... я не могу даже представить что кроме нее есть еще женские тела...предназначенные для занятий любовью. Нет что-то неисправимо нарушено-разрушено в самой сердцевине моего организма!

Всё больше чувствую, что надо мной проводится какой-то эксперимент. Странно осознавать, что этот эксперимент не может прекратиться по моей собственной воле. Все носит здесь отпечаток ее присутствия. Всюду, куда бы не посмотрел, вижу ее бесплотную тень. В ванне, на кухне, в комнате. Везде она незримо со мной, словно после взгляда на свет ослепленная сетчатка сохранила образ в виде зеленоватой фосфорисцирующей баранки, "спасателшьного круга", который плавает в темноте перед глазами. Общение и жизнь превратилась для меня в пытку ожидания. Ожидания чего? Телефонного звонка?
Телефонный звонок,
Как взведенный курок,
Ожидания призрачный залп.
Ожидание одного или двух слов, голоса.
Организм в спазматических потугах самосохранения пытается не выдавать на поверхность никаких внешних признаков, но я чувствую, что там, глубоко, в основе происходит тектоническое движение. Невидимый кризис, от результатов которого зависит моя жизнь. Я чувствую это хотя бы потому, что без всякого, очевидно, только видимого ущерба для себя практически перестал спать.

Как справиться с собой? Мне кажется, что все ресурсы любви, которые у меня были, которые накопились в душе с детства, с той поры, когда я прижимался к родителям, вся эта подвешенная лавина чувств, задержанная несовершенством жизни и всеобщей неискренностью, неостановимо сорвалась и наполнила мне душу горячим снегом любви. С расточительностью слишком долгого ожидания она, эта любовь, уже не слушала никаких доводов рассудка. С детским замиранием я окунулся с головой и вдруг оказался обманут, вдруг из детства был возвращен в реальность.

Да! Не повторять его судьбу! Я так и думал, назовусь его именем и может...может смогу не повторить...потому, что смешно, глупо, слишком нелепо.... нелепо? Или наоборот? К чему загадывать...это пустое....Помните? Почему избыток силы называют слабостью? Почему когда спасающийся от пожара выпрыггивает из окна это считается позором? Грехом? Когда он просто ищет, как ослабить боль!? Чувство утраты вызывает у меня холодный пот, у меня темнеет в глазах, хочется кричать, чтобы звуком заглушить эту ярость беспомощно рвущегося наружу сердца!

Любовь сильнее гордости, сильнее ревности, сильнее самолюбия.

А всё-таки как не любить вас? Вы добрее. Не прошло и двух часов как я здесь, мычу от боли...а мне уже хотят помочь... Никто как вы, не умеете пронзить и сострадать...почти одновременно.

И вот он, этот маленький стеклянный ангел, эта трещинка, сквозь которую должен пролиться в мое сердце другой мир, он должен меня научить. Он непричастен. Он умылся сегодня чистым утренним солнцем и одел на края трещинок-крыл сверкающий ореол. Я смотрю на него и сердце мое наполняет тепло и слезы.

Пытаюсь вспомнить, с чего все началось? Может в этом лекарство? Я убежден, что с ее запаха. Именно он - терпковатый фимиам был тем ядом, который втянувшись внутрь, переродил меня, изменил химический состав крови и угнездился неистребимо. Именно запах, воспоминания о нем, и причиняют мне больше всего страданий. Именно на него, как на ниточку бусы, нанизаны ночи и дни, почти 365 бусинок.

Как всегда солнце. Может быть эти сверкающие потоки искр, растворенные в синеве, может быть эта ликующая природа вытащит, пересилит мое горе. Как избавиться от мучительной боли, от невозможности разделить впечатления этой гармонии, как заглушить еще более мучительную боль воспоминаний о том, когда такая возможность была.
Наша разлука была предрешена. Ей казалось, что слишком много невозможных, непреодолимых обстоятельств. Видно было, что я как корабль накреняюсь то в одну, то в другую сторону. И вот, именно тогда, когда я решил для себя, когда наше с ней будущее, казалось, более всего определено, это случилось...
Сколько раз когда-то смотрел на себя в зеркало и идиотически твердил: “Мы должны расстаться, наша любовь обречена, (не ”наша”, а “моя”...). Почему же получилось, что она умеет выбирать лучше, чем любить, а я - наоборот. Приходится учиться жить заново.

Иногда кажется, что раздваиваешься и в каком-то сомнамбулическом сне наблюдаешь себя со стороны, как будто тело действует подчиняясь механическим внешним законам, а не мотивам, продиктованным “ожесточеньем воли”. Вот оно! Я понял!Судьба воздает мне за всех, кого я предавал так легко. Сколько же может продолжаться эта агония?

Читать можно только в состоянии душевного покоя, а такого у меня не бывает.

Любовь - это болезнь, которая у всех протекает по-разному. Я оказался ребенком, беспомощным и беззащитным, которого обвели вокруг пальца и бросили. Может быть это от того, что у меня слишком много эмоций, слишком много неопределенности, много “будь - что будет” и “гори все синим пламенем”? Когда живешь сердцем, а не разумом, прошлое перестает существовать, настоящее искажено, а будущее - безразлично. С таким человеком трудно строить планы.

А в самолете, я - как тяжеловесный рукотворный, металлически жужжащий ангел в натужном полете пытаюсь бороться с земным притяжением, смотрю вниз, и хочется отделиться от этого страдающего металла, и с долгим протяжным “а-а-а-а-а-х” броситься в голубоватую бездну и лететь и глотать простор с ее именем на устах, с недолгой, стремительной песней восторженного, фатального караоке, и умереть, не успев долететь до земли в апофеозе ужаса и восторга.

Нет, эти безмолвные крики отчаяния, эти невидимые ежеминутные, ежесекундные призывы сердца не приблизят звезд, не ослабят настойчивого влажного ветра, гудящего в ушах, не сделают мягче камни. Наоборот - они имеют свойство окаменять минуты, делать из секунд часы, а из часов дни. Они способны всего меня превратить в один сплошной агонизирующий призыв, изнывающий от бессилия, отчаяния, желания и любви.

Любовь. Простое, казалось бы слово. Сколько боли в нем для меня. Невыносимой боли

За долгие годы наблюдения за людским муравейником, жители небесные изменили манеру являться. А, возможно, так бывало всегда. Без дымок, сияний, сверкающих тог и пр. Надо только ПОНЯТЬ - и увидишь ангела. Во всяком случае, я знаю, как выглядит мой. Это стеклянная трещинка на лобовом стекле джипа, похожая на крохотную сильфиду, на хрустального ангелочка подходящего размера, чтобы обитать в моем сердце. Правда, сейчас, ему тесновато. Когда моими чувствами руководит скорее избыток невыносимой боли, чем что-либо еще, становится несколько легче, когда я думаю или смотрю на него. Каждый раз, когда сажусь за руль, взгляд мой невольно падает на эту фигурку, словно путеводную звездочку, осененную взмахом сверкающих крыл.
Я чувствую твердую связь этого крылатого Утешителя, брошенного мне из-под резиново-шинной сандалии бога с болью внутри меня, а также моим крошечным так и не родившимся ребенком, который вернулся ко мне из тех областей, где боли не существует. От него остался только мысленный образ, рожденный в результате рассказа девушки, видевшей его на “ультразвуке” и начертившей мне крошечного графитового человечка на листке бумаги.