От отца я унаследовал трудолюбие, от матери — уязвимость.

В детстве мне не давались командные виды спорта. Актерская игра стала моим способом взаимодействовать с людьми.

Родители были очень непохожими, их роднило лишь то, что они оба голосовали за демократов. И меня воспитали демократом.

Я люблю хороший глоток виски и крепкую шутку. Это тоже от отца.

Когда меня выгнали из колледжа, я решил стать актером. Я понятия не имел, что для этого нужно. Но точно знал, что необходимо переехать в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. Так что я женился, мы с женой переехали в Калифорнию, и через полгода я получил свой первый контракт.

Когда меня выперли с телевидения (работать со мной было непросто), я пошел в плотники.

Это притягательный миф: «Простой плотник стал кинозвездой". Но он не соответствует действительности. У меня до сих пор есть своя мастерская в Вайоминге, правда, я посещаю ее раз в 20 лет.

Работа актера похожа на ремесло плотника: сперва старательно делаешь основание, а каждый последующий шаг логически вытекает из предыдущего.

Для некоторых режиссеров я актер из ада.

Однажды я заявил Джорджу Лукасу: «Эту реплику из сценария невозможно произнести. Ее можно только напечатать!» Но я был не прав. Она сработала.

Образ героя накладывает обязательства: нельзя допускать, чтобы меня застали за чем-нибудь ужасным. Не то чтобы у меня привычка давить собак машиной или что-нибудь в этом духе. Но я крайне обдуманно веду себя на публике.

Я стремлюсь так прочувствовать роль, чтобы зрители не замечали моей игры. Даже если они ею восхищаются: это помешает понять замысел самого кино.

Я никогда не снимался в артхаусе. Не вижу смысла делать ту же работу за меньшие деньги.

Если я снимаюсь в коммерческом фильме, меня не заботит отсутствие в нем высокого посыла.

Актер из меня получился лучше, чем муж и отец. Слишком часто я оставлял семью, уезжая на заработки. Я получаю удовольствие от любого исполнения. До того момента, как меня попросят спеть.

Никогда не сделаю себе татуировку. Потому что тогда меня нельзя будет хоронить на еврейском кладбище. Я наполовину еврей. По матери. Это как раз та половина, что делает тебя евреем.

Как мужчина я — ирландец. А как актер — еврей.

Однажды я обедал с певцом Джимми Баффетом и телеведущим Эдом Брэдли. У обоих в ушах были серьги, как у пиратов. Я сказал: «Проколю-ка я и себе ухо, чтобы вас выбесить». Пошел в первый же ювелирный магазин на Мэдисон-авеню, где пирсинг входит в стоимость серьги, — и до сих пор хожу с ней.

Серьга в ухе — это маленькая декларация независимости от чужих правил.

Мне нелегко кого-то полюбить. Но если уж я полюбил — то ожидаю взаимности.

Мне не интересно быть Харрисоном Фордом. Мне интересны Индиана Джонс и Джек Райан (персонаж Форда из фильма «Игры патриотов», 1992. — Esquire). Я не воспринимаю себя всерьез. Но воспринимаю всерьез то, что делаю.

У меня был личный самолет с пилотом. Но в какой-то момент я понял, что он получает больше удовольствия, чем я. И в 52 года я сел за штурвал.

Пилотирование самолета — это не стресс и не выплеск адреналина. Это наслаждение от сфокусированности. Это чувство свободы и безопасности.

Я очень удачлив. Многие гораздо более умные, симпатичные и талантливые парни преуспели в жизни куда меньше. вы не понимаете? Я — Индиана Джонс. Когда я умру — и он умрет. Все очень просто.